Дни людей - Страница 44

Этот самец из самцов, этот великий хулитель женщин на самом деле познал счастливые годы только в рабстве у Омфалы, царицы, чье имя значит «пуп». И само это рабство привлекало Геракла гораздо больше, чем прелести его хозяйки.

У Омфалы ему представился наконец случай удовлетворить свою сильнейшую потребность, которую сам он не сознавал: растворяться в подневольном состоянии, упиваться своим унижением Ах! Какую страсть он вкладывал в это пресмыкательство!

Геракл и Омфала составляли печальную пару, но прекрасно дополняли друг друга, что отнюдь не редкость для вас. Эта красивая и безумная лидийка, помешанная на себе самой, царствовала над тем краем, где я сам когда-то, в другой эре, познал Плуго. Унижать героя, который служит ей наложником, лишать его силы, прилюдно оскорблять, выставляя зависимым, скованным, боязливым, потерявшим голову, нелепым, было тем самым триумфом, которого она домогалась. Все трепетали перед Гераклом, но Геракл трепетал перед Омфалой. В процессиях царица выступала впереди, облаченная в львиную шкуру, она несла палицу, а герой следовал сзади, осрамленный и счастливый, в женском платье и покрывале. Она принуждала Геракла к домашним работам, и этот гигант, который победителем прошел по всем дорогам мира, старался управиться с веретеном и пучком кудели.

Ах! Великая праматерь была, видимо, довольна, поскольку Омфала вела себя скорее не как любовница, а как властная и истеричная мать. Сказать, что Геракл был у ее ног, значит сказать мало; он был под ее ногами. По любому поводу, но преимущественно перед другими царями Омфала била его своей золотой сандалией. А он, сидя на полу, урчал, словно большой младенец. Геракл был наказан, стало быть, доволен. Наконец-то он больше не боялся ни змей, ни собственных ручищ, когда держал в них пряжу Омфалы.

Но ничто не длится вечно, даже наслаждение собственным унижением. После трех лет в рабстве у Омфалы Геракл, явно избавленный от своих страхов, покинул сумасшедшую любовницу. Он сделал ей троих сыновей, один из которых стал прародителем царя Креза, и вновь отправился на поиски приключений.

Неудачная любовь не обязательно пагубна. Она может быть и благотворна, если тот, кто от нее избавляется, вновь обретает самого себя, но улучшенного. Она сжигает в сердце взрослого то, что остается от детства.

Так произошло и с Гераклом. Он стал благоразумнее и рассудительнее. Освободившись от химеры, побуждавшей его ожидать от женщин защиты, которую на самом деле может дать только мужчина, он научился отличать подлинную враждебность от мнимой угрозы. Геракл вновь появился в мире, ничего не утратив из своих сил, способный отныне не только к индивидуальному подвигу, но также к руководству коллективными действиями.

Он теперь неоднократно возглавлял мощные армии, чтобы дать конфликтам такую развязку, которой желали боги. И, прежде так часто и так тяжко страдавший от Немесиды, он в некотором роде стал ее подручным.

Геракл взял и разрушил Трою за многие годы до того, как Агамемнон и Одиссей повторили его подвиг. Он принял участие в войне против захватившего Спарту узурпатора Гиппокоона, сразил его и отдал город законным царям. Он вспомнил, что Авгий, царь Элиды, для которого он отвел реку Алфею и сделал плодородными его поля, разлив по ним конский навоз из конюшен, не только отказался заплатить ему обещанное, но еще и напал из засады; Геракл пошел на Элиду, захватил город, убил Авгия и посадил на престол более толкового государя.

Элида находится недалеко от моего святилища в Олимпии. Чтобы увековечить свою победу над Авгием и посвятить ее мне, Геракл учредил игры, которые вы все еще называете Олимпийскими.

Иолай, племянник Геракла и его самый верный товарищ по оружию, странствиям и приключениям, был первым победителем этих игр. Очень досадно, дети мои, что вы совершенно забыли об Иолае, поскольку, помогая Гераклу во многих его трудах, разделяя его успехи, опьянение и отчаяние, Иолай знал о своем дяде гораздо больше, чем кто-либо другой. Иолай, объединитель Гераклидов, сам был великим основателем, которому, среди прочих, обязана своим процветанием Сардиния. Он основал на этом острове многие города, в том числе Олбию. Туда он привлек гениального и изобретательного Дедала, заказал ему огромные сооружения и в конце концов удостоился заслуженного почитания.

Геракл, со своей стороны, совершил все, что может совершить полубог, и подал людям пример отношения к трудам. Чтобы сделать совершенной свою судьбу, ему оставалось осуществить последний, двенадцатый подвиг, на первый взгляд самый простой, однако самый сложный из всех. Его послали за плодами гесперид на край света.

За время своего рассказа я уже неоднократно говорил вам о золотых яблоках. Они росли, как я упоминал, на западе от Ифрикии, в садах, доверенных моим дочерям гесперидам; стволы деревьев, на которых они зрели, были обвиты змеями, последними змеями, с которыми Гераклу предстояло столкнуться.

Для того, кому важна лишь оболочка вещей, золотые яблоки были, очевидно, апельсинами, мандаринами и лимонами, которыми теперь завалены прилавки ваших рынков. Но для того, кто пытается распознать суть вещей и их глубинный смысл, эти яблоки солнечных цветов, с формой вселенной, произраставшие на границах погибшей Атлантиды, содержали в себе секреты Жизни, Знания и Мудрости.

До Геракла эти секреты принадлежали только богам, и любой смертный, который пытался проникнуть в них, был немедленно осужден со всем своим родом на вечные несчастья. Однако Геракл был полубогом. Одна часть его сущности давала ему право на доступ к высшему знанию, другая — нет.

— Принеси мне три золотых яблока, — приказал ему царь Эврисфей.

Прежде чем исполнить приказ, столь явно приводивший к столкновению обеих частей его естества, Геракл решил посоветоваться с Прометеем. Кто, в самом деле, лучше, чем великий прикованный предок, былой бунтарь, похититель молнии, первый и опасный зачинщик приобщения людей к божественным секретам, мог вразумить того, кто был одновременно и его, и моим потомком?

Итак, Геракл стал взбираться по склонам Кавказа. Долгие эры страданий состарили Прометея. Его волосы побелели, как снега Азии, лицо уподобилось скалистому кряжу, но глаза по-прежнему имели серебристый отблеск горных ручьев, а мышцы под бронзовыми оковами сохранили свою мощную выпуклость. Он уже не проклинал, не кричал, не изрыгал брань или угрозы; он продолжал терпеть и страдать, не умоляя, не унижаясь. Ах, Прометей, думаю, если бы ты отрекся от себя, я бы тебе этого никогда не простил!

Они проговорили всю звездную ночь. Геракл был приобщен к таинствам земли Деметрой, к таинствам души — Дионисом; Прометей приобщил его к таинствам огня. Геракл узнал также, каким путем ему предстоит добираться до сада гесперид и какие опасности нужно будет преодолеть.

Потом, когда на заре стали блекнуть звезды, Прометей начал пророчествовать:

— Ребенок, которого родит Фетида, будет сильнее своего отца. Если Зевс соединится с Фетидой, сын отнимет у него владычество над миром.

— Должен ли я предупредить об этом Зевса? — спросил Геракл.

Прометей не ответил. Его светлые глаза, устремленные к облакам, уже завидели черное пятнышко в самой вышине зари: это приближался орел его каждодневной муки.

Геракл спустился с Кавказа в задумчивости и смущении. «К чему это пророчество? И зачем было высказывать его предо мной? Может, чтобы я передал его Зевсу, чью милость Прометей хочет заслужить, не прося его ни о чем? Или же он пытается найти через меня новых союзников для нового бунта, от которого ждет освобождения? Должен ли я сказать или промолчать? Должен ли я сообщить богам, должен ли уведомить людей? И каково веление Судеб? В самом ли деле они решились на смену царствования? Как различить, какой поступок согласуется с их волей и какой — противоречит ей? И почему именно мне выпало бремя такого решения?»