Доллары за убийство Долли [Сборник] - Страница 74
Он не отдавал себе ясного отчета, кем он был сам. Роль, которую он играл, почти не стесняла его. Он так твердо решил навлечь на себя все подозрения, что чувствовал себя почти виновным.
Да и не был ли он действительно виновен? Если бы не он, кто знает… может быть, уже напали бы на след преступников… а если бы он рассказал?..
На месте убийства он едва не рассказал всего — свою встречу, таинственное ночное посещение, потом, подумав, что он вследствие этого сообщения потеряет, промолчал. Теперь он чувствовал на себе страшный гнет. Не сделался ли он некоторым образом сообщником убийц? Скоро, может быть завтра, он должен будет ответить за это перед судом! Но, со стороны, какой успех! Какое следствие! Какую блестящую статью можно написать! Единственными преступлениями, способными возмутить его совесть, были преступления против людей; преступления против закона и его постановлений, являющихся, в сущности, собранием предрассудков, мало трогали его. Он ничего не потеряет в собственных глазах, если будет приговорен к денежному штрафу или к тюрьме за то, что посмеялся над правосудием, и тогда он всегда поспеет рассказать, что видел, что знал, так как все равно он нимало не причастен к смерти бедного старика и в то время, когда он вошел в его комнату, все было кончено. Что же касается преследования преступлений… Но кто знает, может быть, он преподаст людям один из тех уроков, после которых они делаются более рассудительными, законы — более мудрыми, а правосудие — более разумным?..
Было уже почти темно, когда он наконец вернулся домой. Увидев его, швейцар объявил, что за ним два раза приходили из редакции «Солнца» и что его спрашивал какой-то господин, не захотевший сказать своего имени. Кош начал расспрашивать о нем, но не мог ничего понять из объяснений швейцара. В другое время он только бы подумал:
«Не беда! Придет еще!..»
На этот раз он это выразил громко и продолжал волноваться и строить догадки. Часы пробили семь, и он решил, не заходя к себе в квартиру, отправиться в редакцию.
Там его ждали с нетерпением. Завидев его, секретарь редакции рассыпался в вопросах и упреках:
— Целые сутки только и делают, что его ищут. Его поведение необъяснимо. Его совсем не видать; неизвестно, где он пропадает. Накануне, после телефонного разговора, его нигде не могли найти. Сегодня, когда он знает, что его сообщений ждут с лихорадочным нетерпением, он пропадает с восьми часов утра. Из-за него «Солнце» потеряет всю выгоду своего сенсационного известия. Теперь все газеты настолько же, если не больше, осведомлены, как и он. Уже в вечерних номерах есть длинные статьи насчет убийства на бульваре Ланн.
Он раскрыл перед ним вечернюю газету:
— Вот интервью с комиссаром! Вы видите, что была возможность получить справки; эта статья была написана не позже половины двенадцатого! А вы, вы в одиннадцать часов ничего не знали!.. Ну что же, тем хуже для вас — я позвоню этому господину, чтобы он пришел, и поручу ему это дело.
Кош дал ему докончить, затем спокойно сказал:
— Позвольте мне сказать два слова?.. Вы говорите, что эта статья была написана в одиннадцать часов?
— Совершенно верно, в половине двенадцатого, самое позднее.
— Эта статья была написана не ранее половины первого или даже без четверти час…
— Полчаса разницы не имеет значения.
— Извините! Имеет, даже очень большое…
— Как можете вы так точно знать час, когда была написана статья?
— Потому что я сам ее диктовал… точно так же, впрочем, как я ее продиктовал для трех утренних газет.
— Нет, это уж слишком! Так, значит, интервью с комиссаром имели вы, и для каких-то неизвестных целей; чтобы разыграть роль доброго товарища, вы добровольно все рассказали другим? Вся пресса будет завтра обладать тем, что должно было принадлежать только нам! Это черт знает что!..
— Увы, знать об этом будет не вся пресса, к моему великому сожалению… Только три или четыре газеты не из самых важных…
— Послушайте, Кош, бесполезно продолжать этот разговор. Вы, по-видимому, находитесь в ненормальном состоянии. С другой стороны, нам невозможно поручить такому сумасбродному сотруднику важное дело, требующее неутомимой энергии и деятельности… Правда или нет ваш рассказ об интервью с комиссаром? Не имеет значения… Мое решение принято уже четыре часа тому назад: вы можете пройти в кассу и получить там жалованье за три месяца. Вы нам больше не нужны…
— Очень приятно это услышать. Я только что хотел просить вас освободить меня от моих обязанностей. Вы сами возвращаете мне свободу и прибавляете еще трехмесячный гонорар. Это больше, чем я мог ожидать… Я, правда не совсем хорошо себя чувствую… Я устал, нервничаю… Мне нужен отдых, спокойствие… Через некоторое время, когда я поправлюсь… я зайду повидаться с вами… Теперь же я уеду… Куда? Я еще и сам не знаю… Но парижский воздух мне вреден…
— Вот внезапное решение, — заметил секретарь редакции. — Вчера еще вы были совершенно здоровы… Сегодня же вы слишком плохо себя чувствуете, чтобы продолжать работать… Ведь все еще можно исправить… Зачем закусывать удила и ради бравады говорить, что вы желали покинуть нас… Забудем то, что я вам сказал и что вы ответили, и отправляйтесь скорей редактировать вашу статью… Я знаю вас и знаю, что вы найдете, что написать… Что вы, наверное, не хуже, если не лучше осведомлены, чем другие… Ну что же, голубчик, решено?
Но Кош отрицательно покачал головой:
— Нет, нет. Я ухожу… Я должен уйти… Я должен…
— Не хотите ли вы, пожалуй, бросить нас в такую трудную минуту, чтобы перейти в другую газету? Если вы хотите прибавки, проще было бы сказать это.
— Нет, прощайте, я прибавки не желаю, в другую газету не перехожу… Я просто хочу вернуть себе полную свободу, а временно или навсегда — это покажут обстоятельства…
И голосом, в котором слышна была легкая дрожь, он прибавил:
— Даю вам честное слово, что я не предприму ничего, что может повредить нашей газете, и что вы напрасно подозреваете меня в каких-то тайных целях. Расстанемся добрыми друзьями, прошу вас… Еще одна просьба. Так как я нуждаюсь в отдыхе, в полном одиночестве, так как я хочу пожить вдали от парижского шума, любопытства равнодушных и забот друзей, но, с другой стороны, мне бы не хотелось, чтоб мой отъезд походил на бегство, прошу вас, спрячьте у себя все письма, которые придут сюда на мое имя. Не оставляйте их в моем отделении: покажется странным, что я не оставил адреса, куда их пересылать… Вы отдадите их мне, когда я вернусь…
— Это ваше окончательное решение?
— Окончательное.
— Понятно, я не буду вас допрашивать, куда вы направляетесь, но все же, я думаю, вы можете сказать мне, когда вы едете?
— Сегодня же.
— А когда думаете вернуться?
Кош сделал неопределенный жест рукой:
— Не знаю сам…
Затем пожал руку секретарю редакции и вышел.
Очутившись на улице, он вздохнул с облегчением.
В несколько минут он составил себе весь план действий. Входя в редакцию, он был озабочен, взволнован. Со вчерашнего дня события шли с такой быстротой, что у него не было времени обдумать, как ему следовало вести себя. Целью его было заставить полицию сомневаться, незаметно привлечь на себя ее внимание и действовать так, чтобы она могла видеть в нем возможного преступника и в конце концов арестовать его.
Но для того чтобы достигнуть этого, ему нужно было быть свободным, не быть чем-то связанным, иметь возможность по своему желанию изменить свою жизнь, свои привычки. Будучи сотрудником «Солнца», он не мог напечатать то, что ему было известно, и подписать своим именем. И даже если бы он это напечатал, слова его имели бы значение только как мнение журналиста. Наконец, какая логика в том, чтобы человек сам описал преступление, в котором должен быть обвинен!
К тому же такое испытание не могло длиться без конца. Полиция, направленная на ложный след, могла равнодушно отнестись к делу и сдать наконец его в архив. В таком случае ему, Кошу, оставалось только написать самому на себя анонимный донос, иначе его оставят в покое, а этого он ни за что не хотел.