Дневник отчаявшегося - Страница 46

Если искать интеллектуальную подоплеку выражения ненависти Река-Маллечевена, его мировоззрения, то вновь и вновь в его записях обращает на себя внимание пессимистическая критика процессов отчуждения в современном индустриальном обществе. Мишенью его атаки является типизированный массовый человек, «негр, случайно оставшийся белокожим, — который с естественностью, доходящей до наглости, использует все современные технические аппараты, не понимая принцип их действия и идею, благодаря которой эти аппараты появились» (с. 69). То, что здесь и в других местах вскользь звучат расистские обертоны («очернение» масс), свидетельствует не о «реакционности антифашистского консерватора в духе буржуазно-империалистического фашизма», а скорее о сравнении Реком-Маллечевеном формирования соматической массы и социологического возникновения масс, «раковой клетки и массового человека», которые одинаково разлагаются, размножаются и разрастаются через существующие формы (с. 68). К тому же Рек-Маллечевен не рассматривает феномен массового человека с позиции сословного высокомерия, ограничивая его только рабочим классом: «Ибо я никогда не откажусь от осознания, что массовый человек отнюдь не тождественен пролетариату… что сегодня его гораздо чаще можно встретить во властных кабинетах великих синдикатов и в индустриальной Jeunesse dorée, чем в рабочем классе» (с. 203), — пишет он в январе 1942 года.

По мнению Река-Маллечевена, именно национализм способствует массовизации: «В попытке заставить даже жалкие остатки немецкой интеллигенции опуститься в эту удобную аморфную массу послушных торговцев овощами они и от меня по „национальным причинам“ требуют „соответствия“» (с. 149). Причины этого столь же просты, сколь и действенны — крупнобуржуазные феодально-аристократические экономические интересы: «Из сожительства прусской олигархии и промышленного капитала вытекает все, что выпало на нашу долю: разрушение основ сословий, незаменимых для здоровой Германии, аморфизация народа, американизация, восходящая к началу правления Вильгельма II» (с. 55). Для Река-Маллечевена «яростная ненависть ко всему, что лучше, косые взгляды в чужой огород» (с. 58) не только способствуют возникновению империализма и Первой мировой войны, но и прямо ведут к недавно возникшему нацизму. Более поздняя запись подводит полемический итог: «Националистическая историография: в Германии история перелицовывается белокурыми бестиями. Национализм: состояние души, при котором человек не столько любит свою страну, сколько сгорает от ненависти к чужой, причем настолько, что готов обмочиться в штаны» (с. 206).

Однако все еще существуют небольшие группы, которые сопротивляются этому. В противовес «упахивающимся» массам (с. 97), учителям народных школ и машинисткам (с. 148), наемным работникам, клеркам (с. 214) и сентиментально-садистским государственным служащим (с. 258), шутливо названным Реком-Маллечевеном в аллюзии на философскую книгу Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» (нем. 1931) «восстанием почтальонов и учителей начальных школ» (с. 260), он возлагает свои надежды на те слои общества, которые являются остатками «старой Германии»: «интеллигенцию, крестьянство и баварцев» (с. 167). Хотя есть и исключения, как отмечает Рек-Маллечевен 16 августа 1944 года, убежденность в (не)политическом сопротивлении ненавистным «пруссакам» преобладает: «Нацисты, телом и душой посвятившие себя идиотским технократическим идеям, никогда не смогут справиться с Баварией, даже если будут продолжать свою оккупацию еще десять лет… и даже если бы они победили, они погибли бы от отсутствия души, но скорее даже от полного отсутствия юмора, который эти ненавистники человеческого смеха боятся больше, чем объявления новой войны» (с. 162). Его собственные планы по политическому переустройству Германии после нацистского правления изобилуют антиберлинскими и антипрусскими составляющими. К ним относятся: ликвидация политических центров власти, выдворение пруссаков из Баварии, ликвидация их земельной собственности, деиндустриализация, более того, «ликвидация тяжелой промышленности», «национализация предприятий», а также обвинение всех «причастных к зарождению гитлеровского режима», то есть всех генералов, ответственных за продолжение войны (с. 250).

Но в Третьем рейхе позиция Река-Маллечевена оказывается утопичной: «В течение многих лет престижная северогерманская промышленность пожирает и мою тихую речную долину, изгоняя крестьян, порождая социальную нестабильность, обнищание, недовольство, с откровенной наглостью заявляя, что именно они „продвинули регион вперед“» (с. 211). «Разгул иррационального» (с. 15, 205), который описывается в книге, не щадит и автора. 9 октября 1944 года к нему является жилищный комиссар и конфискует библиотеку. 13 октября Река-Маллечевена впервые арестовывают за «разложение вермахта» (с. 274) — он проигнорировал призыв в отряды народного ополчения — и ему пришлось провести несколько дней в тюремной камере в Траунштайне. Благодаря вмешательству друга его все же освобождают, и на этом дневник заканчивается. Но через два месяца гестапо снова арестовывает Река-Маллечевена. Его конец известен.

Дневник ровно в той же мере отражение своего времени, в какой — отражение своего автора. Порой даже в бóльшей. Поэтому прежде всего об авторе.

Рек-Маллечевен — баварец (хотя и родился в Мазурии, Восточная Пруссия, в семье прусского политика, а его мать была австрийкой). До мозга костей. Отсюда его ненависть к Пруссии, пруссакам, к объединенной пруссаками Германии, превращенной в агрессивный, вооруженный до зубов рейх. Стоит заметить, что, когда после разгрома Франции Бисмарк приступил к созданию объединенной кайзеровской Германии, дольше всего ему пришлось уговаривать отказаться от независимого политического существования короля Баварии, эксцентричного поклонника вагнеровской музыки, впоследствии признанного сумасшедшим Людвига II Виттельсбаха. В немалой степени эти долгие уговоры короля-эксцентрика повлияли на то, что южнонемецкие королевства и княжества, войдя в состав германской империи, формально остались и королевствами, и княжествами. В ходе этих уговоров «безумный Виттельсбах» выторговал у Бисмарка не только завидную денежную компенсацию, но и сохранение баварской армии, что, разумеется, заставляет усомниться в безумии Виттельсбаха.

Вернемся к баварцу Реку-Маллечевену. Его ненависть к Пруссии доходит до того, что он с готовностью отрицает несомненные кинематографические достижения берлинской киностудии «УФА». Не приемлет Берлин во всех его проявлениях. (Тем подтверждая афоризм Льва Троцкого: «Кто не любит Берлин, тот не любит XX столетие». XX столетие Рек-Маллечевен тоже не любит. И очень сильно.) Его ненависть к пруссакам не позволяет ему отдать должное прусским офицерам-аристократам, которые чуть было не взорвали Гитлера в его бункере летом 1944-го. Для Река-Маллечевена это трусы, которые сначала привели Гитлера к власти, а потом, когда подгорать стало, решили от бесноватого маньяка избавиться.

Для Река-Маллечевена нацизм — прямое продолжение агрессивного пруссачества, исказившего облик германского народа («великого народа поэтов и мыслителей», Бульвер-Литтон). Это так и не так. У нацизма (как и у всякой не социальной, но антропологической катастрофы) было много источников. Любой прусский антинацист, будь то казненный граф фон Шуленбург или эмигрант Себастьян Хафнер, услышав обвинение их малой родины, Пруссии, в соприродном ей нацизме из уст (из-под пера) баварца, пожали бы плечами: «Гитлер служил в баварской армии. В Мюнхене из маленькой антисемитской Немецкой рабочей партии создал мощную Национал-социалистическую рабочую партию Германии. В Мюнхене организовал первую попытку захвата власти (Пивной путч 1923 года). В Мюнхене и Баварии вокруг него сложился круг преданных почитателей — от дочки композитора Вагнера до композитора Ганса Пфитцнера. Бавария — родина нацизма. Выходит так, что…»