Дневники Фаулз - Страница 48

Период затянувшегося психологического запора. Нужно найти работу. Я сижу здесь день за днем в ожидании чуда, и мои мечты все больше удаляются от реальности.

17 сентября

В одной почте письма от обеих Джинетт. Это совпадение доставило мне огромное удовольствие.

20 сентября

Два замечания о себе. Мне недостает мужественности. Основные ее признаки — способность действовать, решительность, твердость, безусловная независимость в поступках. А вот чувствительности требуется деликатная обстановка, и чем обстановка деликатнее, тем более чувствительным становится человек. Эта часть меня — там, где таятся кротость, мягкость, инертность, полностью лишена сексуального начала — можно сказать, что там я сродни евнуху. И лишь изредка пользуюсь своими мужскими качествами — силой, выдержкой, независимостью…

Дома я даже не могу спорить. Ведь я ни на минуту не забываю, что мне уже двадцать пять и я живу не по средствам — у меня нет работы и я обуза для семьи. Избегаю обсуждений, споров: мне кажется, что так я посягаю на права остальных, являясь безответным орудием в руках отца. Другой бы заартачился, но у меня хватает терпения переносить мелкие неудобства.

Сегодня получил фотографии, сделанные во время путешествия по Тиролю. Из них ушла теплота — все равно как разогретая вчерашняя пища. Только Моник Бодуэн выглядит на них прежней — то же радостное лукавство, нежная живость, искренность и природная грация. Яркая личность.

Филателия. Отобрал несколько марок на продажу. Удивительно чистая форма коллекционирования, почти абстрактная, — его квинтэссенция. Единственный интерес, который я в нем вижу, финансовый: запредельно высокие цены за мелкие клочки скверной бумажной печати. Мне нужны деньги — сейчас, когда я не могу позволить тратить их. Ужасно — не иметь ничего про запас. Бедность — как приятель, который однажды тебя позабавил и от которого потом не знаешь как избавиться. Надо попробовать футбольный тотализатор. Сделать ставку, попытать удачу.

Джинетта Пуано прислала в своем письме меж страниц высушенные фиалки и миниатюрную розочку. «Je vous écris du jardin, et une rose minuscule se penche ver cette feuille — peut-être a-t-elle reconnu un ami? Je vous l’envoie. Heurese fleur!»[260] Письмо ее написано в старомодной, традиционной манере, много цветистых фраз и эвфемизмов — прямо восемнадцатый век; в этом есть свое очарование. Цветы я выбросил в корзину для бумаг, а ей послал в ответ перо из хвоста травника.

1 октября

Беседа в Британском совете. Приятная, доброжелательная атмосфера, я хотя бы чувствовал, что мне хотят помочь. Совсем не похоже на холодные и даже несколько враждебные четверть часа, недавно проведенные мною в Унилевер. Я провел полтора часа, общаясь с разными людьми. Самая соблазнительная вакансия — должность преподавателя на греческом острове Спеце, к югу от Афин[261]. Вряд ли буду там счастлив, и все же я размечтался об этой работе. Есть еще место в Бразилии и еще одно — в Багдаде. Сегодня утром стало известно, что я не сдал экзамены на переводческую работу в Париже для ОЕЭС. Есть еще место в Британском музее.

Согласиться ехать в Грецию — безумие. Никаких перспектив — сплошное сибаритство. Но я знаю, что, если выпадет такой шанс, я соглашусь.

Выборы. Народ проявляет к ним интерес меньший, чем в 1950 году. Надо выбирать между романтизмом тори и практицизмом социалистов. Тори — за национализм, империю, свободу предпринимательства и тому подобное; социалисты — за растущее единообразие, за гибель ancien régime[262] индивидуалистов. Как социальная единица я буду голосовать за государство всеобщего благоденствия. За то, что, на мой взгляд, лучше для общества. Программа тори устроила бы меня больше, но я еще достаточно молод и беден и могу позволить себе голосовать против собственного разложения[263].

14 октября

Пэт Фаулз, моя двоюродная тетка, выходит сегодня замуж. Я отказался идти на свадьбу. Мне не нравятся свадьбы, свадебная атмосфера, специфические шутки в произносимых речах. Родня со стороны Фаулзов страшно недовольна. Но я не люблю семейные сборища. Вернувшись, мать остаток дня вспоминала всякие мелочи — что сказал тот или другой гость и что ответила она. Эта неутомимая банальность льется, как безмятежный поток или клубок ниток, который только и нужно ненароком задеть, чтобы он пришел в движение.

Новая учтивость. Что-то вроде стерильной доброжелательности при объяснении чего-либо, это свойственно молодым интеллектуалам и преподавателям. Пример — Мерлин Томас, мой наставник в Оксфорде. На радио таких много. Они удерживают равновесие, стараясь быть и очень современными, и хорошо информированными, и объясняют предмет, преподнося его в узнаваемой, тщательно выверенной разговорной манере. Их цель — рафинированная популяризация. Они говорят на уровне человека с улицы, стараясь не возвышаться над ним. Никогда не проявляют энтузиазма, а если это случается, то смягчают его банальным замечанием или шуткой. Это их система самострахования. Не хотят компрометировать себя проявлением эмоций. Возможно, это как-то связано с логическим позитивизмом и научным мировоззрением. Чего мне следует избегать. Лучше быть вздорным и яростным приверженцем какой-то идеи, чем обворожительным, лишенным всякой определенности умником.

20 октября

Жду решения отборочной комиссии по поводу работы на Спеце. Ничего заранее сказать нельзя, и все же предчувствие, что меня возьмут. Это может мне повредить или, напротив, помочь, но только в одном плане. Я могу впасть в леность. Здесь, дома, я совершенно утратил стыд и живу за счет родителей. Сейчас пишу довольно регулярно. К середине следующего месяца должен закончить «Приманку», а к началу 1952 года дневник за 1951-й. Последний требует большего труда. «Приманку» я пишу, почти не останавливаясь и не делая пауз. Что касается дневника, то я обдумываю каждое предложение.

Когда сегодня я мастерил книжную полку, меня позабавило, что я подсознательно стремлюсь к бессмертию. Недаром я сбил ее крепко, она должна служить как можно дольше. Мне доставило удовольствие сделать собственными руками вещь, которая, может быть, переживет меня; в работе я использовал дерево — прочный дуб — из старой облицовки камина, недавно разобранного в детской. А сейчас, когда я делаю эти записи в кровати, меня вдруг осенило, что кто-то в свое время соорудил эту кровать. Ей тридцать или сорок лет, другой мебели в комнате нет. Такова вся мебель au fond[264]. Анонимные творения, память об ушедших руках.

1 ноября

Сегодня утром пришло письмо — меня рекомендуют преподавателем на Спеце. Прошел ровно год с моего прибытия в Пуатье. Известие я принял спокойно, почти равнодушно. Думаю, не проявил бы особых эмоций, даже узнав, что я сын Божий. Я умею сохранять бесстрастное лицо игрока в покер, но сердце мое ликовало. Вчера я ходил в отборочную комиссию гражданских служб и, кажется, произвел там неплохое впечатление. Шел разговор о школе при верфи в Розите — раньше там школы не было, и мне пришлось бы прививать ученикам зачатки образованности. Надежная работа с хорошими перспективами; была еще возможность попробовать силы на Би-би-си. Следовало бы ухватиться за это. Но я клюнул на экзотику.

8 ноября

Уэбстер «Белый дьявол». Мощный писатель. Его поэзия производит на меня сильное впечатление — в ней есть дикость и странность. А его фантастические сравнения и метафоры говорят о неистовом, почти не поддающемся рациональному объяснению таланте. Гениальный писатель. Я вижу его в одном ряду с Лотреа-моном, Гофманом, По, Фолкнером. Ближе всего — Лотреамон; мне кажется, оба сознательно себя сделали. Их творчество — проявление не столько таящейся в подсознании болезни, сколько намеренное изображение экзотического мира, живое воображение в здравом уме. Там я нахожу сходство и с собою — я читаю Уэбстера, как брат. Многое можно почерпнуть из его перемешивания поэзии с прозой. Для некоторых героев органично говорить стихами.