Днепровский вал [СИ от 09.10.2012] - Страница 75

Он был всего лишь учителем, не солдатом. Хорошим учителем, если к нему пришли за советом. В наш просвещенно-безбожный век за мудростью уже обращаются не к ксендзу, а к образованному человеку. Пан учитель, отчего так? Нас убивают немцы. Сюда идут русские, чтобы тоже нас убивать. И нас убивают свои же. Бог карает несчастную Польшу, или посылает нам испытание — но не вы ли учили нас, что бога нет, и все определено естественными законами? Так во что же верить и за что жить?

А ведь все казалось таким прекрасным. Три года германской оккупации, что ж, немцы все же культурный европейский народ, в сравнении с московитами, которые целый век оскверняли Польшу своим азиатским сапогом, и некоторая жестокость завоевателей, это временные эксцессы любой войны. И все помнят, чем кончил Наполеон, падение Рейха будет не менее страшным и быстрым, нельзя в столь быстрый срок построить прочную империю, имея Англию во врагах, а британцы никогда не смирятся с чьей-то гегемонией на континенте, немецкой, французской, русской, да хоть турецкой. И Польша еще восстанет, больше, краше, сильнее, чем была!

Четвертое августа будет праздником нашей свободы, на все грядущие года — так объявил сам Освободитель, генерал Коморовский. Хотя гетто взбунтовалось еще тридцать первого, а третьего августа восстала вся Варшава, немецкая администрация бежала прочь, на сторону повстанцев перешли охранные полки. А праздник начался четвертого вечером, совсем как до войны, не хватало лишь фейерверка — иллюминация на улицах, нарядная толпа, музыка из окон ресторанов и кафе, и конечно они, герои, спасители и защитники Отечества, такие бравые мужчины с бело-красными лентами на рукаве, и с такими же кокардами на шапках-конфедератках, немцы выдали "охранным" польскую же форму из трофеев тридцать девятого, а не свое фельдграу. Следы боев были старательно убраны — да и какие следы, смешно, немного разбитых стекол? А кто-то из офицеров уже щеголял в невесть как добытых довоенных парадных мундирах с аксельбантами, при сабле — и рассказывали, что все портные завалены заказами на шитье новых мундиров, что для Коморовского ищут белого коня, на котором он будет принимать парад, и что вся сотня его личной охраны будет на конях и с белыми крыльями за спиной, как легендарные рыцари Трилогии Сенкевича. Повсюду были развешены бело-красные флаги, и изображения белого орла на красном щите. Польша из тлена восстала — ура, панове! И лишь откуда-то издали, от товарной станции, иногда доносилась стрельба, как салют.

А на следующее утро над Варшавой появились немецкие бомбардировщики. Как в тридцать девятом — но не было ни зениток, ни истребителей, чтобы им помешать. Днем последовал еще один налет, и еще — затем их просто перестали считать. Однако пожарные выезжали тушить, и кареты скорой помощи развозили раненых по больницам, и убитых хоронили, и восстанавливали разрушенное — по крайней мере, еще два дня в домах был и свет, и вода. А вот продукты из магазинов пропали как-то сразу. Спички тоже.

Его окликнули тогда на улице, пан учитель! Это был Томек, самый старший, с бело-красной ленточкой на рукаве, а на плече его висел самый настоящий автомат, МР-18 еще той войны. Цитадель наша, и склады, там было все оружие для полиции, и боеприпасы, раздавали всем, кто записался! Мы уже повоевали, пан учитель, у пакгаузов товарной, там в охранных батальонах были русины из Лемберга, они за немцев остались, склады грабят — эх, было бы нас больше, а то сил не хватило их отбить! Еще на Мокотувском поле было славное дело, там у немцев зенитная батарея была, мы почти ее захватили, когда они стволы опустили и по нам врезали. А вот аэродром Бабице наш, и говорят, из Англии самолеты ждут с целой дивизией нам в помощь! И еще с севера, из леса отряды подошли, нас теперь сила! А мы теперь бойцы Первого повстанческого батальона имени маршала Рыдз-Смыглы — я, Марек и Стефан, полноправные бойцы, ну а малышня пока на подхвате, посыльными там, или подносчиками патронов.

Утром шестого Варшава была разбужена взрывами. Огонь тяжелых орудий был бесприцельный, беспокоящий, по всему городу, чтобы посеять панику и сломить дух. И грохот боя доносился с юга, от Охоты и Мокотува. И кто-то сказал страшное слово — ЭсЭс идут! Но общего страха еще не было, никто пока не представлял, что их ждет.

Тогда к нему пришли его мальчики — пан учитель, объясните нам? Нам сказали, чтобы мы были готовы, отразить любого, кто попытается ворваться в Варшаву силой. Будь то немцы или русские — но ведь русские бьют немцев, как же они одновременно могут быть нам врагами? Разве не разумно будет воспользоваться их помощью?

Он был учителем, не солдатом. Но его отец очень гордился древностью своего рода. И рассказывал, что у него была сабля принадлежащая его прапрапрадеду, который в войске Стефана Батория брал на нее Смоленск, Псков, Москву, и без сомнения, взял бы и Петербург, если бы этот город тогда существовал — но денежные затруднения вынудили продать семейную реликвию. Потому, он знал из рассказов отца, что такое шляхетская честь.

— Под немцами мы потеряем лишь нашу свободу. А под русскими — душу.

Когда-то давно его предки восстали за свободу Польши против русского царя. Восстание подавили, сдавшихся повстанцев сослали в страшную ледяную Сибирь. Их дети уже не видели Польши, а для внуков эта страна была лишь географическим понятием, о котором рассказывают сказки, они еще помнили наш язык, но уже вели себя как русские, служили России, и связывали с ней все надежды, считали ее интерес своим — потомки повстанцев, готовых умереть за Белого Орла! Вот что будет с нами, когда и если русские придут — может быть, мы будем живы, здоровы, сыты, и вы даже сумеете осуществить ваши мечты, как ты, Янек, хотел выучиться на врача, и ты, Зденек, стать инженером, вот только вы больше не останетесь поляками. Как в сказке, где дьявол совращал человека, предлагая, я дам тебе все, любую твою мечту, и справедливость, свободу достичь всего, что хочешь — возьму лишь за это твою душу.

— Кто ты есть? Поляк малый. Який знак твой? Ожел бялый. Поляк, а не русский! Орел, а не звезда! Помните об этом!

Мальчишки не боялись смерти. Происходящее казалось им приключением, где убивают других, но только не меня. Томек погиб первым, вечером того же дня. В этой войне не было места лихости и геройству, бездушная и безотказная немецкая военная машина перемалывала храбрецов стальными челюстями, сначала накрывали артиллерийским огнем, затем танки с мотопехотой добивали уцелевших. Томек был убит осколком снаряда, в том бою даже не увидев врага.

Марек погиб на окраине Охоты на следующий день. У повстанцев почти не было артиллерии, чтобы бороться с танками, были лишь бутылки с бензином, кто-то из университета придумал подмешивать еще масло, сахар или клей, чтобы липло к любой поверхности, и еще что-то, чтобы вспыхивало сразу при разбитии бутылки, без запала. Легко ли подойти на расстояние броска к ползущему и стреляющему танку? Из двадцати добровольцев не вернулся никто — и один танк сгорел. Всего один, за двадцать жизней.

Зденека командир послал с донесением. И мальчишка старался быстрее выполнить приказ, чтобы не погибли товарищи. Он не знал, что ради этого на войне часто надо затаиться, переждать, ползти, идти в обход. И донесение не было доставлено, потому что двое посланных следом погибли так же. Они были храбры, бойцы Первого повстанческого батальона имени маршала Рыдз-Смиглы — но их не обучили воевать. В отличие от немцев, отведенных на отдых и пополнение после ада Восточного фронта, где неумелые не выживали.

Стефан погиб, когда эсэсовцы входили в Волю. Никто еще не знал, что наскоро сооруженные баррикады поперек улиц легко сметаются артиллерией и совсем не задерживают танки. После придумали сажать целый взвод или отделение метателей бутылок на чердаки и верхние этажи — до поры не выдавая себя и лишь слыша, как внизу движется танк, они одновременно по команде высовывались и бросали свои снаряды. Это оказалось успешным, удалось сжечь десяток танков и бронемашин, но уже на следующий день немцы стали сначала осматривать дома, заглядывая во все квартиры, и убивали на месте всех, кого находили там, лишь после этого двигая вперед броню, подвалы забрасывали гранатами и выжигали из огнеметов. Или же саперы закладывали взрывчатку под несущие стены, обрушивая весь дом. Все это очень замедляло немецкое продвижение, но повстанцам нечего было ему противопоставить, его нельзя было остановить. И там где прошли эсэсовцы, уже не было городских кварталов, не было домов и улиц — только земля, заваленная обломками, сожженная огнеметами, одна лишь выжженная земля.