Дневник путешествия в Россию в 1867 году - Страница 13

Расхаживая по городу, я заметил красивую фотографию ребенка и купил одну, небольшого размера, одновременно заказав отпечатать ее в полную величину, поскольку у них не было экземпляров без рамки.

Впоследствии я зашел, чтобы узнать, как зовут оригинал, и оказалось, что они уже отпечатали копию, но находились в большом сомнении относительно того, что им теперь делать, поскольку спросили об этом отца ребенка и узнали, что он не согласился, чтобы ее продавали. Разумеется, ничего не оставалось делать, как вернуть карточку, которую я уже купил: в то же время я оставил письменное подтверждение тому, что я ее вернул, выразив надежду, что мне все-таки позволят ее купить.

Мы также съездили на «Стрелку», чтобы посмотреть закат солнца, и, хотя оно почти уже зашло, когда мы приехали, нам все же посчастливилось насладиться прекрасной картиной: отсвечивающее багровым и зеленым чистое небо; зеркальная гладь залива, с легкой рябью в тех местах, где течение подходит близко к поверхности; темная линия противоположного берега с домами, почти черными на фоне неба; и одна или две лодки, лениво плывущие в весельных брызгах через темнеющий залив, словно какие-то неизвестные водяные птицы.

Если это возможно,— еще более сумбурный день, чем вчера. Мы тщетно нанесли несколько визитов: посетили монастырь и одну или две церкви, которые не заслуживают какого-то особого отчета, кроме того, что в одной церкви стены внутри полностью увешаны военными трофеями, в то время как снаружи на равном расстоянии установлены пушки и само ограждение вокруг церковного двора представляет собой остроумную комбинацию пушек и цепей.

Вечером мы отправились обедать в ресторан Дюссо, но, после того как прождали пару минут, нам сообщили, что мы не сможем получить заказанный обед по весьма веской причине — в доме начался пожар! Вполне возможно, все дело было только в дымоходе, поскольку все погасили примерно за полчаса, но за это время собралась большая толпа и примерно с дюжину пожарных машин, которые прибывали чинно и неторопливо и в основном были примечательны своими исключительно маленькими размерами.

Похоже, некоторые из них переделали из старых водовозных телег. Тем временем мы сидели напротив, у Борелла, и, обедая, наблюдали всю эту сцену из окна, пока на входе толпились официанты, созерцавшие несчастье своих конкурентов с большим интересом, но, боюсь, без особо глубокого сочувствия.

После этого мы посетили вечернюю службу в Александро-Невском монастыре — одну из самых прекрасных служб, которые мне приходилось до этого слышать в греческой церкви. Песнопение было по-настоящему прекрасным и не таким однообразным, как обычно. В особенности мелодия одного фрагмента, который повторялся множество раз на протяжении всей службы (точнее, повторялась мелодия: слова, возможно, отличались), была настолько прелестной, что я с радостью послушал бы ее еще много-много раз. Там присутствовали два епископа, и, ближе к концу службы, один из них встал посреди храма с маленькой кистью (очевидно, погруженной предварительно в освященное масло) и стал чертить крест на лбах прихожан, когда они начали подходить к нему по одному; при этом каждый сначала целовал книги, лежавшие на столе, затем получал крестное знамение, а потом (во многих случаях) целовал руку епископу.

За нами, как и обещал, заехал граф Pontiatine и отвез нас в своем экипаже в греческую церковь. Мы вместе с ним вошли в алтарь и были представлены архимандриту, который совершал богослужение, и, поскольку служба велась на греческом, смогли проследить за нею с помощью книг, несмотря на произношение, и участвовать в ней на всем ее протяжении, кроме одного или двух отрывков, имеющих отношение к Деве Марии. После службы граф повез нас в Александро-Невский монастырь и показал находящуюся там Духовную академию, где обучаются около восьмидесяти юношей — будущих священников. Мы вернулись в этот монастырь в четыре, чтобы послушать службу, и провели вечер, прогуливаясь по берегу реки, и увидели Николаевский мост во всем величии заката с потоком людей, казавшихся черными точками, ползущими по линии, пересекающей багрово-зеленое море.

У нас оставалось время только на то, чтобы подготовиться к отъезду.

Пришел фотограф («Артистическая фотография», д. №4 на Большой Морской) и принес фотографии, поскольку отец мальчика, князь Golicen (?) разрешил их мне продать.

В два часа мы вошли в поезд, для того чтобы проделать утомительное путешествие в Варшаву, и оказались в одном вагоне, хотя и в разных купе с Хантами, которые направлялись в Берлин, так что до Вильны, куда мы добрались в шесть вечера, мы ехали вместе. Вечером мы ходили друг к другу в гости, и тут пригодились мои дорожные шахматы[13]. У нас не было спальных принадлежностей, но, поскольку вагон был почти пустым, мы очень неплохо устроились.

Мы прибыли в Варшаву около шести вечера и, взяв извозчика, направились в «Отель д’Англетер», явно третьесортное заведение. В нашем коридоре обитает высокая и очень дружелюбная борзая, которая входит в комнату каждый раз, стоит только двери приоткрыться на одну-две секунды, и которая поставила под угрозу плоды трудов коридорного, который носил воду, чтобы наполнить ванну, поглощая воду с такой же скоростью, с какой он ее носил.

Мы провели день, слоняясь по Варшаве, и посетили несколько церквей, в основном католических, в которых наличествовали помпезные признаки богатства и дурного вкуса, в виде обильной позолоты и груд (их вряд ли можно назвать группами) уродливых мраморных младенцев, якобы изображающих херувимов. Но было и несколько неплохих Мадонн и проч. в виде запрестольных образов. Сам же город в целом — один из самых шумных и грязных из тех, в которых я до сих пор побывал.

Будильник поднял нас в четыре, кофе и рогалики принесли в пять, а к половине седьмого мы были на пути в Бреслау, куда приехали в половину девятого вечера. Было приятно наблюдать, как местность становится все более обитаемой и культурной по мере того, как мы все дальше продвигались на территорию Пруссии: свирепый, грубоватый на вид русский солдат сменился более мягким и вежливым прусским; даже сами крестьяне, казалось, были на порядок выше, в них чувствовалось больше индивидуальности и независимости,— русский крестьянин, с его мягким, тонким, часто благородным лицом, более напоминает мне покорное животное, давно привыкшее молча сносить грубость и несправедливость, чем человека, способного и готового постоять за себя.

Мы решили остановиться в гостинице «Золотой Гусь» и, по прибытии, обнаружили, что, хотя это и не кладезь золотых яиц, тем не менее, заведение действительно «достойное золотых мнений от самых разных людей».

Мы посвятили утро, наполненное прозрачным солнечным светом и чудесным, ароматным воздухом, прогулке по прекрасному старому городу и посещению церквей, в основном примечательных своими идеальными пропорциями; их огромная высота придавала кирпичным башням, контрфорсам и узким окнам красоту, совершенно не нуждающуюся в каких-либо украшениях.

Мы посмотрели на церковь св. Марии Магдалины, затем св. Христофора, затем св. Доротеи, которая отличается гигантской высотой; мы попытались обойти ее вокруг, но обнаружили, что из находившегося за храмом огороженного двора нет выхода — он, очевидно, служил игровой площадкой школы для девочек и был весьма соблазнительным местом для применения фотографической камеры: после русских детей, чей тип лица, как правило, безобразен и, в виде исключения, просто некрасив, испытываешь облегчение, снова оказавшись среди немцев, с их большими глазами и тонкими чертами.