Долг Короля (СИ) - Страница 1

Земля смешалась с кровью, оглушительно орали люди, воздух нес вонь горелой плоти. Кончилось все оружие, нож в руке сломался, лишь коряво торчал обломок железки из рукояти. Они шли ровным маршем, а отступать было некуда — ее окружили. Шевелились зеленые змеи на алых гербах, кирасы медно блестели, обагренные ее кровью. Клинки в животе; два, три… больше, — не сосчитать… Ее ударили в лицо раз-другой, сильно… Рин хотела ответить на удар, но упала. Падение в пропасть встряхнуло ее, Рин закричала, но изо рта вместо крика вышло невнятное сипение. Она взмахнула руками и… проснулась.

— Рин! Рин! — Анхельм тряс ее за плечо. — Проснись!

Девушка резко села в постели, голова закружилась, в глазах потемнело. Через мгновение ее отпустило. Руки тряслись, дыхание было хриплое, надломленное. Анхельм прижал ее к себе, но она вырвалась из его рук, неуклюже поднялась и пошла умываться. Их каюта была не очень большой, обставленной с минимальными удобствами, но в ней имелся небольшой закуток, где стоял умывальник. Его отгораживала резная деревянная ширма в стиле магрединского болле, бывшего в моде лет двадцать назад. Дрожащими руками Рин налила воды из кувшина и часть пролила. Холодные капли попали на ноги, и мышцы свела судорога. Она поставила стакан и стала растирать бедра. Когда тело наконец стало слушаться хозяйку, Рин продолжила умываться и чистить зубы. Прохладная вода смыла напряжение, а странный привкус железа сменила свежесть мятного зубного порошка. Минутой позже ее потеснил Анхельм, решивший умыться.

— Снова? — участливо спросил он, когда они снова рухнули на кровать. Рин прижалась к нему всем телом, стремясь избавиться от липких остатков кошмара.

— Меня убили, — ответила девушка. — Дрянь какая-то. Уже неделю кошмарами мучаюсь.

— Это все от безделья. Мне тоже всякая ерунда снится. Дома после дня работы я засыпал, как убитый, а здесь заняться толком нечем, вот и маюсь.

— Омерзительный сон, давно такой гадости не снилось.

— А мне сегодня приснилась мама, — сказал Анхельм, поглаживая Рин по плечу. — Какая-то напуганная она была. Все твердила мне, чтобы я поступал, как должно, а то случится беда. Какая беда? Что она имела в виду?

Рин не ответила, лишь вздохнула тяжело и грустно.

— Хочу съездить домой, — сказала она после долгого молчания. — Что-то подсказывает мне, что дома что-то стряслось. Десять лет уже дома не была.

— Я был в Истване в сентябре, все было хорошо, — заметил Анхельм. Рин тут же подняла голову и уставилась на него. — Что такое?

— Ты был у меня дома?

— Я туда каждые полгода езжу. Я лично веду налогообложение, объясняю новые законы, заключаю торговые договоры. Вы же все-таки на моей земле живете, я должен о вас заботиться.

— Старейшины бы с тобой поспорили.

— Они меня уважают и всегда тепло принимают, — возразил Анхельм. — Моего дядю они недолюбливают…

— Интересно, почему? — ехидно заметила Рин.

— …А я у них не вызываю отрицательных эмоций, — закончил он. — Почему ты так не любишь моего дядю?

— Потому что он старый интриган, — фыркнула девушка.

— Ты его старше на двадцать лет, кто из вас старый? — с улыбкой поддел ее герцог.

— Разговорчики! — ухмыльнулась Рин, отвешивая ему шутливый щелбан. — Я еще очень молодая по меркам аиргов, а он по меркам людей уже пожилой. Но вообще-то я не возраст имела в виду, а то, что он интриган до мозга костей. Ох, Анхельм, не важно, почему я его не люблю.

— Я все же надеюсь, что однажды вы найдете общий язык. А то мне обидно смотреть, как ты дергаешься при его появлении и каждый раз норовишь с ним поспорить.

— Я предупреждала, что у меня противный характер, и что я терпеть не могу приказы. И, знаешь, мне с ним под венец не идти, так что любить его я вовсе не обязана.

Анхельм не ответил, Рин тоже нечего было сказать. Она лежала, глядя в темноту за окном каюты и слушала, как поскрипывают доски и плещут волны о борт корабля.

Путешествие было скучным: они целыми днями сидели в каюте или загорали на палубе, ели и играли в карты. Анхельм первое время еще доделывал всю работу, которую набрал с собой, но потом и ему стало нечем заняться. Фрис почти каждый день ругался с Ладдаром и пребывал в сварливом настроении, отчего страдали все вокруг него. Временами он запирался в каюте и просто ни с кем не хотел разговаривать, иногда спорил с Анхельмом и Рин, отпуская язвительные комментарии. Словом, делал все, чтобы у всех отпало желание даже близко подходить к нему. При этом причину плохого настроения он не раскрывал, но Рин догадывалась, что дело в Кастедаре.

Демон тоже не отличался дружелюбием, но хотя бы внял просьбам Анхельма постараться не сталкиваться с Фрисом и большую часть времени сидел в своей каюте. Когда выдавалась возможность, Рин украдкой рассматривала Ладдара — или Кастедара? — и думала, что он совсем не выглядит таким злобным, как ведет себя. Лицо этого юноши было почти всегда печальным, взгляд черных глаз устремлялся куда-то в неведомые дали. Когда он сталкивался с Фрисом, то на восково-бледном лице появлялось выражение вины. Появлялось и тут же исчезало, словно молния в тучах. Рин задавалась вопросом, что же такого произошло между ними в прошлом, думала над словами Фриса об Альтамее и каким-то шестым чувством понимала, что без нее тут не обошлось. Фрис упоминал, что верит в Альтамею, и только потому она еще не исчезла совсем. Но как могла погибнуть от неверия богиня жизни? Этот вопрос не покидал головы Рин. Она начинала рассуждать, но раз за разом все рассуждения рассыпались; явно не хватало какой-то детали, чтобы собрать картину воедино. Ну, и логического мышления тоже, что уж тут скрывать. Конечно, она знала, где может добыть эти сведения, но и здесь был провал. С того момента как Фрис спас ее там, в лесу, и рассказал часть истории, она заговаривала с ним об этом всего лишь дважды, и оба раза неудачно. Фрис отмалчивался, ловко переводил разговор в другое русло, начинал задавать вопросы сам, вместо того, чтобы отвечать на них. Словом, отвлекал ее всячески, лишь бы не рассказывать. Червячок сомнения начал грызть Рин изнутри, ей стало казаться, что не один только Орвальд крутит ей в собственной игре, но и Фрис тоже. Она бесилась от собственной подозрительности: думать о келпи в таком ключе было противно, но поделать с собой она ничего не могла. Все осложнялось тем, что Фрис — не тот, кого можно прижать к стенке и допросить, он сам кого хочешь допросит. Рин не знала, с какой стороны подойти к нему, и есть ли у нее перед ним хоть какое-то преимущество. Оставалось ждать чуда, когда он сам расскажет ей…

Чувствуя, что снова погружается в какие-то неприятные думы, Рин опомнилась и взглянула на Анхельма.

Глаза его были закрыты, ресницы подрагивали. Он бережно обнимал ее правой рукой за плечи, а в левой держал ладошку. Рин полюбовалась на совершенный профиль и стала размышлять об отношениях с Анхельмом. Теперь она могла с уверенностью сказать, что рядом с ним ей было тепло и спокойно. У нее было свое место в постели — справа от него. Свое место за столом — слева от него. Появились слова, предназначенные только для его ушей, которые можно было сказать только наедине. Анхельм был ласковым, как щенок, для него крайне важен был тактильный контакт: он все время стремился прикоснуться к ней, обнять, ловил каждый ее взгляд и жест. Днем Рин была окружена нежной мужской заботой, а ночью окуналась в его по-юношески жадную страсть.

Он стремился сделать все, чтобы она ни в чем не нуждалась, даже если никакой необходимости в этих вещах не было. Он осыпал ее подарками. За месяц путешествия в чемодане прибавилось одежды: шесть вечерних платьев, два летних дорожных костюма, один летний костюм «для работы», три маленьких ридикюля, и семь его рубашек. Рубашки Анхельма были для нее, как валерьянка для кошки, потому что они все пахли чем-то волшебным. Можно было, конечно, присвоить его дорогущий лиллийский парфюм, но на ней запах становился совсем другим, не похожим на аромат Анхельма, в который она влюбилась окончательно и бесповоротно. Рин даже не пыталась сопротивляться их очарованию, она сразу поняла, что это бесполезно. Поэтому стремилась окружить себя ими, унести недозволенную частичку Анхельма с собой в те времена, когда его не станет рядом. Рин ни за что не желала признаваться в этом даже самой себе, но, тем не менее, чувствовала, что всё же прикипела к нему, расслабилась и легла на спину, подставив живот, как влюбленная волчица. Если и было в мире что-то, что могло заставить эту женщину вести себя так, то это запахи.