Дневник наркомана - Страница 80
Он открыл дверь этого дома, повторяя свою давнюю формулу:
— Твори, что ты желаешь да будет то Законом.
До сего времени, я находил эту фразу поочередно смехотворной, раздражающей и занудной. Сейчас же она полностью утратила эти свойства. Сухие кости ожили. Меня пробрало до спинного мозга, когда он произнес эти слова. Нежный, милый голос, до странности знакомый, ответил ему из просторного, темного помещения. Темного, ибо ослепительный солнечный свет с улицы был не в силах осветить его внутренности для моих суженных зрачков.
— Любовь — закон, любовь подчиняется воле.
Я снова встрепенулся, но на этот раз от сочетания неожиданности и ликования, смутно невразумительного. И тогда я увидел в одном углу комнаты, за рядом скамей и столов, уставленных аккуратно разложенным инструментом, мерцающий силуэт. Он был обращен к нам спиной, и деловито прибирал на полу.
— Вот сэр Питер Пендрагон, — сказал Большой Лев, — пришедший заведовать этой лабораторией.
Мои глаза все еще не привыкли к сумраку, однако, я мог разглядеть, как фигурка поднялась с пола, сделала реверанс и двинулась по направлению ко мне, туда, где я стоял в столбе солнечного света, проникавшего через приотворенную дверь. На ней были надеты шелковые штаны «никербокер» черного цвета, сандалии и черные чулки.
Я узнал Лу.
— Большой Лев сказал, что вы можете приступить к работе сегодня в полдень, сэр Питер, — промолвила она с достоинством, — поэтому я и пытаюсь навести в этом месте порядок.
Я стоял совершенно ошеломленный. Это была Лу, но такая Лу, которой я никогда не знал и не видел. Я обернул за объяснением к Царю Лестригонов, но за моей спиной никого уже не было.
Смех струился по ее лицу; ее магнетические глаза сверкали светом солнца. Я дрожал от неописуемого волнения. Здесь была неразгаданная загадка. Или — не было ли это, случайно, ответом на загадку — на все мои загадки — загадку жизни?
Я пытался что-то придумать, но на язык просились самые увечные и неуклюжие банальности.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я.
— Творю мою Волю, разумеется, — последовал ответ, и ее глаза сверкнули солнцем, бездонные, как само море.
— Нет у тебя иного права, как творить свою Волю, — процитировала она. — Делай так, и никто другой не скажет тебе нет.
— О, да, — отозвался я не без раздражения. Я все еще чувствовал неприязнь к "Книге Закона". Мне очень не хотелось подчиняться этой формуле, как бы мой здравый смысл, подкрепленный опытом, не убеждал меня уступить.
— Но как тебе удалось узнать, что есть твоя Воля?
— А как тебе удалось? — резко ответила она ответом на вопрос.
— То есть как, — начал я, заикаясь. — Большой Лев продемонстрировал мне, как моя наследственность, мои естественные наклонности, и разрешение моего кризиса, — все указывало на одну и ту же вещь.
— Вот ты все и сказал, — мягко промолвила она и выпалила очередную цитату. — "Закон есть для всех".
— Расскажи мне о нем.
Таяли, исчезая, мои досада и оцепенение. Я начинал постигать, сколь умело была подстроена Большим Львом вся эта ситуация. Он проделал со своим материалом — нами — то, что я проделывал со своим в соответствии с законами механики.
— Я открыла свою волю ровно четыре дня назад, — начала она очень серьезным тоном. — Это произошло тем вечером, когда ты и Большой Лев лазали на Глубокий Гилл и так задержались над Дымоходом Профессора, что пропустили обед с шампанским.
— Ну, ну, — кивнул я нетерпеливо, — и что же это было.
Она сомкнула руки за спиной, и склонила голову. Веки прикрыли ее удлиненные раскосые глаза, а красные, змеиные губы с дрожью пришли в движение.
— Пока ты спал после завтрака, — заговорила она. — Большой Лев отвел меня на полукруглую скамью, ту, что на холме над Домом для Посторонних, и подверг подобному испытанию. Он заставил меня рассказать ему всю мою прежнюю жизнь, особенно ту ее часть, до встречи с тобой, когда я думала, что люблю его. И он заставил меня увидеть, что я всего лишь пыталась сделать тебе приятное, и это мне не удалось. Моя любовь к нему была всего лишь любовью дочери к отцу. Я усматривала в нем того, кто откроет мне жизненный путь, однако ничто не имело для меня значения до той ночи, когда я повстречала тебя. С того момента я начала жить. Ты, а вовсе не дьявольский кокаин Гретель наполнил мою душу «Литаниями» Фуллера. Мне доводилось напевать их и прежде, и не раз, но никогда они не попадали в цель. Тем вечером я использовала ее, чтобы заполучить тебя. Я только и жила возможностью однажды найти тебя. Вся моя жизнь с того мгновения вилась вокруг тебя. Я была готова пойти в ад ради тебя. И я отправилась в ад ради тебя. И я вышла из ада ради тебя. Я покончила с героином, только чтобы быть в состоянии помочь тебе творить твою волю. В этом воля. И когда нынче утром мы выяснили, какова твоя воля, я явилась сюда привести это место в порядок, чтобы ты мог ее исполнить. Я намерена поддерживать здесь порядок для тебя и помогать тебе, сколько смогу, в твоей работе точно так же, как я танцевала для тебя, и ходила ради тебя к МакКоллу в те дни, когда ты был слеп. Я тоже не видела, в чем твоя воля, но я всегда следовала своему инстинкту, деля то, зачем я тебе была нужна, даже когда мы были отравлены и безумны.
Она говорила тихим, спокойным тоном, но дрожала при этом как осенний лист. Я не знал, что сказать в ответ. Величие ее позиции повергло меня в смущение. Я чувствовал предельную горечь позора от того, что исковеркал столь возвышенную любовь, что низвел ее до такого бесчестия.
— Боже мой! — вымолвил я, наконец. — Чем мы обязаны Большому Льву!
Лу покачала головой.
— Нет, — сказала она со странной улыбкой. — Мы помогли ему не меньше, чем он помог нам — содействуя ему в исполнении его воли. Секрет его власти в том, что он не существует для себя. Его сила протекает через него, не встречая преград. Ты не был самим собой вплоть до сего утра, когда ты забыл себя, забыл, кем ты был, не знал, кто тебя поцеловал и кто принес тебе завтрак.
Она подняла взор медленно, полустыдливо улыбаясь, и посмотрела мне в глаза.
— И я потерял тебя после завтрака, когда я вспомнил, кто я есть, и забыл о своей работе. И все это время ты была рядом, помогая мне ее делать, а я этого не понимал.
Мы постояли немного в тишине. Наши сердца бурлили от сдерживаемой потребности говорить. Немало времени прошло, прежде чем я нашел нужные слова; и когда они вырвались из моих уст, они прозвучали пылко, спокойно и уверенно.
— Я люблю тебя.
Ни героин с его сосредоточением, ни кокаин с его экзальтацией не могли сравниться с этим мгновением. Это были старые слова, но их значение было изумительно новым. Мое «Я» не существовало, пока я думал, что «Я» — это я. Не было никакого «Ты» до сих пор, пока я думал о Лу, как о независимом существе, и не сознавал, что она была необходимым дополнением человеческого инструмента, которым делалась «моя» работа. И никакой любви тоже не было прежде, пока любовь не означала ничего кроме всевозможных глупостей, по обыкновению подразумеваемых людьми под этим словом. Любовь, как понимал я ее теперь, была подтверждением неизбежного единения двух безличных половинок произведения. Она была физическим воплощением нашей духовной истины.
Моя жена не повторила в ответ то, что сказал я. В этом не было нужды. Она все великолепно понимала. Нас соединял бессознательный экстаз природы. Членораздельная человеческая речь была бы оскорблением для нашего духовного блаженства. Наш союз разрушил наше чувство разобщения со Вселенной, частью которой мы являлись; солнце, небо, море, земля соединились с нами в этом несказанном причастии. Не было никакого перерыва между тем первым объятием нашего подлинного брака, и дневными занятиями по приведению в порядок лаборатории, составлению списка необходимых вещей для Лалы в Лондоне. Солнце пропало за горным хребтом, и из отдаленной выси со стороны Трапезной донеслись звучные удары тамтама, сообщившие нам, что готов обед. Мы заперли дом и побежали, смеясь, вверх по склонам. Они больше не утомляли и не обескураживали нас. Но полпути к усадьбе мы повстречали крошку Диониса, преисполненного важности. Сестра Афина (подумали мы со смехом) должно быть догадалась, что наш медовый месяц начался; и — на этот раз — это была не спазматическая экзальтация, целиком зависящая либо от преходящих вспышек страсти, либо от возбуждающих средств — а обоснованный факт нашего воистину духовного бракосочетания, в котором мы по сути соединились друг с другом не для блага кого-то одного, а дабы образовать одну невесту, чьим женихом является само Творение, неиссякаемое, пока мы живы, и поэтому никогда не приводящее к усталости и скуке. Этот медовый месяц будет цвести и плодоносить постоянно, от сезона к сезону, как и сама Земля — наша мать, и Солнце — наш отец, с неистощимым и неизбывным энтузиазмом. Мы стали сопричастны великому таинству; что бы ни произошло, все было в равной степени существенно для ритуала. Сама Смерть не отличалась от всего остального; наше мерное длительное горение вырвалось из оков обстоятельств и оставило нас свободными исполнять наши Воли, бывшие одной единой Волей, Волей Пославшего нас.