Дневник провинциала в Петербурге - Страница 79
"Хищник" почти всегда действует в одиночку; пенкосниматель, напротив того, всегда устраивает скоп, шайку, которая, по временам, принимает размеры разбойнической.
"Хищник", свежуя своего ближнего, делает это потому, что уж такая ему вышла линия; но он все-таки знает, что ближнему его больно. Пенкосниматель свежует своего ближнего и не задается даже мыслью, больно ли ему или не больно.
"Хищник" рискует; пенкосниматель идет наверное.
"Хищник" не дорожит приобретенными благами; пенкосниматель – любит спрятать и капитализировать.
"Хищник" говорит коротко, отрывисто: он чувствует себя настолько сильным, чтоб пренебречь пустыми разговорами; пенкосниматель не говорит, а излагает; он любит угнести своего слушателя и в многоглаголании надеется стяжать свою душу!
"Хищник" мстителен и зол, но в проявлении этих качеств не опирается ни на какие законы; пенкосниматель мстителен и зол, но при этом всегда оговаривается, что имеет право быть мстительным на основании такой-то статьи и злым – на основании такого-то параграфа.
Наконец, "хищник", несмотря на весь разгул деятельности, скучает; пенкосниматель – никогда не скучает, но зато сам представляет олицетворение скуки и тошноты.
Итак, скучает старый ветхий человек, скучает и новый ветхий человек. Что делает другой – "новый человек", – пока неизвестно, да не он и дает тон жизни.
А тон этот – или уныние, или мираж, вследствие которого мнимые интересы поневоле принимаются за интересы действительные…
Вводные статьи к «Господам ташкентцам» и «Дневнику провинциала в Петербурге» – А. М. Туркова.
Подготовка текста, а также текстологические разделы статей и примечаний:
В. Н. Баскакова – "Господа ташкентцы", "Ташкентцы приготовительного класса (параллель пятая и последняя)", Д. М. Климовой – "Дневник провинциала в Петербурге", "В больнице для умалишенных".
Комментарии – Л. Р. Ланского
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В СПРАВОЧНО-БИБЛИОГРАФИЧЕСКОМ АППАРАТЕ ТОМА
БВ – газета "Биржевые ведомости".
ВЕ – журнал "Вестник Европы".
Герцен – А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, Изд-во АН СССР, 1954–1966.
ГМ – журнал "Голос минувшего".
ИВ – журнал "Исторический вестник".
Изд. 1873 – "Господа ташкентцы". Картины нравов. Сочинение М. Салтыкова (Щедрина)"; СПб. 1873; "Дневник провинциала в Петербурге". Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1873.
Изд. 1881, 1885 – то же, издание второе, третье, СПб. 1881 и 1885.
Изд. 1933–1941 – Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Собр. соч. в 20-ти томах. Гос. изд-во художественной литературы, М. 1933–1941.
ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
ЛH – непериодические сборники АН СССР "Литературное наследство".
MB – газета "Московские ведомости".
Некрасов – Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах, Гослитиздат, 1948–1952.
ОЗ – журнал "Отечественные записки".
ПГ – "Петербургская газета".
Р. вед. – газета "Русские ведомости".
PB – журнал "Русский вестник".
РМ – газета "Русский мир".
PC – журнал "Русская старина".
"Салтыков в воспоминаниях…" – сборник "M. E. Салтыков в воспоминаниях современников". Предисловие, подготовка текста и комментарий С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957.
СПб. вед. – газета "Санкт-Петербургские ведомости".
ЦГИАЛ – Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде.
ДНЕВНИК ПРОВИНЦИАЛА В ПЕТЕРБУРГЕ
В декабре 1871 года Салтыков напечатал в "Отечественных записках" рецензию на книгу С. Максимова "Лесная глушь". В это время он уже начал писать "Дневник провинциала в Петербурге", и замысел произведения "или что-то похожее на творческую заявку", отчетливо зафиксирован в названной рецензии.[183]
Однако подспудное созревание подобного замысла, в той мере, в какой это можно проследить и по другим, более ранним суждениям и высказываниям писателя, началось несколько ранее, с конца 60-х годов. Так, например, в статье о романе П. Боборыкина "Жертва вечерняя" (1868) Салтыков, отмечая ничтожество выведенных там героев, упрекал автора в том, что он "взглянул на хлам совсем не так, как на признак известного общественного строя, а просто как на хлам…" (т. 9, стр. 38). Почти одновременно в рецензии, на сборник стихов Д. Минаева "В сумерках" писатель "порицает" современную русскую сатиру за то, что она, "прилепившись к Петербургу, ищет в нем совсем не того, что искать надлежит, а того, до чего никому нет никакого дела" (т. 9, стр. 243).
Не "водевильно-беспутная жизнь" Петербурга сама по себе (то есть не просто "хлам"), а "мероизлиятельное значение" его как "складочного магазина тех шишек, от которых, по пословице, тошно приходится бедному Макару", таков, по мнению, Салтыкова, единственно плодотворный для сатиры угол зрения.
И хотя многое из фантасмагорической картины, развертывающейся в "Дневнике", на первый взгляд, не откосится к народной жизни, но на самом деле и железнодорожные спекуляции, и зловещие проекты "уничтожения всего" (то есть даже тех половинчатых реформ, которые были осуществлены в начале 60-х годов), и даже гонение на "отвлеченное знание" – все это, когда прямо, когда более опосредованно, сказывалось – и сказывалось тяжело – на судьбе трудовых масс.
"Я в Петербурге" – такими словами начинается "Дневник". Кто же это "я", "провинциал"? Лишь на первый взгляд он может показаться персонажем, чья роль сводится к сюжетному объединению разнообразных тематических линий: железнодорожной горячки, разгула консервативного прожектерства, измельчания либерального лагеря, уголовного процесса, мошеннической аферы, кроющейся сначала под видом международного статистического конгресса, а потом политического следствия. О характере рассказчика в этом и многих других произведениях Салтыкова долго шел спор.
Рассказчик у него – фигура далеко не однозначная, не поддающаяся педантической расшифровке. Произведения Салтыкова часто напоминают своеобразную по форме пьесу, где среди актеров действует сам автор, с поразительной непринужденностью переходящий от глубоко личного монолога к сатирическому "показу". Обычно предметом такого шаржированного изображения является выцветающий либерал, "играя" которого писатель одновременно как бы саркастически осмеивает своего героя.
"Изменчивость" образа рассказчика, провинциала, на которую давно обратили внимание исследователи, находится также в тесной связи с шаткостью позиции дворянского либерализма известной части так называемых "людей сороковых годов", обнаружившейся в эту пору.
Герой более раннего очерка Салтыкова "Они же" из книги "Господа ташкентцы" в прошлом тоже исповедовал весьма либеральную по тем временам веру в "добро, истину, красоту" и считал себя другом Грановского.
Столкнувшись с демократами-разночинцами, он быстро растерял свое либеральное словесное "оперение" и открыто перешел в ряды консерваторов-охранителей, став одним из "множества монстров… неумолимых гонителей всякого живого развития", подобно Каткову или Лонгинову.
Однако это самая крайняя точка, предел политического падения бывших (зачастую – мнимых) единомышленников Белинского и Грановского.
В целом же поколение "людей сороковых годов" представляло собою к тому времени картину пеструю и противоречивую. Не в силах отрешиться от своих взглядов, возникших в рамках дворянско-помещичьего общества, они враждебно относились к подымавшемуся освободительному движению и идеалам революционных демократов 60-70-х годов, они поддавались влиянию консерваторов, чтобы потом в ужасе отшатнуться от "крайностей" реакции и вздыхать по идеалам, которые сами же только что торопливо предавали забвению.