Дневники Фаулз - Страница 30

Знакомство (через посредство Доминика и Андре) с безумным Маркизом — маркизом д’Абади. Это зрелый мужчина, лет шестидесяти, с тяжелым, полным высокомерия лицом — такое лицо требует парика, но здесь его заменила пышная грива седых волос. Этого богача, носящего известную аристократическую фамилию, хорошо здесь знают. В его жизни три интереса: коллекционирование птиц, особенно их помета, непристойных анекдотов и рекламных объявлений. Любопытное сочетание мальчишеских выходок и жестов в grande maniure[155]. Он то и дело упоминает в дневнике о своей коллекции летучих мышей — так мальчишка хвастается о найденных им птичьих яйцах. Маркиз хорошо одевается — он богатый человек. У него полные, чувственные губы, выражение лица порочное и нездоровое. Мы познакомились в «Кафе де ла Пэ», и он стал громко рассказывать нам непристойные анекдоты, им не было конца, и рассказывал он с автоматической горячностью экстраверта, смакующего скабрезности. Среди них были и анекдоты, направленные против англичан, ему хотелось подколоть меня. Один хуже другого. Вот например: «Англичанин решил искупаться. Разделся догола и вошел в воду. Тут пришли хорошенькие девушки и сели поблизости от одежды. Англичанин оказался в затруднительном положении, не зная, что прикрыть — зад или перед. В конце концов он нашел выход из положения. Поймал большую медузу, налепил ее на чресла и прошествовал мимо девушек. Одна из них повернулась к подруге со словами:

— Посмотри на этого мужчину! Какая очаровательная сексуальная фантазия!»

Этот анекдот еще из наименее отвратительных. Маркиз приехал в Пуатье, потому что тут живет его любовница. Свою нынешнюю сожительницу он описал как «delicieuse, eile est si charmante ä ma femme et mes enfants»[156]. Он пригласил нас приехать в четверг в его замок.

Первая размолвка набирает силу. Я ждал Джинетту после обеда. Мы пошли по освещенной стороне, что было символично. Молчали и ощущали некоторую неловкость. Думаю, она играла роль, хотя, возможно, действительно считала себя оскорбленной. К обеду я спустился в отличном настроении, теперь же пришел мой черед страдать. Я всячески старался ее задобрить, но меня ждал провал. Я держался неестественно, был подавлен и сердит. Сказал, что сожалею об инциденте в кафе. Она ответила, что не видит повода для сожалений: я могу встречаться с кем хочу. Типичное проявление недовольства. Она смотрела на меня с видимым отвращением и что-то напевала под нос, как делают люди, когда хотят показать, что им все безразлично. Я терпеливо, слишком терпеливо старался смягчить ее. Даже прибегал к психологическому давлению. Но она была как кремень. Мне казалось, что она наполовину играет, наполовину серьезна. Меня по-настоящему заинтриговало такое удивительное извращение наших отношений. Так бывает, когда два предмета невозможно приладить друг к другу, их соединяют, потом разъединяют, опять соединяют, прикладывая все большую силу. Это может привести к поломке.

Но в случае настоящей любви и т. д. Единственное утешение, что, думаю, она страдает не меньше меня, а может быть, и больше: ведь во мне сидит некая все регистрирующая машина, готовая принять любую боль ради обретения опыта и разнообразия информации. Мне приятно представлять, как Джинетта плачет, уткнувшись в подушку. В такой ситуации уместно проявить немного садизма. Смесь мазохизма и садизма — намеренное отчуждение, ожидание примирения.

Мы холодно пожали друг другу руки, она сказала:

— Тогда до понедельника.

Не будем видеться пять дней. Я уезжаю завтра, а она в пятницу едет домой. Зловещий знак. Мне кажется, она рада этой отсрочке. Ее пугает развитие наших отношений.

Даже сейчас, когда я пишу, мне все еще больно. Но в этом несчастье есть и своя сладость.

Я слишком много пишу. Как будто сам себя наказал.

1 февраля

За ленчем я видел Дж., но мы не разговаривали. Вид у нее был такой мрачный и несчастный, что я с облегчением ушел из столовой раньше, вместе с Домиником и Андре. Наши взгляды один раз встретились. Она отчаянно изображала равнодушие. Мы оба не улыбались. «Отчаянно» — вот точное слово.

Ушел я раньше, потому что меня, Доминика и Андре маркиз д'Абади пригласил в свой замок. Это в Шеркора, вблизи Маньяк-Лаваль, в восьмидесяти — девяноста километрах от Пуатье. В приподнятом настроении мы пустились в путь. На автомобиле Д., довоенном раздолбанном «опеле». На передней шине была большая дыра. Однако спустило — примерно через двадцать пять километров — не ее, а заднюю. Вокруг на много миль ни одного населенного пункта, и нам пришлось заменять колесо еще более ветхим roue de secours[157]. Кое-как мы добрались до ближайшей ремонтной мастерской в Ломмезе, где механик-немец устранил неполадки. В два часа — время, на которое маркиз назначил нам встречу в замке, — механик еще работал. Наконец мы отъехали. En route[158] что-то ударило прямо в ветровое стекло. Д. сказал, что это скорее всего кусок стекла, валявшийся на дороге. Мы продолжали весело ехать дальше. Добравшись до замка, выяснили, что одна фара разбита. Я не мог удержаться от смеха и должен был на месте выдумать причину такого безудержного веселья. Возвращаясь домой, мы обнаружили, что не работает задний фонарь, и заехали в ту же мастерскую в Ломмезе. Механик лез из кожи вон, чтобы поправить дело, но все, что ему удалось, — это разбить гаечным ключом стекло. Jour néfaste[159]!

И все же поездка в этот холодный, но солнечный, бодрящий осенний день по восхитительной сельской местности была чудесной. Красновато-коричневые деревья, небо сислеевской синевы, розовато-голубые равнины и леса вдали. Преобладал августовский тон — золотой. Живописные старые деревушки, плоские, méridionel[160] крыши домов. Неподалеку от Шеркора несколько очаровательных лесистых долин — несмотря на голые деревья, в них были свежесть и синева. Маркиз приветствовал нас. Его замок — небольшой загородный дом, довольно невзрачный снаружи, но вполне пристойный внутри. Нам показали коллекции. Тысячи птиц, яиц, окаменелостей, рептилий. Их созерцание мне быстро наскучило. Единственным живым существом здесь была симпатичная маленькая пестрая сучка кокер-спаниеля. Никто не убедит меня, что коллекционирование (исключение — когда этим занимаются прирожденные ученые) не является признаком низшего, мертвого интеллекта. Глядя на собранные хозяином гравюры и картины, я видел, что он не обладает хорошим вкусом. Человек с хорошим вкусом (пусть это покажется парадоксом) не может собирать то, что было живым. Маркиз также познакомил нас со своей коллекцией непристойных историй. Их у него шестьсот или семьсот, все тщательно пронумерованы и снабжены перекрестными ссылками. Показал и порнографические «Mémoires d’une petite comtesse»[161], их он сейчас пишет.

Он также продемонстрировал нам экземпляры нескольких своих работ. Брошюры по орнитологии, сборники местных преданий и т. д. Au fond[162] он провинциал, незначительный представитель местной научной литературы.

Чай мы пили в обществе маркизы. Обоим супругам чужды условности — в этом они чем-то близки английским сельским жителям. Чай подавали в элегантной гостиной, но потом маркиза, заметив, что мы голодны, позвонила и приказала принести хлеб и банку консервированной свинины, которую мы тут же умяли. Похоже, я ей понравился: уже через четверть часа она пригласила меня приехать к ним на Пасху, несколько дней погостить и поговорить на английском языке с ее дочерьми. Д. уверяет, что они очень красивы. Получив приглашение, я выразил недоумение, удивление и благодарность. Думаю, это просто каприз. On verra[163]. Маркиз открыто говорил при жене о любовнице, называя ее une petite amie[164], потом отвел Андре в сторону, чтобы через него назначить ей свидание в субботу. И даже вручил письмо. Кажется, ему нравится, что его роман многим известен.