Дневник царевны Несмеяны - Страница 4

Изменить размер шрифта:

На завтрак был блин. Обычно папа печет тонкие, как бумага, дырчатые блинчики. Но сегодня ему было некогда, поэтому он вылил все тесто на самую большую сковородку и запек чудовищных размеров блин. Мы отщипывали от блина каждый со своего края, но смогли осилить лишь одну десятую часть. Папа пару раз вспылил — когда заляпал маслом очередной свиток и когда макнул блин в чернильницу.

Мы с палачом посмотрели на такое дело и решили уйти из дворца на целый день, чтобы не угодить под горячую руку. Палач быстренько вымыл сковородку, запасся водой, и мы ушли в горы.

А когда вернулись, оказалось, что папа уже все обстряпал. И указ написал, и зачитал. Мы застали его, только что вернувшимся. Он даже маскировочную бороду не успел снять. У папы таких бород целая гардеробная. Круглая и недлинная борода кучера, длинная до груди — дьячка. Мне больше всего нравится аккуратная профессорская бородка. Эту комнату завел еще мой прапрапрадедушка, Карл двадцать девятый. Он обожал такого рода шутки: поговорит с кем-нибудь по душам, порасспросит о власти, о царе — нравится ли, мол. А потом — хоп! — бороду, и перед доверчивым болтуном — царь августейшей персоной. Только было одно но — прапрапрадедушка обладал таким внушительным пузом, что его всегда узнавали. Прапрапрадедушка страшно на это злился, пока не придумал выколоть глаза всем поданным, старше восемнадцати.

А для папы комната с бородами стала настоящим спасением. Кем он только в государственных интересах не переодевается! Он и кучера казнил только потому, что у него появилась кучерская бородка — смог себе позволить.

Папа поправил бороду и, пряча глаза под полями глашатайской шапки, зачитал указ специально для нас. Дословно уже не помню, но суть такая: он решил выдать меня замуж. Не за первого встречного, конечно, но и не за принца, принцы давно ко мне не сватаются. Он готов выдать меня за любого желающего, лишь бы тот сумел меня рассмешить. А в наследство пообещал полцарства. Я всплакнула. На этот раз папа даже не возражал — у меня был повод. Только отправил меня рыдать в свою опочивальню.

Проклятый ковер снова промок. Да так, что слезы протекли на нижний этаж и хлынули с потолка папиного кабинета. По счастью, папа как раз там стирал с книг пыль и сумел вовремя принять меры: наставил тазиков под струи и послал палача вынести ковер на просушку. Палач снова возмутился — он точно помнил, что не нанимался мыть во дворце полы. И папа снова показал ему контракт, где совсем мелкими буковками после всех обязанностей сторон красовался пункт о просушке ковров. Этот пункт тоже стал для палача своего рода откровением. Он даже заподозрил папу в мошенничестве. Но спорить не стал. Спорить с царями даже палачам небезопасно. Поэтому палач поплелся на второй этаж и, ворча под нос ругательства, начал вытаскивать в коридор трюмо.

Под ногами у него хлюпало, словно он ступал по болоту. Палач удивленно посмотрел на меня и спросил, откуда во мне берется так много слез? Я сказала, что не знаю. Ведь это, скорее всего, даже не мои слезы, а папины. Палачу я смогла это рассказать, не боясь быть осмеянной — он не придворный физик. И не ошиблась. Палач всерьез призадумался. А потом ответил, что так оно и есть. Разве что не только папины, но и всех моих неисчислимых и пронумерованных предков: всех Карлов, Вильгельмов, Фридрихов, Александров и Елизавет. А также слезы всех подданных, которые были пролиты из-за них. Все это тоже прекрасно укладывалось в его понятие законов наследственности. Есть время разбрасывать камни, и есть время собирать. И если одному достается вести войны, то другому приходится восстанавливать разрушенные города. А сейчас пришло время оплакивать. И так уж вышло, что роль плакальщицы выпала мне. Я не стала спрашивать — за что. И так поняла. Но на ночь все-таки поплакала. Очень уж стало себя жалко.

* * *

Когда я увидела плотную толпу, забивающую весь внутренний дворик под завязку, я удивилась, что в нашем царстве набралось такое количество холостяков. А еще тому, какой же плотности может достигать толпа людей — там не то что яблоку, казалось, лезвие ножа между ними не просунуть. Но их оказалось еще больше — женихи заняли все пространство коридоров и лестниц так, что мне пришлось пробираться в тронную залу тайным ходом.

Тайными ходами не пользовались уже лет сто. За это время на их стенах наросли длинные бороды серой паутины, а каменная кладка стен заросла грибком и плесенью. Я успела только кое-как счистить с короны налипший мусор, как папа, наспех привязав мои лодыжки и кисти рук к трону, уже распахнул дверь, впуская первого жениха. Им оказался дородный детина со сбитыми в кровь кулаками и свежей царапиной на скуле. Детина поклонился, здороваясь, и принялся меня смешить: вытащил из кармана удивленную жабу, воткнул ей в зад соломинку и, пока я не поняла, что он собирается сделать, надул ее до отказа. Жаба вытаращила глаза от неожиданной боли. Бока у нее натянулись, вот-вот треснут. Папа попытался было поощрительно засмеяться, но смешок у него вышел жалкий, больше похожий на кваканье, потому что папа заранее понял, что сейчас произойдет и судорожно вцепился за занавеску.

Слезы не просто полились у меня из глаз, они хлынули из меня горным потоком, крутя в воронках опрокинутую мебель и накрыв волной окно. Жених утонул практически сразу, а его несчастная жертва пучеглазым мячиком запрыгала на волнах. Папа спасся, вскарабкавшись под самый потолок. Даже не знаю, что бы с нами было, если б не находящийся снаружи палач. Он бросился к нам на помощь, прорубая себе в женихах дорогу, и тремя ударами топора выбил дверь. Слезы хлынули на лестницу, смывая первые ряды женихов под ноги последующим. Кандидаты повалились, давя друг дружку. И когда вода сошла, толпа оказалась значительно поредевшей.

Папа выступил вперед и объявил, что это было небольшое стихийное бедствие, которое благодаря его мудрому правлению уже локализовано — так что нет никакого основания для паники. Палач приступил к ликвидации последствий — взвалил на себя несколько трупов и сбросил в ближайшее окно, выходящее на дворцовый ров.

А я уже вошла в ту стадию слезоиспускания, когда остановиться уже невозможно. Папа нет, чтобы отложить все до завтра, проявил царское упрямство и продолжил церемонию. Сперва запускал женихов по одному. Несчастные, оказавшись в царских покоях да еще и лицом к лицу с бледным от ярости папой, пугались почти до смерти. Один даже потерял сознание, едва за ним закрылась дверь. Некоторые начинали плакать и проситься наружу. Папа никого силой не удерживал — отпускал без лишних разговоров и затаскивал следующего.

Я плохо их помню — все через слезы смотрелись одним размытым лицом. Запомнился только шелудивый старичок, который жестом фокусника вывернул себе губы, обнажив гнилые пеньки зубов. Его мне было жальче всех. Папа схватил его за шиворот и выставил за дверь. И, кажется, здесь я впервые заметила едва слышное тяпанье топора. Тяп! — такой сочный звук, словно кто-то рассекает капустный кочан. А когда за следующим женихом закрылась дверь и звук повторился — Тяп! — я поняла, что задумал папа. Женихи это тоже поняли, и их вопли заполнили коридоры, лестницы, внутренний дворик, всю мою голову и весь мир до самого неба.

Я рыдала, умоляя папу прекратить все это. Билась на троне, пытаясь выкрутиться из веревок. А папа кричал, что если я не прекращу истерику, он отправит на плаху и меня. А когда он понял, что этот аргумент на меня не действует, решил подтвердить его наглядно и позвал палача.

Палач был усталым. Он поставил в углу топор и присел рядом. Достал папироску, прикурил, и пока она дымилась у него в руках, молчал. Я тоже затихла — горло распухло и онемело от крика. Слезы беззвучно лились по щекам, затекая в искаженный от истерики рот. Палач потушил папироску и сказал, что если я хочу прекратить все это, мне нужно рассмеяться. Сделать над собой усилие и рассмеяться. Помни, сказал он, ты всего лишь оружие. Нож, которым отрезают ломоть хлеба. Нож не виноват, когда его оборачивают на убийство, но не вонзиться он не может.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com