Дни людей - Страница 12

Он уже заканчивал жертвоприношение, когда заметил крупную черепаху, выброшенную морем.

«Эта черепаха тут неспроста, — подумал Гермес. — Что бы с ней такое сделать?»

Мысли в его голове сочетаются быстро. С помощью Камня он вскрыл черепаху и выпотрошил, полностью Освобождая панцирь. Потом выбрал из внутренностей телки подходящие кишки, скрутил их, вытянул, высушил и прикрепил к черепашьему панцирю, натянув довольно сильно над отверстием. Так он смастерил первую лиру. Покончив с этим, Гермес вернулся на гору Киллену, опять сделался крохой и заполз в свою колыбель.

Тем временем Аполлон заметил исчезновение своего скота. Все небо Фессалии наполнилось гневом моего сына.

— Да что же это за великое надувательство такое? Судя по следам, стадо вышло из моря и направилось сюда! Однако у меня не хватает лучших животных: моих белых тёлок и гордого быка. Во что бы то ни стало надо найти мошенника, который учинил эту проделку.

Он допросил сатиров и силенов, понаблюдал за полетом птиц и отправил соколов и воронов на разведку. Вскоре гадание вывело Аполлона на верный путь. Он ворвался в пещеру Майи и потребовал назад свое добро.

— Вор здесь; знаки мне это сообщили.

— Этого не может быть, прекрасный Аполлон, — ответила Майя. — Я тут одна со своим новорожденным ребенком;

— Значит, это он.

— Горечь тебя ослепляет, божественный певец. Как можно обвинять в таком преступлении крохотного младенца в колыбели? Взгляни на него.

И действительно, туго спеленутый Гермес притворялся, будто дремлет, и даже шевелил губами, словно сосал молоко.

Тут Аполлон заметил в люльке черепаший панцирь, выглядывающий из-под тряпья.

— А это что?

— Игрушка. Я сам смастерил, — пискнул Гермес тонюсеньким голоском.

Аполлон аж подпрыгнул.

— Ему всего один день, а он уже говорит! Вот уж чудо, так чудо. И как же он сделал эту игрушку? — спросил Аполлон, рассматривая лиру, — да я вижу тут телячьи кишки! Он и есть вор!

Тогда Майя, дрожа, шепнула ему:

— Он сын Зевса.

— Ну что ж, значит, нас тут двое, — произнес Аполлон. — Вставай-ка, разбойник, пойдем к нашему отцу, пусть он тебя судит.

Аполлон, так жаждущий независимости, не приемлющий никаких приказов, охотно прибегает, как вы сами заметили, к суду, преимущественно к моему. У этого поэта, этого бунтаря большая склонность к сутяжничеству, он обожает публичные разбирательства, и все, что угодно, — преданная любовь, артистическое соперничество или украденный скот — становится у него поводом для иска.

Гермес вылез из люльки, вновь придал себе росту ни, прижимая к груди лиру, последовал за своим сводным братом на Олимп.

Я воссел на престол, чтобы их выслушать. Пока Аполлон изобличал преступление, приводил доказательства и возмущался нанесенной ему обидой, я наблюдал за своим новым сыном.

Приняв юношеское обличье — как раз того возраста, когда юность более всего обаятельна, — он склонял обрамленное черными кудрями лицо и вовсю напускал на себя сокрушенный вид. Он был красив, этот Пострел: руки изящные и нервные, бедра узкие и мускулистые, ноги худощавые, легкие и ровные, как стрелы; но главное — разлитая во всем его облике смесь живости и лукавства. Его затененный длинными темными ресницами взор примечал все: от орла у моего Престола и скипетра в моей руке до пастушьего посоха, на который опирался Аполлон, потом исподтишка вглядывался в мои глаза.

Я возвысил голос:

— Что скажешь в свое оправдание?

Он не совершил ошибки: не стал уверять в своей невиновности. Сказал только:

— Моя мать бедна.

— Что еще?

— Я принес в жертву двух телок и поделил мясо на двенадцать частей, по числу главных олимпийских богов…

Так вот откуда взялся этот добрый дымок, что приятно щекотал на заре мои ноздри и наполнял благожелательностью по отношению к неведомому дарителю, кем бы он ни был, смертным или богом.

— Двенадцать богов? — переспросил Аполлон. — И кто же двенадцатый?

А ведь и в самом деле, моя сестра Деметра в то время отсутствовала, оплакивая, как и каждый год, похищение Персефоны, поэтому нас было только одиннадцать. Добавлю, что моего сына Ареса, по-прежнему сидевшего в бронзовом горшке, можно было не считать. А Дионис тогда еще не родился; но в совете заседала моя сестра Гестия.

Гермес отвесил поклон.

— Двенадцатый, досточтимый братец, это я сам, — ответил он, — так что я и съел долю, которая мне причиталась.

Такая дерзость и самоуверенность в сочетании с изобретательностью склонили меня к мягкости. Светлый ум среди богов попадается не чаще, чем среди людей, так что, встречаясь с ним, не стоит его обескураживать.

— Ты вернешь стадо своему брату, — сказал я Гермесу, — и, пока отсутствует твоя тетка Деметра, займёшь ее место среди нас. Я рассчитываю на твое проворство. Будешь с пользой трудиться во время зимнего затишья.

— Отец, повелитель мой, — произнес он, — я подчиняюсь. Если Аполлон согласен последовать за мной, я прямиком отведу его к тайнику, откуда он сможет забрать свою скотинку.

И они ушли в сторону Пелопоннеса. Поскольку Гермес по-прежнему не расставался со своим черепашьим панцирем, Аполлон спросил об этом предмете, который сильно его интриговал. Это и вправду игрушка? А зачем на ней натянуты коровьи кишки?

Тогда Гермес, пощипывая струны лиры, извлек из нее доселе не слыханные звуки, которые очаровали его спутника. Потом, не переставая играть, экспромтом спел песнь, в которой восхвалял Аполлона за его несравненную красоту, таланты и благородство души.

— Какой дивный инструмент! Позволяет петь и играть одновременно! — воскликнул Аполлон. — Пальцы извлекают одно, а уста свободны для другого. Подобное с флейтой невозможно.

Некоторое время спустя Гермес вновь появился на Олимпе, где уже чувствовал себя как дома. Прибежал, держа в правой руке золотой жезл Аполлона.

— Отец, отец! — кричал он, — стадо теперь мое, и на этот раз с согласия Аполлона!

— А этот кадуцей, который я ему подарил? — спросил я, показывая на пастушеский жезл.

— Это было частью сделки, в обмен на лиру.

Внизу, далеко в долине, парил ястреб. Гермес концом кадуцея начертил крест, словно деля небо на четыре части, и стал наблюдать, куда направится птица.

— Вижу, ты также добился от Аполлона, чтобы он научил тебя искусству гадания. Но что ты, собственно, дал ему взамен?

— Славу, отец, славу и рукоплескания повсюду, где бы он ни появился. А сам я больше петь не буду.

Отныне оба моих сына живут в дружбе и добром согласии. Похоже даже, что ловкость Гермеса необходима Аполлону. Но кто же не нуждается в Гермесе?

Вскоре, видя большие способности и желание их использовать, я назначил Гермеса своим глашатаем. В знак его должности я привязал к кадуцею белые ленты, а к сандалиям и шапке — крылышки, чтобы сделать Гермеса еще проворнее в передвижениях. И он стал летать повсюду, донося до людей послания богов.

Помните, дети мои, по какой причине вы дали Гермесу другое имя — Меркурий? Помните, из чего образовано это слово? Medius current — «бегущий между», то есть «посредник, вестник».

Однако главный вестник, всеобщий посредник — это язык.

Гермес в первую очередь, и особенно, бог слова; он сам язык. В его крылатой сандалии вы узнаете слово, перелетающее из уст в уста, от человека к небу. Это Гермесу вы обязаны способностью общаться между собой, выделять разные стороны зримого и давать определения незримому. Как иначе вы можете различать богов, кроме как именуя их? Без Гермеса Вселенная была бы для вас лишь темной хаотичной пустошью, или, скажем, без Гермеса темнота для вас начиналась бы ближе.

Во всем, что в любой области относится к языку, соприкасается с ним или использует, обнаруживается Гермес. Моему сыну ведома способность звуков, издаваемых в некоторых магических ритмах, оказывать определенное воздействие на время и вещи, создавая тем самым новые ситуации. Гермес передал вам малую Толику силы Урана, который лепил рельеф мира и создавал различные виды живых существ, испуская волны различной частоты, звуками сгущая частицы бесконечного. И именно в этом смысле можно сказать, что в начале было Слово. Оно же будет и в конце.