Дневник Кости Рябцева - Страница 2

«Кто такое Стэнли Холл? — пишет Костя, прочтя эту характеристику. — Наверное, такой же буржуй, не хуже Дальтона…»

И что же, ведь прав, пожалуй, Костя! Зря некоторые из педагогов усмотрели в своем не легком для воспитания, ершистом и своенравном питомце только те черты, которые делают его «типичным подростком по Стэнли Холлу». Как ни солиден авторитет этого ученого американского педагога, как ни велик его опыт, однако никогда мистеру Гренвилю Стэнли Холлу не приходилось иметь дело с такими, как Костя Рябцев!.. С теми пролетарскими ребятами, которые только после Октябрьского переворота получили доступ к настоящему образованию и, конечно, вступив в классы еще недавно недосягаемой для них средней школы, полным голосом и решительным тоном заявили о своих новых правах, данных им революцией.

И вся книга Огнева как бы полемизирует с этой чрезмерно ученой и в то же время оторванной от жизни характеристикой, выданной герою педагогами, оказавшимися не способными увидеть в своем питомце приметы необыкновенного времени.

Да, Костя Рябцев не из легких учеников. От него только и жди неприятностей… И он действительно порой бывает груб и учится не всегда хорошо. Но при всех этих недостатках Костя — подлинный сын революционного времени. Он знает, «за что боролись» старшие. Он понимает, какие блага завоеваны народом, и ясно видит свою цель в жизни: «Прожить с пользой для себя и других и потом бороться за всеобщий коммунизм». Так говорит об этом сам Костя. И не ради красивого словца, а для того, чтобы еще больше утвердиться в принципах, которые он считает священными, любит Костя Рябцев подчеркивать это главное направление в своей жизни.

«Никто никогда не посмеет сказать, что у нас с Сильвой есть что-нибудь, кроме чисто товарищеских отношений, — заявляет он со свойственной ему прямолинейностью. — И потом — мы с Сильвой настолько преданны мировой революции, что личные отношения отходят на второй, на третий и даже на десятый план».

В этих порой наивно звучащих и не всегда к месту произносимых тирадах слышится тем не менее чистый, искренний и твердый голос молодого советского человека, проникнутого жаждой служения делу революции.

Как и многим представителям октябрьской поросли нашего народа, Косте свойствен мальчишеский максимализм в побуждениях, словах и поступках. Танцы он презирает, вместе со своим приятелем, видя в этом занятии «идеологическую невыдержанность… ничего научного и разумного…». Не скрывает своего резко отрицательного отношения к школьнице, которая является дочкой служителя религиозного культа. Сожалеет, что обидевшая его девчонка, как раз наоборот, близка ему по классовой принадлежности, «Я спросил у девчат ее социальное происхождение и узнал, что она дочь наборщика. Жалко, что она не буржуйка, а то бы я ей показал».

Отношение к так называемому культурному наследию у Кости Рябцева еще очень примитивное. Он любит пересказывать в своем дневнике содержание прочитанных им классических книг или увиденных спектаклей. При этом Костя не очень церемонится с персонажами и героями, заботясь прежде всего о точном изложении сюжета и обращаясь с Гамлетом, Онегиным, Карменситой примерно так же, как со своими приятелями — Сережкой Блиновым или Сильфидой Дубининой:

«От этого дивчина, эта самая Офелия, спячивает с ума уже по-настоящему, а сын Лаерт приезжает из Франции и хочет прикокошить Гамлета за то, что он его папеньку угробил…»

Однако Костя отмечает: «…несмотря, что буржуазного происхождения, Гамлет был парень все-таки с мозгами».

Примерно так же говорится в дневнике о Евгении Онегине, о самом Пушкине и даже о Золушке, которую ученики первой ступени той школы, где учится Костя, в новогоднем спектакле представили в качестве «Красной Золушки»… Тут, кстати, Костя с полным сочувствием сообщает, что при той трактовке сказки, которую придали ей на школьном спектакле, принц уже собирается жениться на Золушке, как «вдруг является тот самый агитатор в красной рубашке, провозглашает, что началось восстание, и начинает этого принца бить по шее. Принц бежит через публику, а в красной рубашке гонится за ним, и в это время на сцену выходят все, что были ряженые на балу, и вместе с сестрами поют «Интернационал».

«Тут много неправдоподобного, — признается сам Костя, — но, конечно, с маленьких ребят спрашивать нечего, а играли они очень здорово, так, что мне самому захотелось на сцену».

Сегодня все это звучит анекдотично. Да и автор не собирается скрывать собственное ироническое отношение к такого рода трактовке классических сказок и трагедий.

Конечно, в голове у Кости еще изрядная мешанина. Он жадно набирается знаний, культуры, многое глотает наспех, не в силах осмыслить приобретаемое так, как следовало бы. Да и школа еще блуждает в поисках новых форм обучения, еще владеет ею пресловутый «Дальтон-план», про который Костя пишет так:

«Это такая система, при которой шкрабы ничего не делают, а ученику самому приходится все узнавать. Я так, по крайней мере, понял. Уроков, как теперь, не будет, а ученикам будут даваться задания. Эти задания будут даваться на месяц, их можно готовить и в школе и дома, а как приготовил — иди отвечать в лабораторию. Лаборатории будут вместо классов. В каждой лаборатории будет сидеть шкраб, как определенный спец по своему делу…»

Если читатель вспомнит, что «шкрабами», по тогдашней модной привычке сокращать наименования, ученики звали школьных работников, то все остальное в этом описании будет для него ясным и довольно точно рисующим положение в школе после введения «Дальтон-плана». Как известно, воцарение «лорда Дальтона» в тогдашней, едва лишь оправившейся после разрухи, не имевшей однородного по подготовке контингента учащихся, школе ни к чему путному не привело. Это было в тех условиях одним из утопических заблуждений, которыми у нас грешили в первые годы существования новой, советской школы, когда как раз прежде всего требовалось ввести строгую учебную дисциплину, установить четкий порядок занятий и необходимый повседневный контроль.

«Дневник Кости Рябцева» написан очень своеобразным языком, чрезвычайно типичным для школьного просторечья той поры. Впоследствии некоторые критики упрекали Н. Огнева, что он злоупотребляет школьным жаргоном, засоряет тем самым язык художественного произведения. Может быть, действительно кое-какие излишества по этой части автором и допущены, но озорные словечки, всевозможные лихо и энергично звучащие речения, которыми изобилует язык самого Кости и почти всех его товарищей, воссоздают очень точную атмосферу школы тех лет, передают характер горячего, еще не перебродившего времени. И кроме того, ведь вся книга написана в форме дневника школьника. Манера изложения здесь характеризует самого героя. Огнев стремится к максимальному правдоподобию и достигает его. Большинство страниц «Дневника Кости Рябцева» звучит так, словно они взяты из подлинного дневника школьника тех лет. Это придает особую убедительность книге, хотя кое-где и ведет неизбежно к языковому натурализму.

Стоит особо сказать о тех страницах «Дневника», где герой его откровенно пишет о трудностях и переживаниях, связанных с определенным этапом — годами полового созревания. Косте глубоко отвратительно всякое распутство, пошлая свобода, которую проповедовали сторонники теории «стакана воды», вся та грязь, которая налипает на человеческие отношения, если на них смотреть уж слишком просто, «по-собачьи», как выражается сам Костя. Но в то же время эта интимная сторона жизни, взаимоотношение полов, очень занимает и мучает героя «Дневника». Литературная критика справедливо отмечала, что Огнев рассказал об этом немаловажном моменте в жизни каждого подростка без фарисейства и без смакования, с той несколько грубоватой, естественной простотой, какая свойственна всем побуждениям героя дневника. У нас, к сожалению, очень мало и редко затрагивают в книгах для юношества эти трудные, но неизбежно встающие перед каждым юношей и девушкой вопросы, которые почему-то стали в литературе «неприкасаемыми» темами. Н. Огнев сумел показать и эти интимные черты созревающей личности в своем юном герое.