Дмитрий Донской - Страница 134

От автора не ускользают и живые черточки характера великого князя. Движимый истинным благочестием, он в дни Великого поста каждое воскресенье причащался Святых Таин.

В соответствии со своим «царским саном» он любил пиры и красивую одежду: «…в сладости ядяше и краснейше Соломона одеяние ношаше» (271, 104).

Князь был примерный семьянин и «законному же и супружному житию чьсть приемшю» (271, 111).

Его натуре не чужды были созерцательность и склонность к философскому взгляду на мир. Он помнил, что «видение мимоиде под луну сущим всем», то есть «ничто не вечно под луной» (271, 104). Это настроение Дмитрия запечатлела и княжеская печать с изображением головы царя Давида и надписью: «Всё минет» (305, 149).

В идейном и образном строе «Слова» присутствует эсхатологическая тема. Год Куликовской битвы — 1380-й от Рождества Христова, или 6888-й от Сотворения мира. Наступали «последние времена». Оставалось около ста лет до истечения седьмой тысячи лет и приуроченных к этой дате Конца света и Страшного суда. Государи, правившие в это время, попадали в особую, эсхатологически значимую категорию — «цари последних времен». Все их подвиги и деяния, победы и поражения так или иначе связывались с древними пророчествами, с рассуждениями Мефодия Патарского о признаках приближающегося Конца света.

Таинственное значение происходящего умножалось редким календарным совпадением Пасхи и Благовещения в 1380 году. Что оно означало — никто толком объяснить не мог. Но все соглашались, что это некий знак Небес.

Итак, Дмитрий не просто царь, а отмеченный Промыслом «царь последних времен». Под его управлением Русская земля наслаждалась миром и процветанием. «И въскипе (расцвела. — Н. Б.) земля Рускаа в лета княжениа его». После его победы над «нечестивым Мамаем» «бысть тишина в Руской земли» (25, 210).

Возносясь мыслью к облакам, автор «Слова» не забывает и земные дела. Он не забывает отметить, что Дмитрий «княжение великое дръжаше, отчину свою, лет 29 и шесть месяц». Выше мы уже говорили, что превращение великого княжения Владимирского в вотчину московских князей Дмитрий считал своей важнейшей политической задачей.

Перед кончиной Дмитрий дает наставления семье и придворным. Помимо обычных советов (сыновьям — слушаться матери, княгине — следить за детьми, боярам — верно служить наследнику престола) примечательно настойчивое обращение к боярам. Князь напоминает им о том, как многим они ему обязаны. «Вы же не нарекостеся (назывались. — Н. Б.) у мене бояре, но князи земли моей» (25, 216). За этой фразой кроется еще одна из загадок эпохи Дмитрия Донского: принципы его отношений с правящей элитой Северо-Восточной Руси. Как мог он на всех поворотах своей судьбы сохранить поддержку московской и владимирской знати? Какими методами управлял этой вечно склонной к фронде бородатой аристократией? Из каких людей создавал то, что мы сегодня называем «социальной базой» правящего режима? Скудность источников позволяет ответить на эти вопросы только предположительно. Так, полагают, что «уже в конце 60-х годов XIV века Дмитрий провел реорганизацию военной службы» (206, 81). Он поднял военное значение «двора», то есть своей личной свиты. Стремясь укрепить верность бояр, он щедро раздавал им города и волости «в кормление», а также наделял их вотчинами.

В «Слово» вставлен и краткий пересказ содержимого духовной грамоты князя Дмитрия. Очевидно, этот документ был тогда предметом всеобщего обсуждения.

После сообщения о кончине князя с точной датой — «майа в 19, на память святого мученика Патрекиа, на 5-й недели по Пасце в среду, в 2 час нощи» — следует пространный и местами поэтичный плач княгини Евдокии. В нем можно услышать отзвуки плача по Андрее Боголюбском Кузьмища Киянина и плача Ярославны из «Слова о полку Игореве».

На последних страницах своего произведения неизвестный автор дает волю собственному литературному таланту и начитанности. Он оплакивает умершего князя, называя его «великый царь Рускыа земля» (25, 222). Так провожали князя Дмитрия в историю его благожелательные современники. Вероятно, многочисленные соперники и враги Дмитрия испытывали по этому случаю иные чувства и выражали их в других словах.

В начале нашей книги мы поставили ряд вопросов и обещали по возможности дать на них ответы. Настало время исполнить обещание.

Первый и главный вопрос: кто же такой Дмитрий Донской — герой или героический миф? Безусловно — и то и другое. Карлейль говорил, что «мужество, геройство — это, прежде всего, доблесть, отвага и способность делать» (169, 177). Эту способность Дмитрий проявлял на протяжении всей своей беспокойной жизни. В результате этой непрерывной деятельности — моральную оценку которой оставим до лучших времен — он в несколько раз увеличил размеры своих владений и заставил не только русских князей, но и литовских Гедиминовичей, и ордынских ханов признать себя и весь московский дом безусловными политическими лидерами Северо-Восточной Руси.

Но будучи героем действия, Дмитрий со временем стал и темой героического мифа. Его победы над степняками (о подлинных масштабах которых можно спорить) были остро востребованы тогдашним русским обществом. «Время слуг своих поставляет», — говорил младший современник Дмитрия мудрый грек митрополит Фотий (20, 317). Дмитрий был и слугой, и господином своего героического века. Проснувшемуся русскому самосознанию нужны были символ, стяг, герой. И Дмитрий Донской как никто другой соответствовал этой роли. Он был не просто правитель, а деятель харизматического типа, абсолютно уверенный в собственном предназначении. Таких, как он, всегда окружает ореол легенды.

Один из современных исследователей эпохи Дмитрия Донского пришел к выводу, что «его политические достижения превосходят полководческие» (134, 132). В этой оценке кроется некоторая двусмысленность. Дело в том, что, рассуждая о достоинствах Дмитрия Донского как политика, трудно уйти от печальных воспоминаний. Бесконечная тяжба с Тверью… Многолетний конфликт с Литвой… Вконец запутавшиеся церковные дела… Висевшая на волоске победа над Мамаем… Разгром Москвы Тохтамышем… Впрочем, Дмитрий умел быть хорошим организатором. Собрать общерусское войско и повести его сначала на Тверь, а потом и на Мамая, и на Новгород — уже это стоило немало. Главным же достижением Дмитрия как политика принято считать окончательное закрепление великого княжения Владимирского за московским домом (134, 133). Действительно, это была победа, превосходившая по своему значению все захваты и «примыслы» московских князей. Но справедливости ради заметим, что этому процессу никто особенно и не препятствовал, за исключением беспокойного, но в целом уже не опасного для Москвы тверского князя. «Игра», что называется, «была сыграна» еще в годы правления митрополита Алексея. Орда ничего против московского лидерства не имела. И в этом смысле прав был Карамзин в своем знаменитом парадоксе — «Москва обязана своим величием ханам».

При общем сходстве с политикой других князей, политика Дмитрия Донского имела две особенности. Первая — служение общей для потомков Калиты «великой цели», которую один из тогдашних книжников определил как «собирание Руси»; вторая — умеренность по части расправ. Жестокий по необходимости, по законам своего жестокого века, Дмитрий никогда не опускался до зверств. И это много прибавляло ему народной любви.

И еще одно. Как политик харизматического типа, Дмитрий обладал одной очень редкой для той эпохи и ценной чертой: способностью нарушить традицию, идти «неготовыми дорогами». Начав войну с Ордой, он фактически отверг заветы не только отца и дяди, но и своего великого деда — Ивана Калиты. Решиться на такую дерзость мог только человек, услышавший голос Бога.

Как полководец Дмитрий едва ли превосходил таких несгибаемых и предприимчивых бойцов, как Михаил Тверской и Олег Рязанский. Но на весах славы его победа на Куликовом поле перевесила все их успехи.