Долгий сон - Страница 2
— Откуда ты взял, что это пуп? — спросила мать.
— Сам не знаю, — буркнул он и принялся изо всех сил надувать новый.
А в голове у него смутно маячил образ миссис Браун, когда она ждала ребенка, и то место, где пупок, у нее оттопырилось, раздулось, совсем как эти шары.
— Я надуваю рыбий пуп, вот здорово, — подпевал он себе.
— Пузырь же, говорят тебе, — весело поправил его отец.
Спустя немного, когда отец уже ушел в свое похоронное бюро, Рекс, прихватив пригоршню рыбьих пузырей, вышел на улицу, к приятелям.
— Глядите, как я сейчас надую рыбий пуп! — крикнул он им.
Тони придирчиво следил, как приятель накачивает воздухом пузырь.
— А-а, знаю, — сказал он пренебрежительно. — Только какой это пуп, это пузырь.
Его поддержали Зик и Сэм, но Рекс и слушать не хотел о том, что пузырь называется пузырем.
— Нет, пуп, — упрямо повторял он.
— Сам ты ПУП, — выкрикнул Тони, складываясь пополам от смеха.
— РЫБИЙ ПУП! РЫБИЙ ПУП! — взвизгнул, дразня его, Сэм.
— РЫБИЙ ПУП! — вступил в презрительный хор голос Зика.
Он ошарашенно поглядел на хохочущие лица насмешников, повернулся и, жестоко обиженный, с ревом пустился домой. Так он получил прозвище, кличку, приставшую к нему на всю жизнь, она увязалась за ним в школу, прокралась в церковь, тащилась за ним по широким земным океанам, словно жестянка, привязанная к хвосту дворняги. Скоро он к ней привык, а со временем уж и не вспомнил бы, откуда она повелась. Просто он стал Рыбий Пуп и отзывался на это прозвище не раздумывая. Для друзей он постепенно стал Пуп, и все…
II
В первый раз Пупа послали с поручением в город, и он пробирался по улицам почти что крадучись, стараясь держаться поближе к домам, стать как можно незаметнее. В правом кулаке у него была зажата записка, которую мать доверила ему отнести в похоронное бюро и передать отцу. Эх, и удивится же папа, когда увидит, как сын входит в дверь его заведения совсем один… Когда он проходил мимо какого-то проулка, послышался окрик:
— Эй, малый!
Он остановился, переминаясь с ноги на ногу, не сводя глаз с белого человека, который стоял, разглядывая его. У него за спиной, на земле, стояли на коленях еще трое.
— Слушай, отвяжись ты от негритенка, — сказал один.
— Поди сюда, малый! — позвал его тот, который стоял, выпрямясь во весь рост.
— Нет, сэр, — мотая головой, сказал Пуп.
Сердце у него колотилось. Бежать? Стоять на месте? Отец всегда учил его держаться с белыми почтительно, если уж приведется иметь с ними дело. И вот первый раз в жизни он очутился с ними один на один. Тот, что его позвал, уж двинулся к нему, а он все глядел, топчась на месте, но, когда белый оказался шагах в пяти, круто повернулся и с воплем: «Нет!» — кинулся наутек.
Одним прыжком белый настиг его, схватил, поднял в воздух; он бешено вырывался, чувствуя, что теперь есть все причины сопротивляться.
— Нет! Не хочу!
— Тихо ты, черный! Никто тебя не обидит, — сказал мужчина, опуская его на землю, но все-таки крепко держа за руку.
Он попробовал вывернуться, но белый шевельнул пальцами, и по ладони полоснула боль.
— Мне мама велела…
— Ничего. Всего делов-то на минуту. — Человек говорил отрывисто, сухо, в его голосе не было угрозы.
У него чуть отлегло от сердца. Человек подвел, вернее, подтащил его туда, где на коленях стояли трое, а между ними на земле лежала зеленая горка бумажных денег. Боясь вздохнуть, он смотрел на беспросветно белую белизну их кожи, на серые, голубые, карие глаза, на волосы у них на голове, черные, рыжеватые, белобрысые. Никогда еще он не видал белых людей так близко, они были похожи на заводных кукол, только огромные, и угадать, как они поведут себя, было невозможно.
— Нед, отпусти ты, Христа ради, ниггера, — брезгливо процедил один.
— Он мне принесет удачу, этот черный, — сказал человек, который держал его за руку. — Он маленький, он еще не играл в кости. — Человек наклонился к нему и спросил: — В кости играл когда, черный?
Рыбий Пуп смотрел в голубые глаза, и ничего по ним нельзя было разобрать. Не очень понимая, что значит играть в кости, он решил на всякий случай отмолчаться.
— Язык проглотил, черный?
— Н-не, сэр, не знаю я, какие еще кости. — Он с трудом подбирал слова.
— Как раз что надо. Будешь кидать за меня.
— Нет, сэр, — пролепетал он.
— Не нет, а да, — сказал белый.
— Да, сэр, — поправился Пуп.
— Ниггеры на свет родятся с фартом. Ты еще не играл в кости, стало быть, весь твой фарт при тебе, непочатый. Вот я и позаимствую чуток.
— Я домой хочу, — разрыдался он.
— Вот тебе пятак, черный, — сказал человек.
Он протянул монетку, и потоки слез обратились в ручейки. Когда тебе дарят пятаки, тебя наверняка не обидят, во всяком случае, те, кто его одарял пятаками, не обижали его никогда.
— Тебе годов-то сколько, черный? — спросил человек.
— Шесть, — шепотом ответил он.
— Тогда твой фарт при тебе, целехонький.
Пуп сморгнул слезу; что-то в нем было нехорошее, в этом слове «фарт», чем-то оно перекликалось с другим словом, которое один мальчик сказал при нем в школе, а учитель потом вымыл этому мальчику рот с мылом. Он попробовал отвертеться:
— Нету, сэр.
— Нет, при тебе, ты просто не знаешь. Ну давай-ка, кинь.
Видеть кости ему уже приходилось — в задней комнате похоронного бюро, в руках людей, которые работали у отца, только он ничего не смыслил в самой игре. Все же он послушался, стал на колени.
— Бери кости, черный, — сказал тот, что его держал.
На дрожащую ладонь его правой руки упали кости. Человек швырнул на землю пачку зеленых бумажек.
— Ставлю сотню. За меня бросает черный.
Другие тоже положили на землю деньги.
— Готово, черный. Встряхивай да бросай.
Его слепили слезы; он ничего не понимал; он затряс головой.
— Ну тебя, Нед, к свиньям собачьим! Я выхожу из игры! — вскричал один, поднимаясь с земли.
— Выдь попробуй, я из тебя душу выну, — сказал человек. — Чтобы я упустил такой случай отыграться!
— Да ревет же ниггер, черт его дери…
— Когда черный ревет, значит, его удача при нем, — сказал человек, который держал его. — Эти слезы все равно, что кровь у девки, когда ее порушат. Она нетронутая еще вся, его удача. Бросай кости, черный.
Рыбий Пуп чувствовал, что рука не слушается его.
— Бросать не умеешь, что ли?
— Ага, сэр, — всхлипнул он.
— А ну, дай-ка сюда. Теперь гляди. — Человек взял в руку кости, встряхнул их и пустил с ладони по утоптанной земле.
Усеянные точками кубики покрутились и легли неподвижно.
— Неужели не можешь так?
— Могу, сэр, — шепнул он, вновь ощущая кости на ладони.
— Ты, черный, часом не левша?
— Нет, сэр.
— Потому что если левша, то не бывает фарта. Ну, бросай.
Он бессильно махнул рукой и уронил кости наземь, глядя, как они вертятся, мелькая белыми, прошитыми расплывчатым пунктиром боками, пока не улягутся окончательно.
— Семь! Чтоб я пропал! — взревел человек, сгребая деньги и запихивая их в карман.
— Все, я кончаю! — сказал другой. — Хочешь, бросай сам, не хочешь — игры не будет!
— За меня кидает черный, — сказал человек, который его держал. — Деньги я вроде ставлю свои, нет?
— Ладно уж, — отступил несогласный. — Сколько ставишь?
— Четыре сотни, — сказал человек.
На земле снова выросла горка зеленых бумажек.
— Валяй, черный. Кидай.
Обмирая от страха, Рыбий Пуп зажмурился и бросил, чувствуя, как кости, щекоча ему кожу, скатываются с пальцев на землю.
— Одиннадцать! — закричал тот, который его держал. — С ума сойти!
Пуп открыл глаза и увидел, как человек схватил деньги и засунул их в карман. Один из белых побагровел от злости.
— Убери ниггера с глаз долой, пока я его не удавил.