До свидания, Светополь!: Повести - Страница 127

В эту секунду он снова глядел на Дмитрия Филипповича, но вопрос услыхал, на неё перевёл глаз.

— Когда был?

— Ну… В восемнадцатом, девятнадцатом годах… В двадцатом. Когда Дремов шалил, — назвала она имя белогвардейского бандита, о котором я столько наслышался в детстве, что он казался мне «главнее» Колчака и Деникина. Я был ошарашен, когда выяснилось, что даже нашей историчке неизвестна эта фамилия. Ошарашен и обижен за героическую молодость моих бабушек — тем хотя бы героическую, что под боком у них промышлял такой головорез.

Визалов в Калинове тогда не жил, в соседнем большом городе служил, но и Дремова, строго говоря, нельзя считать бандитом калиновским, ибо зверствовал он по всей губернии.

Никита Иванович задрал рубаху.

— Вот… Дремов! — ткнул он кулаком в страшный шрам на боку.

Все с уважением посмотрели на шрам, а Визалов уже рассказывал, как взяли неуловимого Дремова в Тарупинском лесу. Куляйтис руководил операцией.

— Куляйтис? — оживилась Валентина Потаповна, наконец‑то услышав хоть одну знакомую фамилию. И, хотя знаменитого Куляйтиса, который возглавлял тогда губернскую ЧК, в глаза не видела, обрадовалась, будто встретила после долгой разлуки дорогого человека.

— Куляйтис, — нехотя подтвердил Никита Иванович. — В шахматы мы с ним резались. Не играете в шахматы? — в упор спросил он вдруг Дмитрия Филипповича.

Как прореагировал на это мой старый дядя? А никак.

Даже глазом не моргнул. Внимательно смотрел в рот говорившему, а мысли его были бог весть где; скорей всего — у голубятни, возле которой провёл сегодня такое чудесное утро. Привык, что все разговоры в компании вела жена, и ему в голову не приходило, что кто‑то может обратиться непосредственно к нему.

Вероника Потаповна толкнула его локотком.

— Тебя спрашивают, — шепнула.

Требовательный и умный глаз ждал ответа, а Дмитрий Филиппович не мог сообразить, о чем это вдруг спрашивают его — не Валентину Потаповну, не Валю, у которой на все вопросы лежат готовенькие ответы, а его лично. И лишь когда Вероника Потаповна тем же тревожным шепотом повторила вопрос, отрицательно закачал головой, заулыбался, покаялся:

— Не играю.

И сразу же снова взяла разговор в свои маленькие, но крепкие руки Валентина Потаповна. То ли уже подметила она, что о себе, о ратном своём прошлом Никита Иванович говорит куда охотнее, чем о прошлом Калинова (сколько тогда было у него таких Калиновых!), то ли само собой вышло, но ни о Калинове, ни о Серёге Бабкине, ни тем паче о лысой Лере не было больше речи. Только о нем, Визалове. В своей тарелке почувствовал себя гвардии майор. Он говорил, а ему внимали, и что с того, что не традиционные пионеры сидели перед ним, а четыре старых человека, свалившиеся ему на голову из неведомого городы Светополя. Пусть слушают, коль интересно. А им было интересно, он видел это по синеньким глазам маленькой старушки, своего рода пионервожатой. Вот только лысый артист не давал покоя; нет–нет да покалывал Дмитрия Филипповича взглядом — прицеливался.

Слева на стене на плюшевом коврике сияли, развешенные ровными рядками, боевые награды хозяина. Первой их заметила Александра Сергеевна, которая слышала не лучше рассказчика, и оттого ей интересней было смотреть, чем слушать. А между тем Калинов мелькал в отрывистой речи Визалова все чаще. Но не Калинов двадцатых годов, который полвека назад оставили сестры, а Калинов Отечественной войны. Освобождал его Визалов… Дважды! Первый раз взяли, по сути дела, на «ура», и немцы, контратаковав, захватили снова. Второй же раз бои были крепкие. Ни одного дома не уцелело…

— Ни одного! — с болью подтвердила Валентина Потаповна. — Мы все обошли.

Но он не разобрал её слов, да и не слушал её, смотрел перед собой гневным глазом. И вдруг неугомонный глаз этот опять остановился на Дмитрии Филипповиче.

— Воевал?

На сей раз Дмитрий Филиппович не стал дожидаться, пока свояченица толкнёт его в бок. Закивал, зубы оскалил.

— Воевал…

Но глаз не уходил и не успокаивался.

— Где воевал?

Дмитрий Филиппович неподвижно улыбался. На жену глянул, но Валентина Потаповна была под впечатлением услышанного и на помощь ему не пришла. А ему было трудно. Как говорить о своём «воевании», когда рядом висит такой коврик! Дмитрий Филиппович тоже давно приметил его и исподволь разглядывал каждый орден и каждую медальку в отдельности.

— Много воевал, — сказал уклончиво.

Это не удовлетворило гвардии майора. Конкретности жаждал, где, когда, и Дмитрий Филиппович, стесняясь такого внимания к своей персоне, отвечал кратко и с дурашливой улыбочкой. Насколько проще было б, окажись хозяин голубятником! Вот здесь бы его язык развязался!

Я не могу описать этот эпизод подробнее. Понятия не имею, что отвечал Дмитрий Филиппович на пристрастные вопросы военного человека Визалова. Мне и в голову не приходило расспрашивать дядю Диму о его фронтовых впечатлениях.

Иное дело его брат Павел, дядя Паша, израненный не меньше Визалова и в первые же дни войны потерявший семью — жену и двух дочек. Вот он воевал. Ирина Акимова воевала — светопольская партизанка, потом написавшая об этом книжку. Она приходила к нам в школу, и мы с недоверчивым почтением глядели на эту рыхлую толстуху, силясь и не умея соединить её в своём воображении с той отчаянной девчушкой, которая совершала в книге головокружительные подвиги. Муж Зинаиды Борисовны, дядя Витя, и тот неведомо когда воевал, мы видели это по наградам, которые сверкали на его груди, когда он со скромной торжественностью выходил по праздникам во двор. В эти дни он особенно щедро одаривал нас карамельками.

А что Дмитрий Филиппович? Не сияло на его груди наградных звёзд — не за что, наверное, было давать их. Не представляю себе дядю Диму, который подымает взвод или прикрывает грудью амбразуру дота. Не лез вперёд, дабы не угодить под шальную пулю (он всегда был себе на уме, дядя Дима!), однако и не пятился, поскольку пятиться не полагалось. Так, посередине… И середина эта не занимала нас. Героями восхищались, трусов и изменников презирали, а середины, не видели. Будто бывает что‑то с головой и хвостом, но без туловища.

Война никак не отметила его. Ни героическим поступком, ни, слава богу, ранением. Даже контужен не был серединный боец дядя Дима. И книжки о себе не написал — изорвал и истоптал несколько, был грех, но сам не написал.

И все‑таки одна книжка после него осталась. Трудовой именуется она и лежит сейчас передо мной. Вот две записи из неё. Запись первая, под номером шесть. Год 1941, месяц восьмой, число девятнадцатое. «Уволен ввиду призыва в Красную Армию». (Заметьте: не шестой и даже не седьмой — восьмой месяц; не пошёл, не записался, стало быть, добровольцем в первые дни войны. Ждал.) И запись вторая, под седьмым номером: «Демобилизован из Красной Армии». Число — двадцать шестое, месяц — девятый, год 1945. Я подсчитал, сколько дней разделяет эти записи. 1499. Одна тысяча четыреста девяносто девять.

— И что ж, ни одной награды? — оттопырив губу, допрашивал гвардии майор.

Дмитрий Филиппович лукаво закусил губу.

— Медаль, — проговорил он с затаённой гордостью, — За победу над…

— Я спрашиваю, боевых наград! — перебил Визалов.

С виноватой улыбкой развёл Дмитрий Филиппович руками.

— За что?

И Вероника Потаповна подтвердила, осмелев:

— Кто заслужил, тому дали.

На своего мужа намекала, моего деда, но Никита Иванович не расслышал. О своём думал, сопел и кряхтел, потом, опираясь о диван, тяжело поднялся. И вдруг к жене оборотил гневное лицо:

— Обед скоро?

Жена растерянно завертела головой, глазками заморгала.

— Ещё рано… Или пора уже? — тотчас поправилась она, увидев, как наливается яростью беспощадный глаз.

Вспорхнула, засуетилась. Тщетно все три женщины и поддакивающий им, все ещё бессмысленно улыбающийся Дмитрий Филиппович уговаривали не беспокоиться. Они пообедали, они сыты, да и пора уже…

— Куда? — рявкнул хозяин. — Из такой дали приехали… Не емши отпустим, что ли? Борща поедите. У неё хороший борщ, — кивнул он на жену, которая замерла было, надеясь, что гости все же уклонятся от угощения. Но попробуй уклонись тут! Снова захлопотала у стола.