Дни моей жизни. Воспоминания. - Страница 126

Изменить размер шрифта:

Встречи Щепкина с Рашелью и в Париже и в Москве были значительны для обоих, о них сохранились рассказы, а у нас долго существовал портрет Рашели с трогательной надписью, подаренный ею Щепкину. Я его отдала в музей. Рашель была очарована великим стариком. Они, невзирая на то, что не понимали слов друг друга, говорили на одном, общем мировом языке, языке искусства, понятном, как музыка. Недаром Щепкин, едучи за границу, говорил: "Я их и без слов пойму".

Дом Щепкина всегда был переполнен, но старик не терпел невоздержанности и кутежей. Иногда позволял себе бокал шампанского по какому-нибудь торжественному случаю, но пьянство ненавидел и предостерегал от него молодежь. По вечерам он иногда ездил в Английский клуб -- тот самый, о котором упоминает Грибоедов и где для Щепкина сделали исключение: он единственный "неблагородного происхождения" был допущен в члены этого клуба, да впоследствии Пров Садовский. Возвращаясь из клуба, где он играл в безик (спокойную игру, без азарта), Щепкин привозил ребятишкам шоколадные фигурки птиц, лошадей, собак, которые продавались в буфете клуба, или грушу, или яблоко, и, проснувшись утром, они находили у себя под подушкой гостинец.

Летом обычно обедали и пили чай в саду, на террасе. Кого только не бывало на этой гостеприимной террасе... Слышались там громоподобные раскаты хохота Кетчера, известного переводчика Шекспира, сопровождавшего каждый свой рассказ шекспировским монологом. Кетчер жил напротив, в маленьком домишке, подаренном ему в складчину друзьями, знавшими его страсть к садоводству. Слышались там сказки "деда-сказочника" Афанасьева, знаменитого собирателя русского фольклора. Или чтение Д.Мина, переводчика Данте и в то же время домашнего доктора Щепкиных, по поводу которого Шевченко говорил: "У Щепкина во всем поэзия, даже домашний доктор -- поэт". Или украинские стихи Шевченко и вслед за ними такие горячие речи, что обеспокоенный будочник заглядывал через забор. А то любимец Москвы, "первый любовник и герой", Гамлет и Чацкий -- Самарин, тогда в расцвете успеха и красоты, повязавшись по-итальянски красным фуляром и говоря на все голоса, устраивал "петрушку" за забором, при стечении даровой публики из соседней детворы.

Любимыми друзьями Щепкина были его земляки: сперва Гоголь, а потом Шевченко. Дружба его с Шевченко стоит того, чтобы отдельно рассказать о ней.

К началу сороковых годов Щепкин переживал тяжелое время в смысле творческом. Он уже успел отпраздновать пышный пир на празднике искусства, сыграв "Горе от ума" и "Ревизора". Как говорится, "отведав сладкого, не захочешь горького", и тот ужасающий репертуар, который держался тогда в драматическом театре, удручал его. С годами все повышались и его требования к себе, и его требования к искусству. А играть ему приходилось "дюсисовскую дрянь", по его выражению, или "мерзость и мерзость".

Не лучше обстояло и со стихами. Щепкин любил стихи и читал их великолепно. В русской поэзии тогда уже был Пушкин, который озарил ее невиданным блеском, преобразил русское стихосложение, обогатил русский язык. Но вслед за ним появилось множество стихотворцев, принявших его урок чисто механически. Большинство из них теперь забыто всеми, кроме литературоведов, а что уже говорить о разных Менцовых, Южных, Рочах и пр., но тогда они наводняли журналы своими туманными элегиями с "жертвенниками любви", "умирающими голубками" и "кипарисами у гробниц". И вдруг Щепкин, в доме которого следили за всеми литературными новинками, получил маленькую, скромную на вид книжку: "Кобзарь" Т.Шевченко на украинском языке. Свежесть чувства, простота, музыкальность напева живо напомнили Щепкину песни милой ему Украины. Вместе с тем он почувствовал, что Шевченко не подражает народным песням, -- наоборот, его стихи должны стать народными песнями. Стихи сразу очаровали Щепкина, и он один из первых угадал в Шевченко будущего великого поэта. Он стал пропагандировать в литературных и профессорских кругах Москвы (в которых был всегда желанным гостем) стихи молодого поэта и читал их постоянно. Особенно хорошо, говорят, читал он "Думы мои, думы мои, лихо мени з вами" -- одно из первых стихотворений Шевченко.

Когда Щепкин узнал, что Шевченко, подобно ему, из крепостного звания и только каких-нибудь два-три года назад его выкупили на волю, он всецело понял ту боль и тоску, что слышались в песнях поэта, и горячо захотел с ним познакомиться. В первый же приезд Шевченко в Москву земляки, с которыми Щепкин никогда не терял связи, привели поэта к Щепкину, и начало их знакомства было и началом дружбы. Это было в 1843 году. Шевченко сразу подпал под обаяние Щепкина. Щепкину было тогда пятьдесят пять лет, Шевченко -- двадцать девять. Пылкий, неуравновешенный поэт поддался благотворному влиянию светлой природы Щепкина. Он быстро стал его звать "батьку" -- и это не было пустым словом: Щепкин полюбил его как сына. Они пользовались каждой возможностью встречи: ехал ли Шевченко через Москву на Украину, приезжал ли Щепкин на гастроли в Киев. У Шевченко скоро не стало секретов от своего "великого старого друга". Он рассказал ему всю свою жизнь...

К этому периоду их дружбы относится стихотворение Шевченко "Пустка", посвященное Щепкину:

Зачаруй меня, волшебник,

Друг мой седоусый!

В юности Шевченко учился живописи в петербургской Академии художеств. Попутно с любовью к живописи у Шевченко явилась потребность выражать свои мысли и чувства в стихах. Он уже с детства, в деревне, запрятавшись в бурьян, пел свои песни, обливая их слезами. Он долго не верил, что из него выйдет поэт, и друзья уговаривали его не бросать живописи. Но в 1840 году он решился издать "Кобзарь", а спустя год вышла его поэма "Гайдамаки", сразу выдвинувшая его в ряды лучших поэтов. Окончив академию, Шевченко уехал на родную Украину. Картина его угнетенной родины заставила поэта всецело дать волю своим революционным настроениям. Он быстро вырос как поэт-революционер в огромную силу. Это кончилось, как и надо было ожидать, пожизненной ссылкой рядовым в Оренбургский край, и -- что было для поэта ужаснее ссылки -- Николай I на приговоре написал своей рукой: "Под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать".

Когда весть об этом достигла Москвы, Щепкин был как громом поражен. Он знал, что с долей крепостного могла сравниться только участь солдата.

Никакие хлопоты не помогли. Шевченко протомился в ссылке десять лет.

При каждой редкой оказии друзья помогали ему. Щепкин был одним из них. Дружба их не охладевала за эти десять лет.

Николай I умер. Александр II сперва не желал прощать Шевченко, "оскорблявшего его родителей", но потом ему пришлось уступить общественному мнению: Шевченко подпал под общую амнистию и получил дозволение выехать в Нижний. Одним из первых, о ком он справлялся в письме к Максимовичу, был Щепкин: "Жив ли мой старый друже, с душой молодой, как у ребенка?.." -- и, узнав, что жив, написал ему из Нижнего (от 12 ноября 1857 года):

"Друже мой давний, друже мой единый! Из далекой киргизской пустыни, из тяжкой неволи, приветствовал я тебя, голубь мой сизый, щирыми сердечными поклонами. Не знаю, доходили ли они до тебя, до твоего щирого, великого сердца? Да что из того, если и доходили? Как бы то нам увидеться, как бы то нам хоть часок один посмотреть друг на друга, хоть часок поговорить с тобой, друже мой единый? Я ожил бы, я напоил бы свое сердце твоими тихими речами, как животворной водой!"

Достойно внимания, что этот образ речи Щепкина -- животворная вода -- повторяется у него: первый раз он встречается тринадцать лет назад в его стихах "Пустка". В упомянутом письме он мечтает о том, как им повидаться, но прибавляет: "Я теперь в Нижнем на воле -- на такой воле, как собака на привязи..." -- и спрашивает, нет ли у Щепкина под Москвой какого-нибудь уголка, где им можно было бы встретиться. Щепкин немедленно отвечает ему и зовет его на дачу своего сына. Но узнав, что Шевченко не разрешают ехать и под Москву, Щепкин решил поехать к нему в Нижний. Артисту было тогда 70 лет. Поездка в Нижний лошадьми -- тогда еще не было железнодорожного пути из Москвы в Нижний -- в мороз и вьюгу была подвигом. Но Щепкин не испугался этого. Он вообще не знал страха -- ни физического, ни нравственного. И теперь он, не думая ни о чем, собирался к своему другу.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com