Доллары за убийство Долли [Сборник] - Страница 83

Его преследовали?.. Правдоподобно ли это? Зачем строить самые сложные гипотезы, когда гораздо проще и естественнее допустить, что человек, с которым он столкнулся на углу бульвара Сен-Мишель, был просто мирный прохожий?.. Но этот человек шел все время за ним?.. Что ж из того? Ведь он шел не по безлюдному кварталу и не по деревенской дороге!.. Человек этот мог возвращаться домой, и все же, когда их взгляды встретились, он невольно вздрогнул. И снова его охватила прежняя тревога. Как холодно и угрюмо было в этой чужой ему комнате, в этой конуре, видавшей, верно, на своем веку много людских пороков и преступлений. Он, человек свободный и невинный, спал на той самой продавленной постели, на которой, может быть, воры или преступники проводили ночь, притаившись, с широко открытыми в темноте глазами, прислушиваясь, сжимая в руке нож… Эти тревоги, раньше совершенно ему непонятные, неясно представлявшиеся его уму, делались теперь знакомыми и близкими. Он понимал теперь, что преступник, измученный, ожесточенный; чувствуя себя зверем, которого травят, забивается в угол, чтобы ждать, притаившись, своих преследователей и броситься внезапно на них не для того, чтобы дорого продать свою жизнь, но для того только, чтобы затопить пролитой кровью весь ужас бесконечных бессонных ночей. В уме его рисовалась страшная драма ареста. Он видел себя поваленным, схваченным грубыми руками, чувствовал чье-то горячее дыхание на своем лице и начинал проникаться каким-то преступным геройством.

Он встал, подошел к окну и, не решаясь поднять штору, посмотрел на улицу. По тротуару медленными шагами взад и вперед ходил какой-то человек. Боясь, что он поднимет на него глаза, Кош попятился назад, не переставая за ним наблюдать; опять ему показалось, что человек посмотрел на него. Холодный пот выступил у него на лбу. Сомневаться дольше было невозможно. Этот человек ожидал кого-то, за кем-то следил, и этот «кто-то» был он!.. Он хотел прогнать эту нелепую мысль, но не мог оторваться от нее, и опять в его голове начали рисоваться картины борьбы, ареста, только что осаждавшие его ум.

В минуту сильнейшей опасности человек, чувствуя свою слабость, становится ребенком. Детство оставляет в нас такой глубокий след, что он появляется каждый раз, когда наш разум, наш приобретенный с годами рассудок ослабевают. Разум Коша, измученный волнениями этой ночи, незаметно слабел, помрачался.

Страх его переходил в состояние такого полного отупения, что ему начинало казаться, что все, что он переживает, существует только в его воображении, что это все какие-то призраки. И в эту страшную минуту он невольно начал изображать преступника, как бывало в детстве; играя сам с собою в войну или охоту, он изображал одновременно и генерала, и солдата, и охотника, и зверя, переживая попеременно их волнения, пугаясь звука своего собственного голоса и угрозы своей собственной руки, играя перед воображаемым зрителем, которым был все он же сам, страшные и неведомые драмы, рождавшиеся в его детской душе.

Теперь в этой зловещей игре, естественно, он играл преступника. Он знал, что с улицы за ним следят. Перед домом ходили полицейские. Другие пробирались по лестнице. Он слышал, как ступени скрипели под их шагами. Шум то прекращался, то возобновлялся снова. До него долетал сдавленный шепот. Вскоре он начал различать слова, обрывки фраз:

— Он здесь… Осторожно… Не шумите…

Потом больше ничего… Как быть? Он был окружен со всех сторон… Под его окнами были расставлены шпионы. Бегство с этой стороны немыслимо. Около камина была дверь в соседнюю комнату, но она заделана двумя железными болтами: сломать их у него не хватит времени… Но что же делать? Ждать, пока отворится дверь на лестницу, и броситься тогда на нападающих?.. Да, только это и оставалось…

Он взял револьвер, отодвинул предохранительный затвор и, притаившись около окна, начал ждать… Голоса (был ли это сон, воображение или действительность) становились все яснее. Один из них говорил:

— При малейшей попытке… Поняли?..

Все стихло. Даже стука колес на улице не слышно. Жизнь будто разом остановилась. Из соседней комнаты отчетливо доносилось тиканье будильника… Вдруг кто-то постучал в дверь… Кошу это показалось вполне естественным, хотя ему ни на минуту не пришла в голову мысль, что это, может быть, просто стучит лакей. Не входило ли в его бессознательную роль бояться преследования полиции? Она стояла за дверью… Ему не следовало отвечать: он затаил дыхание и приготовил револьвер. Вторично раздался стук: опять молчание; вдруг дверь распахнулась. Кош так был уверен, что дверь придется выламывать, что остался стоять, как громом пораженный, совершенно забыв, что накануне не позаботился запереть ее. Он едва успел направить свой револьвер, как его уже схватили за плечи, закручивая ему руки. Неожиданность, боль были так сильны, что он выронил оружие и, не сопротивляясь, позволил надеть себе наручники. Тогда только он понял, что произошло, понял, что игра превратилась в действительность и что он арестован. Он продолжал стоять, так грубо пробужденный от своего сна, что самые необычайные события не удивляли его. Мало-помалу с настоящим пониманием вещей к нему вернулось и хладнокровие; он услышал насмешливый голос комиссара, говоривший:

— Поздравляю вас, господин Кош!

Этого голоса было достаточно, чтобы вернуть его к действительности.

И странно — он сразу почувствовал облегчение. То, чего он так боялся в течение четырех дней, совершилось: он был арестован!

Наконец-то он сможет отдохнуть и заснуть спокойным сном невинного человека, которому не мерещатся никакие кровавые видения. В первый раз после ночи 13-го числа он наконец ясно почувствовал, что приближается к своей цели и что начинается его блестящая карьера. Он облегченно вздохнул, напряженное выражение незаметно исчезло с его лица, и он улыбнулся с презрительной насмешкой.

Когда его обыскали с головы до ног и перевернули тюфяк, подушки, простыни, комиссар произнес:

— Теперь в путь…

— Позвольте, — сказал Кош и обрадовался, снова услышав звук своего голоса, — не будет ли нескромностью с моей стороны спросить вас, что все это означает?..

— Разве вы об этом не догадываетесь?

— Я хочу сказать, что ваши люди бросились на меня, повалили, связали… могу прибавить, что они чересчур крепко стянули наручники… но я совершенно не понимаю, для чего такое насилие… Думаю, что мне это объяснят… Как я ни ищу в своей памяти, я не могу припомнить, чтобы совершил что-либо предосудительное, и если бы даже я и был виновен в каком-нибудь пустяшном проступке, то вы бы не явились арестовать меня в сопровождении десяти полицейских, из которых один, — прибавил он, указывая на Жавеля, — был так любезен, что не расставался со мной со вчерашнего вечера…

Он говорил теперь так спокойно и уверенно, что была минута, когда Жавель, комиссар и все остальные подумали:

«Это невозможно! Здесь какая-то ошибка…»

Но тотчас же им всем пришла на ум одна и та же мысль:

«Если он невиновен, то почему он встретил нас с револьвером в руках?»

Комиссару и Жавелю припомнилось еще одно важное обстоятельство, и они задали себе вопрос:

«Как объяснить, что одна из его запонок была найдена около трупа?»

Этого было достаточно, чтобы последние сомнения их рассеялись. Кош со связанными руками сошел с лестницы в сопровождении двух полицейских.

Хозяин гостиницы, увидев их, проворчал:

— А теперь кто же заплатит мне за номер?

— Я очень огорчен этим, — сказал Кош, — но эти господа сочли своим долгом отобрать у меня мой кошелек. Пока советую вам обратиться к ним…

Его втолкнули в карету. Проходя через собравшуюся около дверей толпу, он внезапно почувствовал жгучий стыд. Когда карета тронулась, какой-то резкий голос крикнул:

— Смерть! Смерть убийце!

В толпе всегда найдется осведомленный человек. И на этот раз тайна была обнаружена. Тотчас же раздались новые крики, озлобленные, дикие, и грозный ропот:

— Смерть! Смерть!