Доктор Дулитл на Луне - Страница 3

Итак, какое-то время мы сидели на узелках и смотрели, как Полинезия, подобно парящему ястребу, поднимается все выше и выше над нашими головами. На высоте примерно в тысячу футов она прекратила подъем и описала круг. Потом начала медленно спускаться. Следивший за ее полетом Джон Дулитл проявлял все более очевидное нетерпение. Я не понимал, почему Доктору так не хотелось отпускать от себя попугая, но ни о чем не спрашивал.

Да, сообщила Полинезия, она видела дерево, но идти до него ещё очень долго. Доктор поинтересовался, отчего она так медленно спускалась вниз; Полинезия ответила, что хотела твердо запомнить курс, чтобы повести нас верной дорогой. Затем она с предельной точностью, свойственной одним лишь птицам, указала направление, в котором надо было двигаться. И мы, чувствуя себя более спокойно и уверенно, снова пустились в путь.

Конечно, при взгляде с высоты, откуда мы впервые видели дерево, расстояние до него казалось намного меньшим, чем было на самом деле. Ввели нас в заблуждение и два других обстоятельства. Во-первых, лунный воздух, как стало уже ясно, приближал все предметы (хотя освещение было очень мягким и неярким). Во-вторых, мы думали, что дерево имеет обычную земную величину и, оценивая его удаленность, бессознательно исходили из размеров рослого дуба или вяза. Когда же мы увидели его вблизи, то поняли, что такого гиганта нельзя было и вообразить.

Я никогда не забуду этого дерева — то была первая наша встреча с живым миром Луны, Вокруг уже сгущалась темнота, когда мы наконец подошли к нему вплотную. Темнотой я называю тот странный полумрак, который более всего из виденного нами на Луне, напоминал земную ночь. В высоту дерево имело, по-моему, не меньше трехсот футов, а в поперечнике добрых сорок или пятьдесят. В целом же его облик производил невыразимо жуткое впечатление. Оно ничем не напоминало ни одно из деревьев, которые мне доводилось видеть прежде. И в то же время было понятно, что это именно дерево… Оно казалось — найду ли точное слово? — живым существом. У бедной Чи-Чи от страха поднялись дыбом волосы на затылке, и прошло немало времени, пока мы с Доктором уговорили ее помочь нам разбить под этим деревом лагерь.

Скажу откровенно: наш отряд, готовившийся к своему первому ночлегу на Луне, чувствовал глубокую подавленность. Никто не понимал, что же нас так сильно угнетает, но всеми без исключения овладело неодолимое беспокойство. По-прежнему дул легкий, ровный ветерок — такой, какими всегда бывают лунные ветры. Было достаточно светло, чтобы различать очертания предметов (хотя Земля большую часть ночи оставалась невидимой и совсем не давала света).

Помню, как Доктор — пока мы распаковывали вещи и доставали для ужина шоколад, оставшийся от дневной нормы, — с тревогой вглядывался в причудливо изогнутые сучья, нависавшие над нашими головами.

Да-да, их раскачивал ветер, тут не было никакого сомнения. Но ветер дул так мертвенно-однообразно, так ровно… Ветви же колыхались совсем не так: в их волнении было нечто необъяснимое, чудилось даже, что дерево само управляет своими движениями, точно животное, ноги которого прикованы к земле. Впрочем, это могло быть обманом зрения, — ведь ветер и вправду дул и дул, ни на миг не стихая.

Кроме того, дерево издавало стоны. Конечно, на Земле в ветреную погоду деревья тоже постанывают, мы это знали. Но тут дело обстояло совсем иначе: между стонами дерева и равномерным напором ветра, овевавшего наши лица, нельзя было усмотреть и самой отдаленной зависимости.

Я видел, что даже умудренная, опытная Полинезия растеряна и обескуражена. И это было ничуть не удивительно: ведь все, что связано с деревьями и ветром, птицы чувствуют еще острее, чем человек. Я надеялся, что Полинезия отважится взлететь и осмотрит крону, но у нее не хватило духу. Что же касалось Чи-Чи, еще одного прирожденного обитателя леса, то ей, видимо, было вполне достаточно поверхностного знакомства с этим странным представителем растительного царства, и я понимал, что в мире нет силы, которая заставила бы обезьянку углубиться в его тайны.

После ужина Джон Дулитл еще несколько часов диктовал мне свои заметки. Первый день, проведенный в новом мире, принес немало ценных сведений, которые надо было записать в блокнот. Доктор определил с максимально возможной точностью время нашего прибытия на Луну, измерил температуру воздуха, направление и силу ветра, атмосферное давление (в числе прочих приборов он привез с собой и небольшой барометр) и собрал множество других данных, которые обычному смертному кажутся сухой цифирью, но чрезвычайно важны для ученого.

После тревожного, изнурительного перехода все мы уснули как убитые. Единственное, что я помню о своем пробуждении, — это то, что мне понадобилось не менее десяти минут, чтобы понять, где я нахожусь. Но, думаю, я так и не решил бы эту загадку, если бы не увидел наконец, что Джон Дулитл уже встал и бродит среди своих приборов, записывая их показания.

Первым делом мы должны были раздобыть какой-нибудь еды: у нас не было ни крошки съестного на завтрак. Доктор начинал жалеть, что так поспешно расстался с мотыльком. Действительно, только сейчас, когда прошло уже очень много времени после того, как мы не совсем вежливо его покинули, стремясь поскорее найти дерево и приступить к исследованию нового мира, — только сейчас мы поняли, что не встретили на своем пути ни одного признака животной жизни. Впрочем, идти назад, чтобы расспрашивать об этом мотылька, было чересчур далеко; да и трудно было ожидать, что мы найдем его на прежнем месте.

Итак, надо было не мешкая отправляться на поиски пищи. Мы поторопились уложить вещи, извлеченные наружу для ночлега. Куда же идти? Раз мы сумели найти одно дерево, где-то должны быть и другие: а там, безусловно, мы найдем и воду, в существовании которой не сомневался Доктор. Но сколько мы ни всматривались в горизонт — невооруженным глазом или через подзорную трубу, — нигде не было видно ни единого зеленого пятнышка.

На этот раз Полинезия, не дожидаясь приказания, сразу поднялась в воздух, чтобы произвести разведку.

— Ну, — сказала она спустившись, — вообще-то говоря, деревьев тут нет. Местность преотвратная, я такой еще в жизни не видела, если не считать Сахары. Но вон за той высокой грядой — там в середине — гора, похожая на шляпу, — видите, куда я показываю?

— Вижу, — ответил Доктор. — Продолжай, Полинезия.

— Так вот, за этой грядой на горизонте выделяется какая-то темная полоса. Может быть, эхо и не деревья. Но там точно есть что-то, кроме песка, я уверена. Раздумывать, по-моему, не стоит, надо идти туда. Путь неблизкий.

Да, путь и в самом деле оказался неблизким! Это напоминало форсированный марш или, лучше сказать, гонку на скорость, в которой мы состязались с собственной смертью. Поначалу нельзя было и представить, что нас ожидает. То, что мы отправлялись в дорогу натощак, никого особенно не напугало; каждому из нас не раз случалось это делать и раньше. Но минул час, потом другой, третий… а мы все шли по той же пустыне, среди песчаных барханов, холмов, безжизненных потухших вулканов, — и все больше и больше падали духом.

И тут я увидел Джона Дулитла во всем его подлинном блеске. Я догадываюсь (хотя ни о чем не спрашивал), что он начал испытывать некоторое беспокойство уже с первых наших шагов. Позже он объяснил, что именно его смущало, — но тогда не подал и виду, что встревожен. Напротив: чем суровее становились природные условия, чем сильнее терзал наши внутренности голод и непереносимее была жажда, от которой пересохли наши рты, чем стремительнее таял запас наших сил и бодрости, чем больше страданий доставляло нам каждое следующее движение, — тем веселее держался Доктор. Не прибегая к заготовленным впрок остротам, которые вызвали бы только раздражение, он каким-то непостижимым образом помогал всему нашему отряду сохранять душевную бодрость. Если он рассказывал что-то забавное, то это всегда было как нельзя более уместно и заставляло нас видеть все злоключения в смешном свете. Обсуждая с ним впоследствии этот эпизод нашего путешествия, я узнал, что в молодости Доктора не раз брали в научные экспедиции из-за его умения отгонять от людей черные мысли.