Дневник Кости Рябцева - Страница 44

«А, ты так», — подумал я, но не ответил. Однако я ничего не успел предпринять, потому что из яблочного сада раздался выстрел, а потом — чей-то отчаянный крик.

Мы все, как один, сорвались с места. У меня сердце рухнуло куда-то вниз, так как я хорошо понимал, что ответственность за всю эту историю падает на меня.

Двое или трое парнишек с растерянным видом выскочили из сада обратно и полезли через проволоку.

— Что такое? — спросил я у них.

— Да там дядя какой-то… стреляет… — только и смогли они ответить.

Не теряя ни минуты, я велел трубачу трубить экстренный сбор. Сейчас же пронзительно загремела труба. Когда около меня собралось довольно много растерянных ребят, я отважно двинулся вперед через кусты. Барабанщик отколачивал марш.

Когда мы продрались через кусты, то на поляне я сейчас же заметил старика с ружьем в руках. Старик стоял под громадной развесистой яблоней, глядел вверх и что-то кричал.

Я остановил ребят и подошел к старику.

— Ежели ты сознательный, то ты не должен прятаться! — кричал старик, не обращая на меня внимания. — Это что ж такое? Это стыд и страм! Какие нонче ребята пошли! Прямо ужас, какие ребята пошли!

— В кого вы это стреляли, гражданин? — спросил я довольно резко.

— При царизме таких ребят не было, какие нонче пошли, — продолжая не обращать на меня внимания, говорил старик. — Я бы ихнего воспитателя разложил да под самой этой яблоней всыпал пятьдесят горячих.

— Я и есть ихний воспитатель, — сказал я вызывающе. — Что ребята сделали?

— Ах, вы и есть воспитатель! — обратился ко мне старик. — Оч-чень приятно. По моему скромному рассуждению, вы сами в воспитании нуждаетесь. Ну, да не мое это дело. А все-таки своим воспитанникам скажите, чтобы они, когда яблоки рвут, так веток бы не ломали: не модель это — ветки ломать! Яблоня — она любит нежность и осторожную прикосновенность рук. А это — что же? Налетели и грубо принялись ломать…

— А в кого это вы стреляли? — нетерпеливо перебил я его.

— В воздух стрелял-с, для напугания воров-с, — язвительно ответил старик. — Вы, молодой человек, думаете, что в ваших воспитанников целился? Никак нет-с, в воздух-с. Для предупреждения. А то — сами посудите. Держу в аренде сад-с. А-гра-мад-ней-шую часть выручки, в виде всех возможных налогов, отдаю государству-с. Значит, я должен охранять не только свои доходы, а и государственные, молодой человек?! И ежели плоды вот от такого, как вы, воспитателя будут где-нибудь неподалеку витать-с, то разве обойдешься без предупреждения? Сами посудите-с!

Старик поднял ружье и неожиданно бахнул в воздух. Часть ребят испуганно пожалась ко мне. Мне показалось, что старик был чуть выпивши.

— Кто же кричал в таком случае? — спросил я.

— Это Курмышка кричал, — ввернул вдруг Октябка, появившись рядом со мной. — Он за проволоку зацепился, а подумал, что его собака схватила.

— А кого вы здесь подкарауливаете? — спросил я старика.

— Одного из ваших… воспитанников-с, — ответил старик. — Они изволили на яблоню залезть, а теперь не слезают-с. Может, когда учитель пришли, они и слезут-с.

— Кто там? Слезай! — закричал я.

— Никого там нет, Рябцев, — тихо и убежденно сказал около меня Октябка. — Сосчитай-ка.

Я выстроил ребят, сделал перекличку, и оказалось, что все налицо.

— Мои все здесь, — сказал я старику. — Так что это вам, наверное, показалось.

— Это ворона, дяденька Моисей Маркелыч, — ввернул Октябка. — Я видел: это ворона.

Старик долго и подозрительно глядел на Октябку, прислонил ружье к яблоне, потом достал коробочку, понюхал из нее табаку и сказал:

— Ворона эта — в штанах и говорит человеческим голосом. А позвольте узнать, гражданин воспитатель, на каком все-таки основании вы с вашей… командой вторгаетесь в чужой огороженный сад? Это что же, входит в программу вашего… обучения-с?

— Это была игра, — ответил я. — Ребята заигрались и не заметили проволоки. Ну, мы это сейчас поправим. Огольцы! Девчата! Крру-гом!..

— Погодите малость, ребята, — сказала вдруг Сильва; я и не заметил, что она все время стояла сзади меня. — Нет, гражданин арендатор, это была не игра. Это был совершенно другой идеологический поступок: мы большинством голосов решили, что раз вы частник, то мы имеем право экспроприировать в свою пользу у вас тридцать восемь яблок и…

— Ага, так-так-так, — обрадовался старик. — Что я и говорю: так сказать, екстренный налог? Что ж, берите, берите — ваша власть. Все в ваших руках, господа товарищи. Так бы и сказали. Пожалуйте, пожалуйте; жалко, одни осенние сорта остались… Приходили бы раньше: летние слаще-с… Только не взыщите: ежели в следующий раз пожалуете, я собачку спущу для порядка-с… Тут не одни мои доходы: тут и государственные-с а-гра-мад-ней-шие налоги-с…

— Чего ты ввязываешься, Дубинина? — с досадой сказал я. — Пойдемте, ребята. Ша-гом марш!

Старик некоторое время шел за нами и расспрашивал задних ребят: «Вы откуда, пионеры, с какой фабрики?» Но ребята сосредоточенно молчали; потом старик отстал.

Когда вышли в парк, я подошел к Сильве и сказал ей тихо:

— Вот ты и дискредитировала форпост.

Сильва вытаращила глаза.

— Да ты что… с ума сошел, что ли? Я дискредитировала форпост?.. Ты, пожалуй, скажешь, что это я послала ребят яблоки воровать?

— Этого я, конечно, не скажу. А спрошу тебя вот что: кто тебя просил разоблачать наши замыслы перед лицом классового врага?

Она замолчала. Ребята шли молча и как-то пришибленно. Внезапно Октябка отворотил блузку, вытащил из-под нее яблоко и швырнул его в кусты. Тогда и Курмышка запустил яблоком о встречную сосну. Сейчас же яблоки полетели дождем в лес и в придорожную канаву. Барабан молча отбивал дробь.

— Это все из-за тебя, — тихо сказал я Сильве.

Когда отошли еще с версту, решили посидеть и отдохнуть.

— Ну их, яблоки эти, — убежденно крикнул вдруг Октябка среди общего молчания. — Я попробовал одно: кислые, хуже лимона.

Ребята дружно и весело захохотали.

Должно быть, яблочная история стала кое-кому известна, потому что меня вызывают в уком. Неужели Сильва?

Как иногда разочаровываешься в девчатах… А она — еще самая лучшая из всех.

Ничего подобного; в уком вызывали по поводу инструкций форпостам. Значит, Сильва молчит.

Сегодня на вопрос Велосипеда, не приготовил ли кто-нибудь из нас реферата, Черная Зоя сказала:

— Я, пожалуй, могла бы попробовать.

— Тема? — спросил Велосипед.

— Женщина в капиталистическом и социалистическом обществе.

— Валяйте, — сказал Велосипед.

Он вообще говорил отрывисто, и нужно очень следить за его словами, чтобы сразу его понимать. Мы его еще не раскусили; ясно, во всяком случае, что он не похож ни на кого из шкрабов, и меньше всего на Никпетожа. Из его частной жизни известно только то, что он недавно приехал из Ленинграда.

Зоя вычитывала по тетрадке довольно долго. Слушать было довольно-таки скучно, и я представил себе, как я буду докладывать, чтобы не вызвать в ребятах такую же скуку. Потом я заинтересовался.

В общем, ход реферата был такой:

— Прежде, в первобытные времена, женщине жилось очень скверно, потому что она находилась в эксплуатации мужчины, как более слабая. С течением времени это хотя и изменилось, но очень слабо: женщина по-прежнему прикована к горшкам, к хозяйству, к дому, к детям, и это следует изменить. Мало того, женщина стала в капиталистическом обществе товаром (проституция), что уже само по себе возвращает нас к временам рабства. Изменение может произойти только в социалистическом обществе. Вместо домашних горшков будут организованы всеобщие столовые, дети будут воспитываться в яслях, детских домах и тому подобное, так что женщина будет раскрепощена и получит возможность заниматься любой работой, в частности — общественной. — При этом Зоя привела целый ряд примеров, как женщины хотели раскрепоститься. В Дании, оказывается, была организована специально женская коммуна, и о ней говорится в сочинении Лили Браун. И сейчас Советская власть делает всякие попытки в этом направлении: организуются общественные столовые, ясли, детские дома. Пока всего этого недостаточно, но надо надеяться, что с течением времени, когда будет изжит хозяйственный кризис, этих учреждений хватит на всех.