Доктор Лерн, полубог - Страница 6

Мы тронулись в путь. Наступало утро нового дня.

Густой туман мало-помалу рассеивался, точно солнцу, после того, как оно осветило сумерки, нужно было их еще прогнать, как будто эти исчезающие испарения были запоздалой тенью тумана, какой-то тенью ночи на поверхности дня, удаляющимся призраком исчезнувшего привидения.

Автомобиль медленно ехал по извилистым аллеям лабиринта. Изредка, на перекрестке нескольких дорог, почтальон сам колебался, на какую указать.

— С какого времени прямая дорога заменена этим лабиринтом? — спросил я.

— Это устроили четыре года тому назад, приблизительно через год после того, как г. Лерн окончательно поселился в замке.

— Вы не знаете, с какою целью это сделано?.. Вы можете говорить совершенно откровенно, я — племянник профессора.

— Ну… потому… впрочем, он большой оригинал.

— Что же он делает такого необычайного?

— Ах, Боже мой, да ничего особенного… Да его почти никогда и не видно! Это-то и страннее всего. Раньше, когда еще не было этой запутанной штуки, его часто можно было встретить: он прогуливался по полям, ну, а после этой постройки, теперь… дай Бог, чтобы он хоть раз в месяц показался, и то, когда приезжает в Грей, чтобы сесть в поезд.

В сущности, все странности поведения моего дядюшки начались одновременно: постройка лабиринта совпала с изменением в тоне писем. Значит, в это время что-нибудь сильно повлияло на него.

— А его сожители? — возобновил я разговор. — Немцы?

— Ну, эти, сударь, это какие-то невидимки. Да, кроме того, представьте себе, что я, которому приходится бывать в Фонвале шесть раз в неделю, я уж и не помню того времени, когда в последний раз видел парк, хоть краешком глаза. За письмами к воротам приходит сам Лерн. Вот какая перемена! Вы знавали старого Жана? Ну так вот: он бросил службу и уехал, его жена тоже. Поверьте, что все это так, сударь как я вам рассказываю: нет больше ни кучера, ни экономки… ни даже лошади.

— И все это началось четыре года тому назад, не так ли?

— Да, сударь, так.

— Скажи, голубчик, ведь здесь много дичи, не правда ли?

— Ну, знаете, не скажу. Пара зайцев, несколько кроликов… Но зато слишком много лисиц.

— Как, неужели нет косуль, оленей?

— Ничего подобного!

Меня охватило странное чувство радости.

— Вот мы и приехали, сударь.

И действительно, за последним поворотом оказалась прямая аллея, кончик которой Лерн сохранил. Два ряда лип вытянулись по краям ее, и из глубины аллеи ворота Фонваля как бы подвигались нам навстречу. Перед воротами аллея расширялась в полукруглую площадку, а за воротами крыша замка выделялась синим пятном на зеленом фоне деревьев.

Ворота, соединявшие утесы стены, сильно постаревшие, были по-прежнему покрыты черепичной кровелькой; изъеденное червями дерево местами крошилось; но звонок нисколько не изменился. Звук его, радостный, светлый и отдаленный, так живо напомнил мне мое детство, что я чуть не заплакал.

Нам пришлось подождать несколько минут.

Наконец, раздался стук сабо.

— Это вы, Гийото? — раздался голос с типичным зарейн-ским акцентом.

— Да, господин Лерн.

Г. Лерн? Я посмотрел на своего проводника, разинув рот. Как, это мой дядя говорил с таким акцентом?..

— Вы раньше обычного времени, — продолжал тот же голос.

Раздался звук отодвигаемых засовов, и в образовавшуюся щель просунулась рука.

— Давайте…

— Вот, господин Лерн, держите; но… со мной приехал еще кто-то, — тихо произнес внезапно притихший почтальон.

— Кто такой? — нетерпеливо вскричал голос; и в чуть-чуть приоткрытую калитку протиснулась фигура человека.

Это, действительно, был мой дядя Лерн. Но жизнь наложила на него курьезную печать: по-видимому, она сильно потрепала его; предо мной стоял свирепый и неряшливый субъект, седые, сероватые волосы которого свисали на воротник истрепанного, поношенного костюма; преждевременно состарившийся, он глядел на меня сердитыми глазами из-под нахмуренных бровей.

— Что вам угодно? — спросил он у меня суровым тоном.

Произнес он: «Што вам укотно?»

На минуту меня охватило сомнение. Дело в том, что это трагическое лицо, начисто выбритое и жестокое, ни с какой стороны не напоминало больше лица доброй, старой женщины, и я испытал при виде его два противоречащих друг другу ощущения: что я его узнал и что все-таки он был неузнаваем.

— Но, дядя, — пролепетал я, наконец, — это же я… я приехал повидаться с вами… с вашего разрешения. Я написал вам об этом, только мое письмо… вот оно… мы прибыли одновременно. Простите за рассеянность.

— А, хорошо! Надо было сразу сказать. Я должен перед вами извиниться, племянник.

Внезапная перемена фронта. Лерн засуетился, покраснев, сконфуженный, почти подобострастный.

— Ха, ха! Вы приехали в механической коляске. Ага! Ее нужно куда-нибудь поместить, не правда ли?

Он открыл ворота настежь.

— Здесь часто приходится самому себе услуживать, — сказал он под скрип старых ворот.

При этих словах дядя усмехнулся, Но, видя его растерянный взгляд, я готов был держать пари, что ему было не до смеха и что мысли его витают где-то в другом месте.

Почтальон распрощался с нами.

— Сарай все там же помещается? — спросил я, показывая направо, на кирпичный домик.

— Да, да… Я не узнал вас сразу из-за усов, гм… да… да, из-за ваших усов; у вас их раньше не было… Сколько вам лет теперь?

— Тридцать один год, дядюшка.

Когда я открыл сарай, сердце мое сжалось. Повозка, наполовину заваленная дровами, покрылась плесенью; сарай и рядом расположенная конюшня были наполнены всяким полуразвалившимся хламом, повсюду была густая пыль, по углам все было покрыто паутиной, которая свисала даже с потолка густыми прядями.

— Уже тридцать один год, — повторил Лерн, но сказал это как-то машинально и думая, по-видимому, совсем о другом.

— Но послушайте, милый дядюшка, говорите же мне «ты», как прежде.

— Ну конечно; ты прав, милый… гм… Николай, не так ли?

Я чувствовал себя очень стесненным, но и дяде было не по себе. Ясно было, что мое присутствие было ему не особенно желательным.

Незваному гостю всегда заманчиво дознаться, почему он является помехой: — я схватил свой чемодан.

Лерн заметил мой жест и, кажется, вдруг принял решение.

— Оставьте… Оставь, Николай, — сказал он, почти приказав. — Я сейчас пришлю за твоим багажом. Но раньше надо нам поговорить. Пойдем, прогуляемся.

Он взял меня за руку и почти потащил в парк.

Но он все еще над чем-то размышлял.

Мы прошли мимо замка. За немногими исключениями, все ставни были закрыты. Крыша местами осела, местами даже была пробита; на обветшалых стенах штукатурка обвалилась пластами — и там и сям видна была кирпичная кладка. Растения в кадках по-прежнему были расставлены кругом замка, но ясно было видно, что уж не одну зиму они провели на открытом воздухе, вместо того, чтобы быть убранными в оранжерею. Вербены, гранатовые, апельсиновые и лавровые деревья стояли засохшими и мертвыми в своих сгнивших и продырявленных кадках. Песчаная площадка, которую когда-то тщательно подчищали, могла теперь сойти за скверный лужок, так она заросла травой и крапивой. Все походило на замок Спящей красавицы перед приходом Принца.

Лерн шел под руку со мной, не говоря ни слова.

Мы завернули за угол печального замка, и перед моим взором появился парк: полная разруха. И следа не осталось от цветочных клумб и покрытых песком широких аллей. За исключением лужка перед замком, превращенного в пастбище и окруженного проволочной решеткой, вся остальная долина вернулась к своему первичному состоянию первобытной чащи. Кое-где виден был след былых аллей по чуть заметному понижению уровня почвы, но повсюду росли молодые деревца. Сад превратился в густой лес, с рассеянными на нем полянами и зеленеющими тропинками. Арденнский лес вернулся на насильно отнятое у него место.