Дневники Фаулз - Страница 8

Иду мимо стоянки автоцистерн — людей там на первый взгляд нет; мимо белого дома в окружении нескольких низкорослых, похожих на кустарник деревьев, — в нем на верхнем этаже светится окно; и, обойдя пустующий армейский лагерь, с казармами, вышками и прочим, уже непригодным, оборудованием, направляюсь в густо заселенный центр Канви. Все дома — одноэтажные, непрочные постройки, однако повсюду телевизионные антенны. Живущие здесь люди, похоже, не обращают внимания на разруху и запустение в остальной части острова — к востоку, где пропадают сотни акров лугов и болот. Здесь же — словно сердцевина салата.

Разочарование от Оксфорда — будто прокололи булавкой воздушный шар. Недружелюбие как стиль поведения. Мучительное желание обрести цель, жизненную задачу. Сомнения по поводу будущего и литературных способностей. Наводящие уныние результаты — успехи чередуются с провалами.

Весь день на ногах, встречался с преподавателями, просто с людьми. День сырой и теплый. Вечером тротуары напомнили мне о том, что забыл, — о лете, об ощущении счастья. Необычный запах, западный ветер, чувство, что оживаю. Ностальгия по прошлому и заглушающая ею печальная мысль: какой прок в такой чувствительности, эмоциональности, погружении в прошлое, когда настоящее такое, как есть? Здесь конкуренция, соперничество. Chacun pour soi[30] в социальном и академическом смысле. Каждый обладает недоступными мне качествами.

«Три сестры» Чехова. Слушал пьесу в серое, унылое воскресенье, в этот день мне всегда особенно одиноко. Получил огромное удовольствие. Столько всего прочувствовал. Оптимизм, исторгнутый из повального пессимизма, абсурдное fardeau[31] жизни. «Счастья нет, есть лишь жажда его». «Душа моя, как дорогой рояль, который заперт, а ключ потерян». Неудовлетворенность, тоска, сдача позиций. Чехов знал, как из страдания сестер, такого узнаваемого, универсального и вечного, высечь красоту, радость и трагедию, катарсис, даровать удивительную помощь. По существу, в пьесе слабо ощущается понимание человеком своего положения в равнодушном мире, нет света подлинного самосознания. Мазохизм, сочувствие к общему через индивидуальность; общее можно постичь только через личности — иначе оно не существует. Трагедия должна вызывать сострадание, должна расширять, углублять, освобождать близкое по духу воображение, переводить его в область, где следующим этапом будет осознанное желание творить, действовать; у рожденных ею призраков должно быть желание перебраться в реальный мир.

19 января

Стало известно, что специалист диагностировал мою болезнь[32]; облегчение, ощущение поддержки, легкое сожаление о прошлом состоянии, мазохистское. Это не пустые слова — много глубин еще не раскрыто. Страдание необходимо для самопознания. Самоанализа. Возвращение к норме — вовсе не благо.

Восхитительный предвечерний свет разлит над Лондоном — буквально все стало прекрасным. Никогда не обладал я такой обостренной чувствительностью — во всех областях, во всех видах мне вдруг открывается неуловимая прелесть. Нежно-голубое сияние Темзы, грязно-белый бетон мостов приобрел золотисто-розовый цвет. Небо яркое, с бирюзовым оттенком.

Любопытное вкрапление сна в действительность — соблюдение точной последовательности. Мне снилось, что я нахожусь именно там, где и был, — в своей постели, дома, в ожидании медицинской сестры, которая придет и сделает укол. Но во сне кто-то тоже этого ждал, горел свет (на самом деле было четыре часа ночи), и по радио объявили, что кого-то зовут Рей(монд?). Аристократ собрался играть на рояле. Когда медицинская сестра действительно пришла, это случилось и во сне. На этот раз я не проснулся мгновенно.

30 января

За мной ухаживают три сиделки — яркие типажи в этой однообразной среде. Одна — полногрудая мощная девица, от нее разит потом; она входит, широко улыбаясь, с дежурной шуткой наготове — в ее поведении есть здоровая сексуальность, как у барменш или скандинавок (она блондинка). Ее естественная стихия — постель, естественная позиция — раздвинутые конечности. Вторая — скромная мышка, тихая, маленькая, впалые щечки, женственная, несексуальная; в ней есть своеобразная мягкая красота. Держится робко, застенчиво, на губах играет легкая дружелюбная улыбка. Жизнь ее проходит печально, незаметно, бесцветно, хотя и в этом существовании есть своеобразный шарм. Третья — получше, годом старше предыдущей, подтянутая, красивые ноги, великолепная грудь, хорошенькая, в чертах лица есть что-то еврейское. Практичная, сдержанная, холодная. Сексуальность, видимо, есть, но тщательно скрыта. Самая нарядная униформа. Необщительная, равнодушная ко всему, что находится вне ее обязанностей, их она выполняет быстро и толково. Тип энергичной секретарши, из тех, что предпочитают джин с апельсиновым соком. Интересно было бы отправиться с каждой из них в путешествие или переспать со всеми — не то чтобы мне этого хотелось, просто тогда можно было бы точнее определить и описать каждую из них.

Ткань жизни. Боль и смущение от лечения; его явная безуспешность; скука; любовный и авантюрный крах; три молоденькие сиделки; фантасмагория извне — безумные дряхлые старухи, которых я не вижу, но слышу их голоса; унылая комнатенка, пустая кровать, зеленое кресло, фарфоровая восточноевропейская овчарка, взбирающаяся по зеленым ступеням, дрянной приемник, карманные часы с гравировкой; неаппетитная еда; строгий режим — кровати застилаются; безобразный клочок сада — вид из окна; редкий проблеск солнца (Клод) на небе. Посещения родителей — быстро прячусь в раковину: банальности, притворство, равнодушие, чувство вины. Уход от жизни, от реальности, от ответственности — так жаба прячется под цветок при шуме быстрых шагов. Так пчела затаивается в сотовой ячейке. Бледный, молчаливый, равнодушный, отчаявшийся, одинокий, я ощупью возвращаюсь в пещеру, чтобы у входа не осталось никого, кто мог бы общаться с проходящими мимо. Но за моим плечом слышится раздраженный голос из темноты — я тоже кому-то помешал.

Удивительные изменения в ходе болезни. Так как мне не становится легче, включается своего рода компенсаторный мазохистский механизм — не столько хныканье и жалость к себе, сколько бьющая на эффект поза молчаливого стоика. Трагедия, связанная с таинственной болезнью и ее непонятным воздействием на организм, становится реальной, а сознание своей обособленности, продолжающийся отход от нормального существования универсальным. Большинство моих грез — яростные прорывы в жестокую, активную, полную приключений романтическую жизнь; этому способствует ситуация застоя, в которой я оказался. Порой в грезах я идеально использую возможности из прошлого и будущего; чаще, конечно, из будущего. Иногда я даже выхожу за пределы своих возможностей. Заключение «эго» в эту трагическую (или трагическую в грезах, потенциально трагическую) оболочку, хоть это и разрушительно, нельзя отменить. Похоже на течь в лодке — долгое время с ней можно плыть, но в конце концов она возьмет верх. Вычерпывание осуществляется при двух условиях — надо прилагать для этого все усилия и одновременно следить за внешними обстоятельствами, соблюдая периодичность. Природный эгоизм всегда победит (хотя он тоже цикличен), даже если нет воли продолжать борьбу. Как всегда, он распахнет двери в сады и склады самоосуществления.

Когда написал это и прочитал, все показалось ложью.

3 февраля

Достоевский «Записки из Мертвого дома»[33]. Бесстрастная объективность, хладнокровное описание. Жертвенность. Монотонность, серость жизни раскрашена его исключительным журналистским даром. «Страстное желание снова подняться, быть нужным, начать новую жизнь дало мне силы ждать и надеяться… хотя у меня были сотни товарищей, я был ужасно ранимым и в конце концов полюбил эту леность… иногда я благодарил судьбу, пославшую мне это одинокое существование, без него я не смог бы так судить себя».