Дневник «русской мамы» - Страница 3

Все это еще больше укрепляет меня в решимости помогать русским. Но как это сделать лучше?

Сегодня с утра идет дождь, холодный, затяжной. Мимо меня проходит, возвращаясь с работы, партия пленных. На них не осталось ни одной сухой нитки, они бредут, спотыкаясь от усталости. Они смотрят на меня, как будто глазами хотят рассказать о своих лишениях. У русских приятные лица, многие просто красивы. Некоторые светловолосые, как наши норвежцы, другие потемнее, а есть и совсем темные, — вероятно, южане. Щемящее чувство боли пронизывает меня. Они оторваны от родины, от своих близких, кругом чужие люди, чужая речь. Но в то же время они, наверно, чувствуют, что невидимые нити связывают их с людьми, готовыми им помочь.

Жизнь идет своим чередом в Осе и русском лагере. Приближаются рождество и Новый год.

Двое пленных в сопровождении конвоира каждый день проходят в молочную лавку за молоком для немецкой кухни. Тут же всегда стоят несколько норвежцев в надежде получить немного молока по карточкам. Когда конвоир отворачивается, пленные осторожно смотрят на нас. Один из них совсем юноша. До сих пор было очень трудно передать им что-нибудь. Немец, сопровождающий их, очень строг. Вот пленные выносят пятидесятилитровые бидоны с молоком. Конвоир подозрительно смотрит на меня, когда я иду следом за пленными. Убедившись, что незаметно передать пакеты не удастся, я решаюсь прямо спросить разрешения у конвоира. «Возьми этот пакет, здесь рождественские кексы, и поделись с пленными», — говорю я. Конвоир багровеет как рак и рычит «Ферботен!»[3]

Мимо дома постоянно гоняют пленных на дорожные работы в Хауге. Иногда мне удается передать им немного пищи. Но нужно действовать очень осторожно, чтобы не навлечь неприятностей ни на себя, ни на пленных. Если гитлеровцы заметят, то придется плохо.

Сегодня несколько пленных были избиты и посажены в холодный карцер за то, что приняли пищу от норвежцев.

Пришло рождество. Невесело оно проходит в этом году, не все могут собраться в кругу своих близких вокруг праздничного стола и пожелать друг другу «Гу юль»[4]. Одни лежат в чужой земле, другие томятся в лагерях, третьи скрываются в горах в отрядах «Йеммефронта» и «Милорга»[5] или норвежской бригаде в Англии. Это лучшие представители норвежского народа, его честь и совесть. И они спрашивают нас: а какой вклад ты внес в борьбу, что ты делаешь, чтобы ускорить победу?

Утром я была разбужена осторожным стуком в дверь. Во дворе стоял высокий черноволосый пленный. Лицо его посинело от холода, он не мог сказать ни слова, лохмотья были покрыты густым инеем. Я сразу поняла: этот человек бежал из лагеря. Не сказав ни слова, я впустила его в дом. Тщательно прикрыла все окна, затопила печь и разогрела немного пищи. Пока он с жадностью ел бутерброды, простоквашу и пил «Рика» (эрзац-кофе), я предупредила мужа, и мы вместе начали думать, как помочь пленному. Он говорит немного по-немецки и рассказал, что его зовут Леонид и что он собирается пробираться в Соннингсдал, чтобы установить связь с партизанами. Из лагеря Леонид бежал накануне, когда пленных гнали на работу. Вначале он укрылся в сарае, но хозяин заметил его, и Леониду пришлось спрятаться в лесу, неподалеку от моего дома.

Мы дали ему кое-какую одежду младшего сына, чтобы он смог сменить свои лохмотья, и договорились, что он придет на следующий день.

Через полчаса после ухода Леонида около дома появилась группа вооруженных немцев, которые наверняка искали пленного. Они о чем-то говорили с ребятишками, игравшими недалеко от дома, но, видимо, не добившись результата, ушли в противоположную от леса сторону.

Сегодня гитлеровцы застрелили еще одного пленного в Моберге. Он работал на строительстве бункеров. Улучив момент, он зашел в один дом, чтобы попросить поесть. Они заметили это, окружили дом и на глазах у хозяев и их маленьких детишек застрелили пленного. Я не знаю, когда и где он родился. Знаю только, что его звали Павел Кондратчюк.

Леонид приходит каждое утро. Я заранее отпираю дверь, чтобы он мог войти незамеченным. Он приветствует нас на своем языке и усаживается на стул у печки. Сейчас стоят крещенские морозы, и Леонид страшно замерзает в лесу. Отогревшись, он начинает рассказывать нам на ломаном немецком языке с примесью русских слов свою историю. Он просит, чтобы мы помогли ему связаться с группами движения Сопротивления. В лесу опасно оставаться долго, и немцы могут легко обнаружить его, так как лес находится всего в нескольких сотнях метров от Оса. Кроме того, его частые посещения нашего дома не могут долго оставаться незамеченными. Немцы расклеили новые плакаты, где угрожают смертью за помощь русским. Моя невестка, жена старшего сына, сейчас ожидает ребенка и очень боится, когда Леонид приходит к нам.

Решаем, что Леонид пока останется в лесу, а я или муж будем каждый день в 8 часов приносить ему пищу. Тем временем мы постараемся связаться с партизанами.

Я каждый день спускаюсь к реке и прячу пакеты с пищей для Леонида в дупле старого дуба у подвесного моста, который ведет к лесу. Прежде чем спрятать пакет, я смотрю по сторонам: не шпионит ли за мной кто-нибудь из зеленомундирников. Иногда я вижу на той стороне Леонида, который благодарит меня кивком головы.

Однажды, когда я прятала пакет, вблизи раздались шаги. «Все кончено», — подумала я и приготовилась к худшему. Однако это оказался Леонид. Он подошел ко мне, положил руки на плечи, посмотрел в глаза и сказал: «Спасибо, спасибо, мама!» Глаза его были полны слез.

Вечером муж нашел в дупле записку, написанную на оберточной бумаге. Пленный писал: «Дорогие мои! От всего сердца благодарю вас за заботу. К сожалению, не могу выразить это по-норвежски. Шлю вам наилучшие пожелания. Леонид 18.1. 1943 г. Ос, лес».

По воскресеньям из лагеря доносятся красивые и печальные песни. Щемящая тоска по родине слышится в них. Обычно много норвежцев собирается около лагеря, чтобы послушать русские песни. То, что пленные не могут высказать на словах по-норвежски, они выражают песнями. Невидимые нити симпатии связывают в эти минуты людей, стоящих по обе стороны колючей проволоки. Когда часовые отворачиваются, через колючую проволоку летят свертки с едой, табаком, сигаретами, свежими газетами. Часовые всегда очень злятся, когда мы собираемся около лагеря. Старший охранник Фриц — Кролик (мы называли его так за красные глаза и белесые волосы) с руганью набрасывается на каждого, кто пытается приблизиться к лагерю.

Леонид получает пищу и табак без перебоев. Иногда поздним вечером он заходит к нам, чтобы погреться. В лесу очень холодно. Он построил себе небольшую землянку, но это мало помогает. Стены промерзли насквозь, а огня развести Леонид не решается. Нужно побыстрее спрятать его в другом месте. На днях немцы прокладывали в лесу телефонный провод и копались в нескольких шагах от землянки Леонида. Он притаился в землянке и каждую минуту ждал, что его обнаружат. Тогда — верная смерть. За мной и нашим домом, по-моему, начали следить. Соседи рассказывают, что какой-то подозрительный человек несколько раз появлялся у дома и заглядывал в окна.

В десяти минутах ходьбы от лагеря нашли труп русского пленного. Был ли он убит или замерз, бежав из лагеря? Скорее всего гитлеровцы застрелили его, так как священнику ничего сообщено о трупе не было. Пленные вырыли могилу своему товарищу и похоронили его. Говорят, что пленного звали Сергей Милошин.

Решила устроить баню для Леонида. Собрала у знакомых комплект белья, натопила кухню и согрела воды. Леонид был доволен как ребенок, когда узнал об этом. Из бани он вышел новым человеком. Муж подстриг и побрил его. Мы вместе поужинали, и Леонид вновь ушел в лес. Как не хотелось ему уходить из нашего теплого дома в свою промерзшую землянку!..