Дом боли - Страница 3

Зина держала меня сзади под мышки, чтобы я не упал, а более стройная

Юлия, которую ты видел, наша красавица, обнимала меня спереди и переминалась, как в настоящем танце. Мог ли я, полумертвый, мечтать об этом какой-нибудь год назад?

Арий взгрустнул и примолк, глядя перед собой. Алеша пригляделся к его обычной на вид голове.

– Ущипни меня за щеку, – предложил Арий, перехватав его взгляд.

– А можно? – неуверенно спросил Алеша, как спрашивают разрешения.

– Можно, да посильнее. Ну же, если хочешь, даже кольни меня чем-нибудь.

– Я потихоньку…

Алеша взял своего нового знакомого за отвислую складку щеки и обнаружил, что она холодна, как спинка жабы.

В последнюю ночь здоровья Арию невероятно повезло. Эта его ночь-пик казалась настолько фантастичной среди теперешнего ничтожества, что он сам не мог поверить ее мозговому образу, возникающему при попытках засыпания на пружинистой зыби койки. И все же, если бы не та сумасшедшая, почти райская ночь, не было бы и этой, невыносимо скучной, почти адской.

Тем летом Арий выпустился из училища летных офицеров пехоты лейтенантом. По крайней мере так он рассказывал тем, кто имел терпение его слушать. Его здоровье было выдающимся: он умел ходить на руках, быстро бегать и высоко прыгать на ногах, делать шпагат, сальто и пунш. При этом был, по его словам, невероятно красив. Что еще нужно военному?

У него была страсть: регистрация женщин. Каждую совокупленную женскую особь он заносил по имени, фамилии (если знал) и порядковому номеру в тетрадь, озаглавленную – о небесный романтик! – "Моя любовь". И ставил дату.

Его привязанности можно было совершенно точно воспроизвести хронологически, так как с собой Арий был честен, и не так уж много их набралось до последнего дня. А впрочем, как посмотреть. Их было в тетради ровно по количеству его нормальных лет – двадцать три, как если бы он сношался ровно по одному разу в год, начиная от рождения.

Повторных встреч не было, по крайней мере в тетради.

Итак он любил:

1. Клавдию в ночь с девятого на десятое, без конца.

2. Галечку Кононову, через год день в день, но увереннее.

3. Январь следующего года. Валя (то ли Пискина, то ли пошутила).

Продавщица. Очень пахло.

4. Валю, другую, но почти такую же страшную, в самоволке. Радовал только счет.

5. Март. Таня. Кричала.

6. Тот же март. Таня же, но другая. Рвало обоих.

7. Ольга Альбертовна по военной литературе. Сорок два года.

Стройная.

8. Вера. Заразился.

9. Надя. Заразился.

10. Люба. Заразился.

Последние тринадцать записей приходились на один день и послужили доктору Спазману для уточнения окончательного диагноза: "половая ненормальность".

Вечером того счастливого дня подтянутый Арий с кучей выигранных денег пробился в затуманенный слезоточивыми миазмами питейный зал

Дворца офицеров. Здесь, как нарочно, тринадцать бывших студенток учительского института, побратима или, если можно так выразиться, посестрима офицерского училища, праздновали получение дипломов. За двумя сдвинутыми столами сидели, по списку: Вера, три Тани, Зоя,

Зинаида, Любовь, пять Елен, Адельфина и, наконец, Валерия. Из-за многочисленности и угара все казались красивыми.

– Девочки! Е-мое!

Арий отпугнул бородатого учителя в очках, незаметно удалившегося при первой возможности, и насторожил несильного туземного продавца овощей со свирепым взглядом. Он был грандиозен в этот момент и в этом окружении и напоминал не переодетого лейтенанта народных войск, а, скорее, рано разбогатевшую сверхзвезду популярной культуры.

– Верок, до чего же ты хорош в этой распашонке без всего! – галдел он, покусывая плотное тело одной из опьяневших девушек сквозь ажурную ткань.

– И я хочу, и я хочу, и я хочу, чтобы меня кусали, – отовсюду пищали учительницы, без смущения подставляя оголенные участки тела под укус лейтенанта, и поглаживая, и покусывая, и пощипывая его спортивный торс со всех сторон.

Ночевали на полу у богатой Адельфины. Сначала Арий наскоро лег на

Веру. Затем, еще не веря удаче, – эх, видели бы его другие офицеры бригады! – прилег на Елену, Адельфину, которая из-за волосиков на груди стеснялась дольше всех, еще и еще раз на Елену, каждый раз на новую, и, насколько он помнил, на Валерию.

При первых подходах он еще предпринимал розыгрыш любви, состоящей, как известно, в предпочтении одного партнера другому (или другим) на протяжении по крайней мере одного полового акта, и бормотал что-то ласковое. Но на третьей или четвертой учительнице этот романтизм потерял смысл, и Арий стал переползать молча, как последний выживший на поле боя воин, отмечая про себя лишь жесткость, жирность, сырость или еще какую-нибудь особенность очередной учительницы да пытаясь по этим особенностям угадать в темноте ее имя.

– Ленка? Что же я люблю к этому твоему месту прижиматься, – томно бормотал он.

– А я не Ленка, – отвечала шалунья, – Я Люба, – и наносила офицеру пощечину шуточной ревности.

Начиная с грубоватой поселянки Тани, учительницы задурили. Они принялись пукать в кульминационные моменты любви, причем, к досаде лейтенанта, настоящим пищевым выхлопом. Арий сердился и просил, убеждал, умолял прекратить, вызывая лишь новые приступы куража. "А, а, а, о", – изнывали учительницы и завершали свое сладкое изнывание предательским "пуу", то утробно-гулким, то вопросительно-лукавым, то печальным, как вздох сожаления, но всегда обескураживающим. Даже прохладная Адельфина, к которой Арий приглядывался как к будущей невесте, даже респектабельная Адельфина не погнушалась оскорбительной игрой и грубо, по-мужицки проворчала задом. Лейтенант был готов расплакаться, настолько мало обхождение с ним девушек отвечало его понятию о доблести. То, чем он занимался теперь, точнее, то, чем теперь занимались с ним учительницы, он предпочел бы утаить от соратников.

Они включили свет и заходили по комнате без одежды и стеснения, так мало обращая внимания на свою наготу, что она обесценивалась.

"Ну и что же, что ходит их тут много-много совсем голых?" – думал придавленный к полу офицер, вращая обалделой головой. Это выглядело почти так же, как если бы тринадцать лейтенантов просто скинули форму, майки и трусы, например, в бане, и стали бы от нечего делать прогуливаться туда-сюда, только спереди у них еще кое-что свисало бы.

Никакой значительной разницы, кроме передних отвислостей, как ни верти, между офицерами и учительницами не было, и Арий на мгновение осознал, что все они, то есть мы, суть особи одной породы, как, например, самцы и самки какой-нибудь плотвы, различать которых сможет (если захочет) только специалист-ихтиолог или ас-рыболов. И уж тем более дикой или, скорее, забавной, с точки зрения неспециалиста, казалась повадка этих существ обниматься, хвататься друг за друга и потираться частями тела. "Об этом ли я так страстно мечтал за штурвалом истребителя? – думал Арий. – Но это же все равно что мечтать о тарелке супа".

Между тем девушки менялись на нем, как на тренажере для обучения верховой езде, успевая позевывать, обрабатывать ногти и лица и перекусывать. На груди его стоял поднос с кофейником и чашками, а на лице, как на диванной подушке, небрежно покоилась чья-то жаркая ляжка.

– Какой вопрос тебе достался по эстетическому воспитанию? – лениво интересовалась обладательница ляжки, кажется, одна из нескольких Тань.

– Взаимосвязь мировоззрения воспитанника с его обликом, – ритмично отвечала девушка, которая упражнялась офицером последней, юная поэтесса Валерия.

"Какая же это любовь?" – думал потный Арий, пробовал руками немеющие органы тела и со стоном переворачивался на больничном ложе, отвечающем пружинным стоном. Ночь казалась бесконечной.

– Всем на процедуры, пока не подошла и не отвела за руку каждого!

– провозгласила с галереи полная медицинская дама. Ее приветливый голос подействовал мгновенно, как боевая команда, и пациенты со скрипом начали покидать свои ложа и искать одежду, тапочки, часы и все, что угодно, лишь бы протянуть время.