Дневники Фаулз - Страница 198

— Это моя вина, — пробормотал Уилли. — Все это моя вина.

В конце концов мне стало жаль Сам; ведь на самом деле в таком безжалостном мире, как наш, она всего лишь жертва — жертва безличного механизма. Ее с самого начала нельзя было утверждать на роль Миранды; и ей, с моей точки зрения, это тоже постепенно становится ясно. Во второй половине дня она появилась на съемочной площадке, и никто не обменялся с ней ни словом, присутствующие были заняты другим — Джон Кон ожесточенно спорил с Уилли, Боб Суинк еще с кем-то, я — с братом Уилли. Сам прошествовала между нами, как принцесса среди придворных в какой-то ренессансной драме: героиня, знающая, что в этот самый вечер, исходя из высших государственных интересов, ее отравят за ужином. Терри вел себя вызывающе, переигрывая и передразнивая ее, а когда она в десятый раз забыла слова, неожиданно разразившись громким смехом.

Вечером из Нью-Йорка прилетает Майк Франкович. Он — главное невычисленное звено во всем этом клубке.

Кто возьмет на себя смелость сказать ему? — спрашивает Джад.

Я, — отзывается Уилли, и именно скажу. А не попрошу.

Но Джон Кон сомневается:

— Это сегодня Уилли так расхрабрился. Посмотрим, что он запоет завтра.

Джон Кон:

— Всю жизнь я играл во второй лиге и терпеть этого не мог. Теперь я играю в первой и тоже терпеть этого не могу. Почему? Да потому что каждый, кто сидит в этих кабинетах, — такой же schmuck, как и те недоумки.

Эти пронизанные ненавистью к студии «Коламбиа» филиппики из уст Джона и Джада я слышу день напролет.

Сегодня моя собственная неприязнь к этому месту достигла апогея, и пять-шесть раз я был на грани того, чтобы сесть на ближайший авиарейс. Главное, почему я этого не сделал, заключается в том, что кому-то же надо находиться тут, дабы регистрировать все происходящее. В десять часов стало известно, что в минувшую ночь Уилли не выкинул белый флаг. В 12.30 Уилли, Джон Кон и Джад начали совещаться с Франковичем. А я пошел обедать с Сам и Терри. В 14.15 Сам вызвали в кабинет Франковича и сняли с картины. В четыре Терри вызвали в кабинет Уайлера, и через дверь слышно было, как он кричит. Ровно в пять Франкович отзвонил Джону Кону сообщая, что в его кабинете Сам и ей есть что рассказать ему.

Франкович и слышать не хочет о Сюзанне Йорк — потому ли, что она в свое время отказалась лечь с ним в постель, то ли еще почему-то. Ему подайте Одри Хепберн, лучшую из тридцатипятилетних исполнительниц на роли двадцатилетних в Голливуде; а если не ее, то хотя бы Натали Вуд.

Сегодня утром, пока я у входа ждал Терри, подошла Сам.

— Вы поесть собрались? Можно мне с вами?

Я знал, что Терри не терпится узнать последние новости о Саре Майлз (которая в мае начинает сниматься в новой картине, так что «о ней речи быть не может»), но у меня не хватило духу сказать «нет». И вот Терри возникает. Мы молча прошли пару кварталов к ресторану, он на два-три шага впереди, отказываясь говорить, смотреть, вообще реагировать на присутствие Сам. По том к нам присоединилась помощница режиссера, что чуть об легчило положение. Сам была — или старалась быть обходительнее, чем обычно; на какой-то момент она даже показалась этакой веснушчатой, по-своему невинной двадцатичетырехлетней девчушкой. На обратном пути в студию, отведя меня в сторону она сказала:

— Терри совершенно невыносим. Сегодня я так и скажу Майку. — А помолчав, добавила: — Утром Терри проговорил помощнице режиссера все свои реплики. — И еще! — Я знаю, зачем Майк меня вызывает. Уайлер сказал ему, что я пока не вошла в роль.

А затем задала мне пару вопросов о собственных репликах. Я почувствовал себя страшно неловко, не зная, что ответить. Когда, ближе к вечеру, я признался Джаду, что мне жаль Сам, он взбеленился:

— Бога ради, не впадай в сентиментальность! — Однако его выдало волнение, с которым он это выпалил; ведь фактически ни одному из нас не удалось выйти сухим из воды в этой переделке. Если на то пошло, Уилли не должен был задействовать ее на эту роль, Джон и Джад не должны были с ним соглашаться, а Франкович и вовсе был не вправе давить на Уайлера, рекламируя этот проект как шедевр, с появлением которого Голливуд вернет себе репутацию столицы мировой киноиндустрии.

Когда мы проходили по студийным коридорам, Робин заметила:

— Ненавижу здешнюю работу. Тут все так обезличено. — А потом сказала: — В Голливуде больше не будет хороших картин. Здесь не понимают, что дух времени изменился. Наше поколение ощущает себя иначе.

Я передал это Джону и Джаду.

— Эх, трахнул бы я ее, — отозвался Джад.

— О чем это ты? — возмутился Джон. — Да эта безобразная шлюха — ей впору прислугой быть, ходить по дому с метлой, ботинки тебе чистить.

Я же продолжаю называть ее единственной живой душой в Голливуде, и они злятся. Робин действительно на удивление мила, в ней и впрямь есть что-то от малиновки. Лет тридцати, одевается не бог весть как, отнюдь не красавица, и тем не менее что-то в ней проступает, от чего «ослепительная» внешность Сам начинает казаться раскрашенной подделкой.

Обезьяний братец Уайлера подскакивает ко мне в коридоре.

— Надо заполучить Себерг. В ней решение проблемы.

Отвечаю:

— Она неглупа.

— Больше, чем неглупа, мистер Фаулз, она блистательна. — И побежал докладывать Уилли.

Насколько можно судить, Франкович заявил:

— Сам, у меня для тебя плохие новости.

— Единственный раз, когда у нее лицо дрогнуло, — комментирует Джон Кон.

По вечерам я, как говорится, бываю всецело предоставлен сам себе. Как бы роскошно ни выглядела эта спальня, она начинает мне приедаться; даже смотреть на нее становится тоскливо.

19.15. Дважды пытался дозвониться до Терри, желая узнать, что происходило на студии после моего ухода, но тщетно: в номере его нет. Зато позвонил Джон Кон и сказал, что после того, как Сам упала на колени перед Уайлером, тот пообещал, что даст ей еще один шанс испытать свои силы — завтра.

— О Господи! — простонал я.

— Да ничего. Уилли не сдастся, — заверил Джон Кон.

19.20. Звоню в номер Сам. «Помочь чем-нибудь?» — «Да, пожалуйста, может, вы зайдете?» Когда я входил, она заказывала по телефону напитки. Пройдя по комнате, я выглянул в окно. Она положила трубку

— Уилли сказал мне, вы считаете, что я ни на что не годна. Меня это ошарашило. Вы же говорили в пятницу, что я подхожу для этой роли.

— Ну послушайте, — начал я. — Мне на самом деле казалось, что вы могли бы подойти при условии… понимаете, дело в том, что… поймите, я писатель, и у меня есть свое идеальное представление о героине…

Все это звучало не слишком убедительно, но бедняжка (и, стоит отдать ей должное, в тот вечер она действительно выглядела как обиженный подросток) была слишком подавлена, чтобы обратить внимание на мою уклончивость. Судя по всему, когда на ее голову упал топор, Уилли в кабинете не было.

— Он сказал Майку, что больше не желает меня видеть. Я ушам не поверила. Увольняет, а сам не наберется храбрости посмотреть мне в глаза.

В конце концов она все же добралась до Уилли. А потом помчалась к Терри — «выяснять отношения».

— Он задет, все дело в том, что раньше мы были очень близки, я была его первой девушкой (у Сам особый дар выражаться эвфемистично), он от меня многому научился и, видно, так и не простил меня.

— Ну что же, сделаю что в моих силах, — сказал я. И мы отыграли пару сцен, я подавал реплики за Фредди и попутно режиссировал ее игру.

Она заказала в номер целый набор напитков.

Если завтра провалюсь, закачу прощальную пирушку. А останусь — пирушку в честь продолжения работы.

За весь вечер не издала ни одного истерического смешка. Мы проходили ее роль реплику за репликой, и я все приговаривал:

— У вас такой хриплый, смодулированный, непоставленный голос… — И вдруг у меня вырвалось: — Слышали бы вы, как орали на швейцара в тот день, когда к подъезду не подали машину. Ни дать ни взять избалованная молоденькая стерва из Белгрейвии.