До 25 или «Бисер для R» - Страница 8

Пошёл пешком. Просёлочная дорога, на моё счастье, была на открытом месте и легко высыхала после дождей. Последняя пара сухих дней сделала её проезжей – я шел по полю возле и не боялся брызг, хотя мне, кажется, уже было всё равно. Попутный транспорт как ветром сдуло. Пошёл так. Вскоре совсем недалеко от дороги заметил пруд, тот самый, на который с палатками ездили ночевать с ребятами в школе. Он почти зарос. Ни песка, ни мелкой гальки по берегам не было видно – теперь кромку воды, отступившей вглубь, окаймляла пожелтевшая осока и чахлый камыш. Берег, где раньше загорали – порос травой, а вода потемнела. Вспомнились слова нашего руководителя – биолога Анатолия Павловича: «Вам, ребята, повезло ещё, климат меняется, уже через десяток-другой лет пруд начнет заболачиваться, мелеть, система протоков и ручьёв… Хотя, вот если бы он смог «отойти» метров на сто пятьдесят левее или чуть больше к югу – то этого бы не было – там проходит…», – а что и как там проходит, и почему «так было бы лучше», я уже не помню.

Я огляделся. Как ни странно, пруд выглядел не так уж уныло – всюду разрослись трава и мох на старых брёвнах… – тоже жизнь, в конце концов… «Так просто всё в природе – Жизнь и Смерть… Ни о чём не жалеть, ничего не желать… Жизнь так жизнь, смерть так смерть – по воле неведомых причин, по строго заведённому календарю, так спокойно и безразлично. Интересно, а пруд хотел бы «отойти» метров на сто пятьдесят? – подумалось мне. – Наверное, нет. А я бы точно хотел… Всё-таки, человек без права выбора – не человек, как ни мудра природа в своём спокойствии – она живёт иначе… Чего-то в ней не хватает… – Просто проклятье какое-то, – мысленно выругался я – Чего не хватает-то?!..».

Привычка быть честным с самим собой сейчас возвращала его к этому чему-то, чего он сам не знал. На обратной дороге, пока он размышлял, ему опять написала Наташа, она дулась на то, что он долго не отвечал, и она не успела купить шкаф, а он какой-то совсем последний. Ей так хотелось… – Короче, если, как он вернется, они тут же не пойдут в «Неаполите рестарант» – не простит. Он устало вздохнул и выключил телефон – он всё-таки промочил ноги, измазался глиной и уже очень устал. Каких-то сил на выяснение отношений – не было.

Настроение было премерзкое. Бледное солнце, ещё с утра предвещавшее хороший день, сменилось мелкой моросью, которая готовилась стать снежной крупой. То и дело налетавший ветер и ранние сумерки красноречиво говорили о смене погоды, приближалась зима. Стараясь быть оптимистом, он попытался подытожить такое начало своего отпуска – и какой из всего этого он должен был извлечь урок? «Маму повидал, это – да. Совесть чиста, и руки, вроде, тоже… Но как-то не очень-то удалась поездка… Оля – замуж хочет, аж глаза сверкают, но всё в жертву, всё ради неё – Науки, куда ей эта одержимость?.. «Выходит за рамки науки», а смысл-то в чем?! Вот Васька – он простой мужик, но ведь даже в детстве рисовал лучше – горы, что-то в акварелях, что-то даже мне нравилось, любил вечером в поле бегать, коров на закате срисовывать, а теперь… У него к искусству один критерий – ценник. Про Витьку вообще лучше не вспоминать… Философ-водолей». Тут он споткнулся, и «приятная» тяжесть 40-литровой канистры саданула его по ноге. «Чёрт!!! Зачем она ей, эта вода?! ещё одно шарлатанское месиво, сто раз же предлагал лекарства какие, если нужны – всё, что угодно… Никитишна, тоже – что ей ничего не нагадала?! Дохлую кошку под порог зарыла, и то была бы помощь больше… Тоже мне чудеса на мыльной воде».

Успокоился, растёр ушиб, вспоминал прошедшие дни… «Что-то я словно из детства не выходил – и терпение-то ангельское (держись, Никитишна), и перед этим в рясе тоже оробел как-то, как ребенок… Ностальгия, что ли?..». «Ностальгия – первый шаг к старости», – вспомнил слова Витьки, да заново чертыхнулся – неприятно как-то стало совсем.

«…Интересно, а куда бежать человеку? В церковь?.. – Ну-ну, а эта девчонка-то в слезах от него убежала, а мне-то что – только каяться всю жизнь, что ли, или вообще – пойти утопиться осталось…». Память поневоле тут же толкнула его к воспоминанию о прудике, что остался за спиной и уже скрылся из виду. «В него – не хочется, это, конечно факт… Природа почему-то даёт только покой, а не жизнь», – философски изрек он. Поскольку вся эта поездка в итоге вымотала его едва ли не больше канистры в руке, он решил, что, видимо, «такова жизнь», и плюнул на всё это. Были и другие заботы – мёрзнущие руки и грязь, а, кроме этого, его начинал мучить голод. Не прихватив ничего с собой, он на всякий случай порылся в карманах. Нашел платок с крысиным хвостом – и уже засмеялся до слез – над собой, над этим глупым положением, над тем, что «такова жизнь». Посидел немного на канистре и пошёл дальше. Впереди уже показались первые городские дома, и, насколько мог, он прибавил шаг.

Но этим дело не кончилось. Не успев дотащиться до остановки и сесть «на транспорт», он увидел, что стоит у тех самых трёх Девятиэтажек. Три титана на фоне городской мелкоты. Немного поднялось настроение: «Всё-таки дошел, посмотрю хоть на это чудо инженерной мысли, всё равно здесь больше смотреть нечего…», но вдруг откуда-то зазвучала мелодия, он огляделся: на противоположной стороне играла губная гармошка, заливисто и, в то же время, просто. Постоял в нерешительности: «Зачем?..», – ничего не решил, но почему-то перешел улицу: «Так слышнее…», встал неподалёку. Длинная куртка и кепка набок скрывали уличного музыканта, а он стоял, не узнавая мелодии, просто слушал, и почему-то становилось теплее, но нет, не почему-то, а просто так. Он увидел стаканчик и стал рыться в карманах, когда к игравшему подошел старичок и не начал честить: «Что вы тут встали, попрошайничать?! Я – старик – не прошу милостыню, а вы – молодежь! Шли бы в совхоз – там работы моря! Пахать на вас всех надо! Нет, стоят, пиликают и бездельничают – подавай им тут – дармоедам…», – на всё это гармошка только яростней выводила трель. Ваня не выдержал, подошел ближе, и старик, видимо, не желая продолжать спор, зашагал дальше. Когда он отошёл совсем далеко, гармошка неожиданно смолкла.

– Вы не обиделись? – неожиданно для самого себя спросил Иван.

– На него?.. – и игравший поднял взгляд – музыкантом неожиданно оказалась рыжая девушка лет двадцати, в веснушках, ещё совсем смешная. Ваня опешил. Она, заметив его удивление, только засмеялась, и ответила после уже серьёзно:

– Нет, он вообще не слишком добрый, с ним бывает…

Ваня совсем растерялся, когда понял, что держит в руке мелочь на проезд, которую так и не бросил в стакан, не зная как поступить – не нашёл ничего лучше, как протянуть ей.

– Спасибо!..

– А почему ты играешь на улице?

– Нравится. Учиться музыке у нас негде – была музыкалка, да закрыли – я не успела закончить, а играть хочется. Дома надоедает всем, а на улице – как-то звонче выходит.

– Я думал, ты так зарабатываешь…

Она устало улыбнулась:

– Вы же – взрослый человек, вы же понимаете, что так не заработать… Стакан-то только потому и стоит, что просто иногда подходят, спрашивают куда кинуть… и только. Я вообще-то на кассе в универсаме работаю, скучно же так всю жизнь…

– Хочешь кофе?.. Она нахмурилась, но, оглядев его с головы до пят, снова рассмеялась.

Ваня даже немного покраснел, когда понял, что штаны он вымазал в глине по колено, а рядом с ним стоит алюминиевая сорокалитровка. Хорош кавалер. Но она просто улыбнулась и сказала:

– Хочу…

– Может быть, завтра утром, здесь же?..

Они обменялись улыбками. Одинаково простыми и безобидными. Он ей понравился – серьёзный и, в то же время, смешной, вроде бы не совсем дурак – наверное, просто порядочный, или показалось?.. Она ему – тоже – живая, яркая… Они обменялись телефонами – на всякий случай – и весь следующий день провели за кофе и прогулками, болтая о том, о сём. Когда настало время уезжать… Ну, в общем, в Египет с Наташей они не полетели… Всё сложилось немного иначе, чем он предполагал, но и не так пошло, как вы подумали, но это уже совсем другая история…