Долгое завтра - Страница 14

– Это ради твоей же пользы, Ленни. Когда ты вырастешь, обязательно поймешь, как хорошо, что тебя вовремя остановили. В конце концов, ведь это не конец света.

«Это конец света», – подумал Лен.

После обеда его заставили одеться и умыться. Вскоре вошла мать со свежевыглаженной рубашкой. Она едва сдерживала слезы и вдруг, не выдержав, крепко прижала Лена к себе и прошептала:

– Как ты мог, Ленни, как ты мог быть таким неблагодарным, как ты мог предать Господа и отца своего!

Лен почувствовал, что начинает колебаться. Еще минута, и он заплачет, уткнувшись в мамины теплые ладони, и все намерения исчезнут без следа. Он поспешно отстранился:

– Мама, мне больно!

Мать взяла его за руки.

– Ленни, смирись, будь терпеливым, и все пройдет. Господь простит тебя, ведь ты еще ребенок и слишком мал, чтобы понять…

К ним поднимался отец, и она замолчала. А через десять минут повозка с грохотом покатилась со двора. Лен неподвижно сидел позади отца, они не разговаривали. Лен думал о Боге, Сатане, проповеди, Соумсе, Хо-стеттере и Барторстауне. Он твердо знал одно: Бог никогда не простит его. Он выбрал путь посланника Сатаны, который приведет его в Барторстаун.

Их догнала повозка дяди Дэвида. Исо съежился в углу и выглядел маленьким, больным и беззащитным, будто из него вытряхнули даже кости. Когда они подъехали к дому мистера Харкниса, отец и дядя Дэвид оставили мальчиков одних привязать лошадей. Лен и Исо старались не смотреть друг на друга, Исо даже не поворачивался к Лену лицом. Но они бок о бок стояли у коновязи, и Лен тихонько сказал:

– Я буду ждать тебя на нашем месте до восхода луны, но не дольше.

Он почувствовал, как Исо напрягся и застыл на месте, словно хотел возразить, но Лен отвернулся и медленно пошел прочь.

Затем был длинный, невыносимо длинный допрос в приемной мистера Харкниса. Мистер Фенвэй, мистер Глессер, мистер Клут тоже присутствовали. Когда все закончилось, Лен чувствовал себя кроликом, с которого содрали шкуру, и это приводило его в бешенство. Он ненавидел всех этих косноязычных бородатых людей, которые издевались над ним, рвали его на части.

Дважды Лен почувствовал, что Исо может выдать его, и уже готов был выпалить, что его кузен – лжец, но тот не сболтнул ничего лишнего.

Наконец допрос завершили. Мужчины посовещались, и мистер Харкнис сказал:

– Мне очень жаль, что вам придется пережить такой позор, потому что вы оба – отличные парни и мои старые друзья. Однако пусть это послужит предупреждением всем, кому нельзя доверять.

Он нахмурился и продолжил, глядя на мальчиков:

– Вас обоих высекут на глазах у всех в субботу утром. А если подобное повторится вновь – вы знаете, что тогда будет.

– Ну? Так вы знаете о наказании?

– Да! – ответил Лен. – Вы выгоните нас из Пай-перс Рана, и мы никогда не сможем вернуться сюда. – Он посмотрел в глаза мистеру Харкнису и добавил: – Но второго раза не будет.

– Искренне надеюсь, что это так, – сказал тот, – а я, со своей стороны, порекомендовал бы вам основательно заняться Библией, молиться и каяться, и тогда Господь сниспошлет вам мудрость, и прощение.

Затем братья Колтер вышли на улицу и сели в повозки. Они обогнали фургон мистера Хостеттера, но самого хозяина фургона не было видно.

Отец всю дорогу молчал, сказал только:

– Я виноват во всем гораздо больше, чем ты, Лен, – на что Лен ответил:

– Нет, отец. Это я во всем виноват. Я один.

– Что-то было сделано не так. Я не смог воспитать тебя правильно, не смог заставить понять. Когда же ты отошел от меня? Думаю, Дэвид все-таки прав: я слишком многое тебе позволял.

– Исо больше, чем я, замешан в этом деле, – сказал Лен. – Это он стащил радио, и никакие побои дяди Дэвида не остановили его. Не нужно винить себя, отец.

Лен чувствовал себя очень плохо. Рано или поздно отец все равно узнает, в чем он действительно виноват.

– Джеймс никогда не был таким, – произнес отец, – с ним все просто. Как могут два плода одного семени быть такими разными?

Больше они не разговаривали. Дома их ждала мать, бабушка, брат Джеймс. Лена отослали в свою комнату, где он прильнул к двери, чтобы слышать рассказ отца. Внезапно до него донесся голос бабушки, дрожащий от негодования:

– Ты – трус и глупец. Все вы трусы и глупцы. Попробуйте сломить этого ребенка! Вам никогда не удастся сделать это! Вы никогда не научите его бояться знаний и правды.

Лен улыбнулся. «Спасибо, бабушка, – подумал он. – Я запомню».

Ночью, когда все в доме крепко спали, Лен перекинул через плечи связанные сапоги и вылез через окно на крышу летней кухни, оттуда – на ветку персика, затем спустился на землю. Крадучись, он миновал двор, пересек дорогу и только там натянул сапоги, а затем быстро зашагал через поле. Впереди неясно вырисовывался в темноте лес. Лен ни разу не оглянулся.

В лесу было темно, страшно и одиноко. Он вышел на поляну и присел на знакомую корягу, где так часто сидел когда-то, прислушиваясь к ночному концерту лягушек и спокойному журчанию Пиматаннинга. Мир казался необъятным.

На юго-востоке показалась светлая полоска, сначала грязно-серая, затем серебряная. Лен ждал.

«Нет, Исо не придет, он побоится, и я пойду один», – думал Лен, и от этих мыслей становилось как-то не по себе. Лен поднялся, прислушался и увидел тонкий краешек луны. Предательский голос нашептывал: «Ты можешь еще вернуться, влезть обратно в окно, и никто ничего не узнает». Лен изо всех сил вцепился в корягу, стараясь преодолеть эту слабость.

В темноте послышался шорох, и на поляну вышел Исо. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга, словно ночные совы, ослепленные ярким светом, затем схватили друг друга за руки и рассмеялись.

– Публично высечь! – повторял Исо. – Публично высечь! Черта с два!

– Мы пойдем вниз по реке, по течению, – сказал Лен. – Пока не отыщем лодку.

– А что потом?

– Потом мы продолжим путь. Одни реки впадают в другие. Я видел это на картине в учебнике истории. Если долго-долго плыть, мы попадем в Огайо, а это самая большая из окрестных рек.

– А при чем тут Огайо? – упрямо возразил Исо. – Это ведь на юге, а Барторстаун на востоке.

– Восток занимает куда как больше места, чем ты предполагаешь. Вспомни, что говорил голос из радио? Груз на реке, его можно разгружать, как только что-то… В общем, эти люди из Барторстауна говорили о грузе, который туда направляется. В конце концов рек много, и там обязательно должны быть лодки.

Исо с минуту помолчал, а затем произнес:

– Ну ладно. Все равно начать придется отсюда. Кто знает, может, мы были правы относительно Хостеттера, а может, и нет. А вдруг он расскажет своим о нас по радио и они помогут нам, кто знает?

– Да, – подтвердил Лен, – кто знает?

И мальчики двинулись на юг по берегу реки. Луна освещала их путь. Журчала вода, пели лягушки, и слово Барторстаун звоном большого колокола стучало в голове Лена.

Спокойные коричневатые воды Пиматаннинга впадают в Шенанго. Шенанго продолжает свой путь, встречаясь с Махоунингом, и обе реки впадают в Бивер. Би-вер впадает в Огайо, которая величественно несет свои воды на запад, сливаясь с Отцом Рек.

Время, как и реки, тоже бежит без остановки, и маленькие частички его сливаются в большие: минуты – в часы, часы – в сутки; проходят месяцы, годы, вчерашние мальчишки становятся мужчинами, остаются далеко позади мили долгих поисков. Но все же легенды продолжают быть легендами, мечты – мечтами, тускло мерцающими где-то вдали, может, там, где заходит солнце.

Но город Рефьюдж и золотоволосая девочка действительно существовали.

Рефьюдж совсем не похож на Пайперс Ран. Его границы превышали пределы, указанные в законе. Но главное отличие было не в этом. Жизнь в Пайперс Ране текла медленно и размеренно, строго подчиняясь временам года. Рефьюдж же бурлил. Люди быстрее двигались, быстрее соображали, громче говорили, улицы по ночам шумели от перестука колес фургонов и повозок, голосов портовых грузчиков.