Дневник наркомана - Страница 76
16. Я принимаю его, потому что он запрещен. Мне претит, чтобы со мной обращались как с глупым школьником, когда я — ответственный человек.
(Примечание: Тогда не веди себя как глупый школьник. К чему позволять глупым правительствам принуждать тебя к приему наркотика против твоей воли — Ц.Л.).
17. Моя подруга любит, когда я принимаю его вместе с ней.
18. Способность принимать его показывает мое превосходство над другими людьми.
19. Большинство из нас копает себе могилу своими собственными зубами. Героин подавил мой аппетит, вследствие этого мне нравится.
20. Я попадал во всевозможные неприятные истории с женщинами в прошлом. Героин уничтожил мой интерес к ним.
21. Героин устранил мою тягу к выпивке. Если уже выбирать, то героин, по-моему, лучше.
22. Человек имеет право на духовные дерзания. Он стал тем, кем стал, осуществляя опасные эксперименты. Героин несомненно помогает мне обрести новый духовный взгляд на мир. Я не имею права полагать, что разрушение телесного здоровья губительно; и "кто бы не спасал свою жизнь, потеряет ее, но кто бы не потерял свою жизнь Ради Меня, обретет ее".
23. Такой-то употреблял его в течение многих лет и с ним все в порядке.
24. Такой-то принимал его в течение многих лет, и все еще принимает его, и он самый замечательный человек своего времени.
25. Я чувствую себя ну так погано, а совсем, совсем немного порошка позволит мне почувствовать себя очень, очень хорошо.
26. Мы не можем остановиться, пока он у нас есть — искушение слишком сильно. Наилучшим путем будет донюхать его весь. Нам, вероятно, не удастся достать еще немного, так что мы принимаем его для того, чтобы бросить.
27. История Клода Фаррера о Рудольфе Хэфнере. Предположим, что я пройду через все эти муки, чтобы бросить наркотики, а потом сразу же заболею раком или чем-нибудь еще. Каким дураком я буду себя чувствовать!
— Ну как, помогло? — спросил Лам.
Ну, если честно, не помогло. Я размышлял над многими из этих доводов в то или иное время и, похоже, развенчал их все. Любопытно, что когда ты пишешь о причине, то она тут же представляется незначительной. Ты не можешь продолжать, ссылаясь бесконечно на одну и ту же причину. И этим доказывается то, что причина эта надумана и фальшива, и была просто изобретена тобой экспромтом, чтобы оправдать потворство своим слабостям.
Бэзил заметил мою растерянность.
— Факт состоит в том, — сказал он, — что вы принимаете это вещество по тому же, почему большинство людей ходят в церковь. Бессмысленная привычка.
Я не хотел заносить его высказывание на бумагу. Это было равноценно признанию в том, что я действовал как автомат. Но что-то в его глазах заставило меня записать. И уже записав, я зашелся, как раньше, в припадке душевной ярости. Я вспомнил давнюю историю из времен, когда я работал в госпитале, — историю о человеке, совершившим самоубийство, когда ему сказали, что он никогда больше не сможет двигать своей челюстью.
Между тем, Лам наблюдал за моим средним уровнем приема. Я опустился до двух доз ежедневно. Но оставшиеся двадцать четыре часа проходили в ожидании того момента, когда я смогу позволить себе мою слабость.
Я знал, что Лу опережала меня. Она вышла на тот уровень, который Бэзил называл третьим классом. Она принимала одну дозу в день; но каждый раз принимала ее все позже и позже. Около часа она мучилась от действительно нестерпимого желания, и тогда Сестра Афина или Киприда, или Сестра Кто-нибудь Еще всегда вмешивались, будто бы случайно, и предпринимали некоторые активные шаги, чтобы отвлечь ее ум от героина в течение этих критических минут.
Как только человек достигает интервала в сорок восемь часов между дозами, он переходит в четвертый класс, и вслед затем сразу же прекращает прием, за исключением тех случаев, пока для принятия дозы не подвернется какая-то особенная причина.
Я был весьма раздражен тем, что Лу продвинулась дальше, чем я. Бэзил сказал, что по его мнению мне нужно больше физических упражнений, хотя я уже сам начал проявлять некоторый интерес к спортивным играм. Я даже прошел через всю игру в Телему ни разу не присев отдохнуть и не переводя дыхания.
Однако, после наркотической жизни во мне засела смутная тоска. Меня терзала мысль, что нормальные интересы не стоят того, чтобы ими заниматься.
Царь Лестригонов брал меня несколько раз полазить по скалам, но в то время как я испытал глубокое физическое удовлетворение, я не мог превзойти своего умственного отношения к этому занятию, которое в самой законченной форме выражено в Экклесиасте: "Суета, суета, все суета сует!"
Мои отношения с Лу были отравлены тем же ощущением. Улучшение нашего физического здоровья, опьяняющее воздействие климата и вся обстановка побуждали нас принять участие в карнавальном шествии природы. Но по-прежнему возражением этому звучал в нас настойчивый голос Аидэ Лямурье, утверждавший, что предел всех этих вещей — смерть. Она умышленно отвергала существование как бесполезное, и мы не могли выдвинуть подобающие возражения на занятую ей позицию.
Вдобавок, мой ум съел свою пищу. Я буквально ни о чем не мог думать, кроме героина, и обнаружил, что он взывает ко мне скрываясь под разными масками, и манит меня бегством от жизни.
Человек, сам бывший наркоманом, с трудом свыкается с пустотой и бессодержательностью нормального существования. Он становится мудрее, но это — мудрость отчаяния.
Большой Лев и Сестра Афина истощили свою изобретательность в поисках того, чем я могу занять мои утомительные бесцельные часы. Но ничего, казалось, не могло отвлечь меня от навязчивой идеи, что жизнь — это героин, а интервалы не стоит принимать во внимание.
Примерно через неделю Царь Лестригонов попытался вытащить меня из рутины, дав мне кокаин, и попросив заняться написанием отчета о моих приключениях с того момента, как я начал принимать его. Наркотик мощно подстегнул меня; и какое-то время я был преисполнен энтузиазма. Я написал историю моих приключений с той самой ночи, когда я встретил Лу и до нашего возвращения в Англию из Неаполя.
Но, когда эпизод завершился, я обнаружил, что застарелое разочарование в жизни сильно как всегда. Желание жить было по-настоящему мертво во мне.
Однако спустя два вечера, Царь Лестригонов на закате пришел выкурить со мной трубку на террасе. Он держал в руке записки о Рае, написанные мной. Сестра Афина напечатала их.
— Мой дорогой, — начал он, — чего я не понимаю, так это того, почему вы должны быть так слепы в отношении самого себя. Значение всего этого вполне очевидно. Я боюсь, что вы до сих пор не уловили смысла изречения "Твори, что ты желаешь". Неужели вы не заметили, как применение Закона помогало вам до сих пор?
— Ну, разумеется, — сказал я, — совершенно ясно, что я не явился на эту планету, чтобы довести себя до могилы еще до того, как мои силы получили бы возможность окончательно созреть. Я полагал, что необходимо воздерживаться от героина с целью предоставить себе благоприятную возможность совершить что-то. Но я выжат, как лимон. Жизнь становится все более скучной с каждым днем, и единственный путь к бегству прегражден огненными мечами.
— Точно, — отозвался он. — Вы обнаружили только чего вы не желаете; вам все еще надо найти то, чего вы желаете. Но в вашем тексте содержится целый ряд ключей к разгадке. Я заметил, что по словам вашего командира эскадрильи, который не стал бы командиром, если бы не понимал других мужчин, вы не выдающийся пилот! Как так получилось, что вы стали летать?
Этот простой вопрос вызвал у меня довольно странную реакцию. В нем не содержалось повода для сильного раздражения и, тем не менее, я разозлился.
Бэзил заметил это, сложил свои руки вместе и начал весело насвистывать «Типперери». Смысл его вопроса был очевидным. Он пустил стрелу наудачу, куда придется; и она пронзила Царя Израиля между пластинами его доспехов. Он проворно встал со стула, и ушел, махнув мне на прощание рукой.