Доктор Лерн, полубог - Страница 7

Лерн дрожащей рукой задумчиво набил большую трубку, закурил, и мы проникли в лес, направившись по одной из бывших аллей, похожих теперь на зеленый грот.

По пути мне встретились старые статуи, на которые я смотрел разочарованным взглядом. Один из прошлых владельцев замка расставил их в изобилии. Эти великолепные соучастники моих былых переживаний, были, в сущности говоря, простыми современными изделиями, вылепленными каким-нибудь ремесленником под влиянием римских и греческих образцов, во времена второй империи. Бетонные пеплумы вздувались, как кринолины, и прически этих лесных божеств: Эхо, Сфинкса, Аретузы были сделаны в форме низко спущенных шиньонов, заключенных в сетки, — как у Бенуатон.

Пройдя в молчании с четверть часа, дядя усадил меня на каменную скамью, сплошь покрытую мхом, стоявшую в тени громадных орешников, и сам сел рядом со мной. В густой листве, как раз над нашими головами, послышался легкий треск.

Дядя судорожно вскочил и поднял голову.

Среди ветвей сидела простая белка и внимательно смотрела на нас.

Дядя посмотрел на нее таким пристальным взглядом, точно прицелился, потом облегченно засмеялся.

— Ха, ха, ха!. Это просто маленькая… штучка, — сказал он, не найдя, по-видимому, подходящего слова.

Однако, — подумал я, каким причудливым становишься, когда стареешь. Я знаю, что среда способствует всяким переменам: не только начинаешь говорить, помимо своей воли, как окружающие, но даже подражаешь их движениям; достаточно вспомнить, с кем дяде приходится жить, чтобы объяснить себе, почему он грязен, вульгарно выражается, говорит с немецким акцентом и курит громадную трубку… Но он разлюбил цветы, забросил свое хозяйство и дом и выглядит сейчас удивительно расстроенным и нервным… А если прибавить к этому еще и приключения этой ночи, то все становится еще менее ясным.

А профессор, между тем, окидывал меня сбивавшим с толку взглядом и разглядывал меня так, точно производил оценку моей личности и точно он никогда не видал меня до сих пор. Меня это сильно смущало.

В его душе происходила борьба, отголоски которой отражались на его лице; я ясно видел, что он колеблется между двумя противоположными решениями. Наши взгляды ежесекундно скрещивались, и наконец дядя, считая неудобным дальнейшее молчание, решился на вторую попытку.

— Николай, — сказал он мне, ударив меня по колену, — ты знаешь, ведь я разорен!

Я сразу понял его план и возмутился:

— Дядюшка, будьте откровенны, — ведь вы добиваетесь, чтобы я уехал?

— Я? Что за странные мысли приходят тебе в голову, дитя мое?

— Конечно! Я в этом уверен. Ваше приглашение само по себе могло отбить охоту приехать, а прием ваш далек от гостеприимства. Но, милый дядюшка, у вас, должно быть, очень короткая память, если вы могли счесть меня настолько корыстолюбивым, что я приехал сюда из-за наследства. Я вижу, что вы не тот, что были, — впрочем, я мог ожидать этого по вашим письмам, но то, что вы прибегаете к такой грубой уловке, чтобы изгнать меня отсюда, поражает меня. Потому что я-то ведь ничуть не изменился за эти пятнадцать лет; я продолжаю чтить вас всем сердцем и, право, ни с какой стороны не заслуживаю ни этих ледяных писем, ни, клянусь Богом, этого оскорбления.

— Ну, ладно, ладно, тише… — сказал Лерн очень недовольным тоном.

— А, главное, если вы хотите, чтобы я уехал, — продолжал я, — скажите это прямо и открыто и — прощайте. Вы мне больше не дядя!

— Не смей так кощунствовать, Николай!

Он сказал это таким перепуганным тоном, что я попробовал еще больше смутить его:

— И я донесу на вас, дядюшка, на вас, на ваших сподвижников и выведу ваши секреты на свежую воду!

— Ты сошел с ума! Ты окончательно сошел с ума! Да замолчишь ли ты? Вот выдумщик!..

Лерн расхохотался во все горло, но, сам не знаю почему, выражение его глаз испугало меня, и я пожалел, что сказал это. Он заговорил снова:

— Послушай, Николай, не набивай себе головы чушью. Ты славный малый! Дай твою руку — вот так. Ты всегда найдешь во мне своего старого дядю, который тебя крепко любит. Это, конечно, неправда, я вовсе не разорен, и мой наследник, наверное, кое-что получит… если он будет поступать согласно моей воле. Но… в том-то и дело, что тебе, как мне кажется, было бы лучше здесь не оставаться… Здесь нет ничего такого, что могло бы служить развлечением для человека твоего возраста, Николай; я целый день занят…

Теперь профессор мог говорить сколько его душе было угодно. Лицемерие сквозило во всех его словах; он оказался Тартюфом, так что его нечего было щадить, а, наоборот, обмануть его было добрым делом: — я не уеду, пока вполне не удовлетворю своего любопытства. Поэтому я перебил его:

— Вот, — сказал я обиженным тоном, — вот вы снова поднимаете вопрос о наследстве, чтобы уговорить меня покинуть Фонваль. Вы, по-видимому, окончательно мне не доверяете.

Он сделал отрицательный жест. Я продолжал:

— Наоборот, позвольте мне остаться, чтобы возобновить наше знакомство. Это в интересах нас обоих.

Лерн нахмурил брови, потом сказал шутливо:

— Ты продолжаешь отрекаться от меня, мальчишка.

— Ничуть не бывало; но не гоните меня от себя, или вы меня очень огорчите и, откровенно говоря, — сказал я тоже шутливым тоном, — я не буду знать, что и подумать…

— Остановись, — воскликнул дядя громко, — у тебя нет никаких оснований предполагать что-нибудь плохое, как раз наоборот.

— Само собой разумеется. А все-таки у вас есть тайны, но это ваше право иметь их. Если я заговорил с вами о них, то потому, что должен же я упомянуть об этом, чтобы уверить вас, что я буду относиться к ним с уважением.

— Есть всего только один секрет. Один! И цель его благородна и благодетельна, — сказал с ударением дядя, оживившись вдруг. — Слышишь ли, только один. Это секрет нашей работы: благодеяние для всех, и слава, и несметное богатство… Но нужно пока абсолютное молчание… Тайны! Весь мир знает, что мы здесь работаем. Во всех газетах об этом писали. Какая же это тайна?

— Успокойтесь, дядюшка, и определите сами, как мне вести себя у вас; я отдаю себя в ваше полное распоряжение.

Лерн снова погрузился в размышления.

— Ну хорошо, — сказал он, поднимая голову, — пусть будет так. Такой дядя, каким я всегда был по отношению к тебе, не может тебя оттолкнуть. Это значило бы отречься от всего прошлого. Оставайся тут, но вот на каких условиях.

Мы в наших опытах почти приблизились к концу. Когда опыты подтвердят наше открытие, мы опубликуем его, и весь мир узнает о нем сразу. До того времени я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал что бы то ни было о ходе наших работ, потому что сообщение о неувенчавшихся окончательным успехом опытах может дать исходную точку нашим конкурентам, которым, может, удастся опередить нас. Я не сомневаюсь в твоей сдержанности, но предпочитаю не подвергать тебя испытанию, и поэтому прошу тебя, в твоих же собственных интересах, ничего не выведывать, для того, чтобы нечего было скрывать.

Я говорю: в твоих собственных интересах. Я это сказал не только потому, что легче не копаться в том, в чем не надо, чем молчать, а еще вот по каким причинам.

Наше предприятие, в конце концов, — коммерческое предприятие. Коммерсант твоего склада мне, впоследствии, очень пригодится. Мы разбогатеем, племянничек, мы будем обладать миллиардами. Но для этого ты должен дать мне возможность спокойно и мирно заниматься приготовлением материалов для нашего богатства; ты с сегодняшнего дня должен быть тактичным и беспрекословно подчиняться моим распоряжениям, чтобы оказаться достойным занять место моего компаньона.

Кроме того, я — не единственный участник этого предприятия. Тебя могли бы заставить раскаяться в неповиновении тем правилам, которые я тебе предписываю… раскаяться… жестоко… более жестоко, чем ты можешь себе это вообразить.

Поэтому будь безучастен ко всему, племянничек. Старайся ничего не видеть, не слышать и не понимать, если хочешь быть миллионером и… остаться… в живых.