Днепровский ветер - Страница 3

- Где он был?- сердито спросил профессор.

- В каюте и был, за диван завалился... Прошу прощения!.. Теперь можно и червячка заморить,- счастливец искал взглядом, где бы сесть.

Место ему нашлось за круглым столом посреди зала, где неторопливо и степенно обедали женщины, везущие на юг картошку. Владелец вновь обретенного бумажника сразу заговорил с ними. Узнав, что женщины родом из степных районов и что колхозы их расположены на самом берегу тамошнего искусственного моря, попутчик тут же признался весело, что является им почти родственником, поскольку он один из тех, кто в свое время проектировал это рукотворное море. Но вместо того, чтобы выказать радость, женщины лишь молча переглянулись и насупились.

- На кой леший нам такой родич,- наконец громко произнесла самая боевая из них, яркощекая,- столько плавней, земли золотой отдали под затопление, а картошка где? То сами ею всех кормили, а теперь для себя вот из-под самого Киева везем.

- Плавни нам по ведру картошки с куста давалазаметила тоном поделикатнее другая, сухощавая, старенькая,- тыквы такие родились, что руками не обнять...

- Рай был, а вы нам болото сотворили,- снова подхватила яркощекая,летом вода цветет, смердит, берега подмывает, воды набрать не подступишь! У моря, а без воды живем! Водопровод для села и для фермы когда еще обещали, да так и поныне обещают.

- Ну, в этом я не виноват,- заметил упавшим голосом проектировщик.

- А кто же виноват?- возмутилась молодица.- Сами же планировали, да и опять, говорят, планируете. Теперь вон собираются дамбы возводить, чтобы Конские плавни назад у воды отвоевать, а тогда что же думали? Прежде чем вот так целые края затоплять, с людьми бы вам посоветоваться, с колхозами да райкомами... Потому что, может, десять ваших гэсов не дадут того, что дает земля, которую вы затопляете...

- Так его, так,- подбодрил молодицу днепродзержинский пенсионер.

Олимпийцы и новый их приятель-моряк, рассчитавшись, пробирались к выходу. Поравнявшись с гражданином в пижаме, моряк не утерпел, подал голос:

- Вот кому везет! Сколько Любкиного внимания - и за что?

- Объявить - это входит в круг ее обязанностей,- буркнул владелец объявившегося бумажника.

- А все же, гражданин,- нагнулся к нему моряк,- позвольте сказать вам по секрету...

- Говорите.

- ДРУ^Я на Любкином месте, подумайте, разве стала бы возиться с таким раззявой да плюс еще и паникером?..

- Спасибо за комплимент.

- Пожалуйста.

И стриженый, выпрямившись, твердым шагом вышел за олимпийцами. На их приглашение поиграть в пинг-понг, однако, ответил отказом и чем-то вроде бы озабоченный, помрачневший побрел на корму курить одна за другой крепчайшие свои сигареты.

Днепр - весь серебристо-малиновый, потому что и небо такое,- широко и вольно катит свои волны вдаль. Берега то приближаются, то отходят под самый горизонт. Простор, вода, изредка птица пролетит. На солнышке, с подветренной стороны палубы еще довольно тепло, пассажиры тут ловят лучи, а с теневой, северной стороны так и режет ветер. Здесь никого нет,- уже и поэт, буйночубый любитель ветров, сошел где-то на ночном причале. Разве что появится озабоченный чем-то морячок, который заметно поднадоел своей излишней разговорчивостью и пассажирам, и команде, ходит в одиночку, бесцеремонно заглядывает в окна кают и служебных помещений, и если бы люди ил экипажа спросили, кого он ищет, сказал бы не таясь:

- Вашу эту... Любку!

А она между тем сидит в комнате отдыха, что в носовой части судна, и пишет письмо. Тут ей никто не мешает - одна-одинешенька, с глазу на глаз с белой бумагой. Напишет несколько слов и переведет взгляд на окно, за которым открывается Днепр с хорошо знакомыми видами берегов, где вышка маяка сменится еще одной длиннющей многооконной фермой или выплывет силуэт ветряка на далеких холмах. Сооружение отшумевших эпох, оно уже отживает свое, застыло рваным крылом вдали как знак непойманного ветра, одиночества и печали.

Это уже Кременчугское море.

Нагнувшись, Люба снова что-то задумчиво пишет. Если бы моряк, что блуждает по палубам да заглядывает всюду, мог заглянуть и в это ее послание, он прочитал бы там:

"Милый мой, дорогой!

Капитан захворал, и я целую ночь стояла на вахте, и все думала о тебе. Когда стою на мостике, то сквозь тьму ночи вижу тебя где-то там, впереди, за сигнальными огнями. На причалах, как выйду, все ищу тебя глазами, хотя знаю - тебя там нет, ты - далеко. Если бы нашему судну да скорость ракеты! Скорость такую, чтобы долететь, домчать до тебя вмиг! Мои пассажиры иногда ропщут, что мы ходим чересчур медленно по нашим временам, еле плетемся, мол... Людям надобно скоростей, надо гнать, чтобы аж в ушах свистело, вот только не знаю: в этом ли счастье для человека? Сегодня утром стою на мостике, а надо мной внезапно с ревом пронесся реактивный через Днепр. Даже глаза закрыла. Раскрываю, а в воздухе - совсем беззвучно чайка плывет. Там снарядный гул и свист, а эта, как на экране, тихо так плывет, медленно, хоть музыку о ней сочиняй..."

Посмотрела в окно, погрызла в раздумчивости карандашик и снова писала:

"Кременчугским морем идем. Чем дальше на простор, тем крылатее ветер. Ночью, когда стоишь на вахте, он толкает тебя, будто кто-то живой, всякие мысли навевает...

Вспомнилось, как была я совсем маленькой, и мы убегали с мамой на переправу... Я спотыкалась и падала в бурьяне, а справа горело что-то большое, ветер гнал по небу черные клубы дыма, и они перегоняли нас..."

Кто-то затенил Любе свет снаружи. Подняла глаза - за окном, заслонив собою чуть не пол-Днепра, стоит морячок стриженый и широко улыбается.

Она тоже улыбнулась ему.

А еще через минуту увидела его уже в двери,- взволнованный, устремился через комнату прямо к ней. Она растерянно поднялась.

- Вам чего? Объяснять мне, что такое морские узлы?

Вообразил себе, будто я и вправду не знаю?

- Люба, дай мне какое-нибудь задание!

- В Днепр бросишься?

- Хоть с мачты.

- Холодно уже... И потом - зачем?

- Чтоб доказать. Чтобы ты знала... Нет, это не шутки!

Она посмотрела на него взглядом пристальным, как смотрела, наверное, ночью на бакены, на сигнальные огни.

Потом, взяв со столика книжку и недописанное письмо, с недовольным видом направилась к двери.

Парень, однако, от нее не отставал. Она на палубу, он на палубу тоже... Стала подниматься на мостик - и он за нею на ступеньки.

Девушка обернулась, сердитая:

- Читать умеешь? Вот надпись: "Посторонним воспрещается!"

- Я не посторонний.

- Нет, посторонний. Именно - посторонний!

Это было сказано так, что он не отважился идти за нею дальше. Вернулся, постоял на краю палубы, подставив лицо ветру. Занята! Есть у нее! Но кто? Где он? Какой?

До самого вечера сидел отвергнутый страдалец в буфете, окутанный тучей сигаретного дыма, и уже не витийствовал на все стороны, рассказывая всем, особенно картофельным молодицам, про свои подводные и надводные одиссеи.

Ночью на ГЭСе выгружали картошку. Набежали бригадой грузчики, на головах брезентовые капюшоны, спадающие на самые плечи, одежонка кое-какая, обувка тоже.

Большинство из бригады немолодые уже, кряжистые, низкорослые, некоторые и вовсе словно бы неказистые, а как они взялись за работу! Как у них закипело!

Пассажиры, сгрудившись у трапа, наблюдали за ними, точно за какими-то чародеями. Делалось все дружно, весело, от души, тяжеленные мешки и чувалы так и мелькают, так и летят, будто наполнены они пухом, а не картошкой...

Одни грузчики из трюма - гуськом на трап, который так и пружинит под ними, и дальше с мешками на пристань, а другие, освободившись, уже им навстречу бегом, рабочим строем - "где еще тут? Давай! Мигом! Расступись!"

- Вот это работа. Даже смотреть приятно!- с восхищением сказала Люба, и хотя вряд ли она обращалась к незадачливому своему кавалеру, он воспринял это как намек и сразу исчез, провалился в трюме. Вскоре он появился оттуда в строю грузчиков с тугим многопудовым чувалом на плечах.