Дневник Кости Рябцева - Страница 46

— Сначала я тебя не понял, Рябцев, — сказал Велосипед, выходя из комнаты, — но теперь вижу, что ты был прав. За какую-то нужную ниточку потянул. Молодец!

— Вы партийный, Сергей Сергеевич? — спросил я.

— Да.

Тогда мне стало страшно приятно от его похвалы и от сердца отлегло. Обыкновенному шкрабу я нипочем не позволил бы называть себя на «ты». А между коммунистами не может быть другого обращения.

Я наконец не вытерпел и пошел в уком сам. И оказалось, что правильней всего было сделать так с самого начала.

— Тебе чего, Рябцев? — спросил Иванов.

— А тебе разве на меня не жаловались?

— Жалобщиков, знаешь ли, приходит… по полсотни в день… Да все не по адресу. Что у тебя случилось-то?

Я рассказал яблочную историю.

— Ну, а теперь ты как думаешь: прав ты был или нет?

— Думаю, что прав.

— Опасный ты парень, Рябцев, — сказал Иванов, помолчавши. — Хорошо, что сам пришел. Эта история — ух, какая скверная. Во-первых, это анархо-индивидуализм с твоей стороны. А во-вторых, Дубинина, конечно, была права. Чтобы ужимать частника, существуют всякие специальные органы. А если каждый парнишка, анархически настроившись, начнет на него нападать — то частник с отчаяния может взяться за оружие. Это-то наплевать — перепаяем в два счета, да ведь сейчас мирное строительство. Зачем же опять вгонять страну в анархию? Так что Дубинина была права — вам нужно было отвести ребят от соблазна, а не поощрять их… яблоки воровать.

— Слушай, Иванов, — в отчаянии сказал я. — Тогда выходит, что мы должны быть при ребятах какими-то… шкрабами?.. Или, как я читал, в институтах были раньше классные дамы, а не воспитывать из ребят революционеров и заклятых классовых бойцов, врагов всего нетрудового элемента? Мое сознание с этим не мирится.

— Ну, если дальше не будет мириться — снимем с пионерской работы, — довольно-таки равнодушно ответил Иванов. — Конечно, в вашем влиянии на ребят должны быть новые пути. Но это не пути разбоя и хулиганства.

— А ты думаешь, что здесь… было… хулиганство?

— Будем думать, что это просто ошибка с твоей стороны и больше не повторится. И еще имей в виду, что следует избегать столкновений с учителями: форпост должен помогать учителям в работе, а вовсе не мешать. В конце концов и для тебя, и для твоих пионеров в данный момент самое главное — учеба. Значит, школа должна работать, как мотор: ясно, четко, без перебоев. А всякая склока с учителями эту работу нарушит. Вот. Паяй домой и подумай над этим.

— Погоди-ка, Иванов, — сказал я, чувствуя что-то неладное у себя на сердце. — Значит, с учителями совсем не бороться. Ну а если шкраб обнаружит… уклонизм, тогда как быть?

— Борись легальными способами: выступлениями, живой газетой… А главное, всегда думай, перед тем как нападать; ты парень все-таки с мозгами и сам сможешь решить в каждом отдельном случае: прав ты или нет. Ну, извини, мне некогда… В случае чего обращайся ко мне. Только, пожалуйста, без налетов.

Мне не все ясно, и я чувствую некоторую растерянность, потому что с Сильвой советоваться не хочу, но из моего посещения укома есть два вывода:

1) что Марь-Иванна не осмелилась идти сплетничать в уком, и это только подтвердило мое мнение, что все шкрабы, за исключением разве Сергей Сергеича, боятся партийных организаций;

2) что когда ожидаешь какой-нибудь неприятности, то лучше всего идти напролом, ей навстречу, а не ждать, когда она разразится над тобой против твоей воли.

Среди наших пионеров есть один парнишка — Васька Курмышкин, которого все зовут просто «Мышкин» или даже «Мышка». Сегодня он принес мне стихотворение, которое называется «Лед тронулся», и просил, чтобы я эти стихи прочел при нем. Я прочел; стихотворение, по-моему, замечательное. Я спросил:

— Мышка, это твое?

Он замялся, покраснел, потом говорит:

— Мое.

Я ему прямо не сказал, но, по-моему, из него выработается настоящий пролетарский поэт, не то что какой-нибудь Есенин. Стихи такие:

Из этого стихотворения можно заключить, что у Курмышкина настоящее классовое чутье, если он сумел выразить в стихах такую ненависть к модницам. Так и рисуется картина, как простая неграмотная баба сидит и с трудом пишет свои первые буквы, а за окном, по площади, идет накрашенная мадам.

Как раз когда я шел со стихотворением в руках, навстречу мне попалась Черная Зоя. Я ее сейчас же остановил и сказал:

— Вот какие стихи пиши, тогда будет из тебя толк.

Зоя сейчас же заинтересовалась:

— Какие, какие?

Она читала их очень долго, так что я даже начал терять терпение.

— А кто их написал? — спросила она наконец.

— Один пионер, ему лет одиннадцать.

— Ну… — протянула Зоя. — Вряд ли он сам написал.

— То есть как не сам? Чего же он врать-то будет?

— Да так просто… содрал откуда-нибудь.

— Уж известно: если что-нибудь пролетарское, так ты сейчас же начинаешь подозревать.

— Вовсе не потому, что пролетарское… Чего ты ко мне придираешься? Просто, по-моему, одиннадцатилетний мальчик не мог такие стихи написать, я по себе знаю… А ты ко мне лучше не придирайся, Костя… Иначе я тебе отомщу.

— Гром не из тучи, а из навозной кучи, — ответил я презрительно. — А насчет стихов я докажу не только тебе, а и всем.

После этого я нашел Сильву и в совершенно официальном порядке предложил начать издавать стенную газету: «Наш форпост». Она согласилась. Стихи Курмышкина мы решили поместить в первом же номере, как боевые. Наш разговор был только деловой, но после него мне стало как-то легче на сердце.

Сегодня вышел номер первый «Нашего форпоста» и сопровождался большими последствиями, которые, наверно, еще не кончились.

Кроме Курмышкина стихов, в номере были помещены еще: 1) Сильвина передовая о задачах форпоста; 2) рассказ Октябки про дружбу пионера с собакой; 3) «Надо подтянуться» (насчет торчанья на лестнице во время перерывов), а главное — карикатура на Марь-Иванну, заведующую первой ступенью. Из-за этой карикатуры вышла целая история. Я и сейчас думаю, что в карикатуре нет ничего особенного: просто она изображена верхом на метле и что она вылетает из трубы, а внизу стоит парнишка и спрашивает:

— Вы куда, Марья Ивановна?

— Думаю слетать с нечистой силой посоветоваться, как сжить со света форпост.

Вот и все. Но, должно быть, кто-нибудь ей сказал, потому что она ни с того ни с сего принеслась в школу во время наших занятий (второй ступени) и прямо к Зин-Палне.

После того как она ушла, Зин-Пална вызывает меня и говорит:

— Я, конечно, не имею права вмешиваться в деятельность форпоста, но, насколько мне известно, форпост должен помогать школьной работе, а вовсе не мешать ей.

— Мне кажется, форпост и не мешает работе, — ответил я.

— Ну, это вам только кажется, Рябцев. Сегодня я впервые узнала о вашем яблочном налете, но о нем мы говорить не будем. Сейчас дело важней. Видите, Марья Ивановна мне сейчас заявила, что если во вторую смену ваша газета будет висеть, то она уйдет из школы. Что вы на это скажете?

— По мне — пускай уходит.

— Допустим. Ну, а если за ней уйдут и Анна Ильинична и Петр Павлович; тогда будет вынужденный перерыв в занятиях первой ступени.