Дмитрий Донской - Страница 121

Русские города XIV–XV веков (не считая вошедших в состав Великого княжества Литовского и имевших особую историческую судьбу) были в большинстве своем небольшими дерево-земляными крепостями, в которых окрестное сельское население укрывалось в случае опасности. Лишь немногие города — как правило, столицы великих или удельных княжений — имели атрибуты торгово-промышленной деятельности. В то время как европейские города демонстрировали признаки буржуазного развития, русские жили в ином социально-политическом измерении. «Города XIV–XV вв. в Северо-Восточной Руси полностью сохраняли свой феодальный характер» (286, 232).

Причины такого положения были весьма разнообразны. Это и низкая производительность сельского хозяйства, не позволявшая крестьянам кормить многолюдные города, и удаленность Руси от морей и мировых торговых путей, и нехватка или отсутствие в стране важнейших природных ресурсов (золота и серебра, железной и медной руды, свинца и соли), и постоянные нападения степняков, направленные прежде всего на города.

Исключением из правила были главные города Северо-Западной Руси — Новгород и его «младший брат» Псков. Благодаря своему расположению на древнем «пути из варяг в греки» (близ истока Волхова из озера Ильмень), а также наличию обширных колониальных владений на Русском Севере Новгород вел весьма прибыльную транзитную торговлю. Отсутствие собственного морского флота сдерживало новгородскую военную и торговую экспансию. Значительная часть реальной стоимости новгородских товаров уходила в карманы немецких торговцев-перекупщиков из Нарвы и Ревеля, Дерпта и Риги. И всё же Новгород был самым богатым городом Руси. Здесь имели свои дворы и вели дела купцы со всего Балтийского региона.

Амбиции и возможности Пскова были гораздо скромнее. Это был прежде всего город-воин, форпост православия на границе с языческой Литвой и католической Ливонией. Еще в первой половине XIV века Псков вышел из подчинения Новгороду и стал вести самостоятельную политику, нередко вступая в конфликт со «старшим братом».

Политическая система Новгорода отличалась большим своеобразием. Историки называют ее «боярской республикой» и находят в ней некоторое сходство с Венецией (364, 12). Подлинными хозяевами города были аристократические роды, могущество которых основывалось как на крупном землевладении (вотчинах), так и на торгово-промышленной деятельности. Княжеская власть издавна существовала в Новгороде. Но постоянной династии здесь не сложилось. После городского восстания 1136 года установилась практика приглашения на новгородский стол на определенных условиях кого-либо из авторитетных Рюриковичей. Новгород заключал с князем договор, подробно регламентировавший его права и обязанности, главной из которых была защита новгородских рубежей от внешних врагов. Собственной постоянной армии в Новгороде не было. Мелкие пограничные стычки разрешались силами небольшого отряда, сопровождавшего князя или его наместника на новгородском столе. Большая война требовала созыва новгородского ополчения. Но это случалось довольно редко: новгородцы не любили воевать и предпочитали улаживать дело путем переговоров. Занятие торговлей способствовало развитию дипломатических способностей. Новгородская внешняя политика строилась на поддержании баланса сил в регионе и сдерживании одного потенциального агрессора с помощью другого.

За свои военные заслуги, а также исполнение некоторых судебных обязанностей князь получал от города определенное содержание и доходные статьи. Однако малейшее нарушение договорных условий влекло за собой рассмотрение дела на вече и зачастую — изгнание князя из города. Призрак княжеского «самовластия» в духе Андрея Боголюбского был вечным кошмаром боярской республики.

Внутреннее устройство Новгородского государства изучалось многими поколениями историков. И всё же многое остается неясным. Письменные источники (лаконичные новгородские летописи и «телеграфные» по стилю берестяные грамоты) не могут пролить свет на неформальные личные отношения. А между тем именно в этой сфере и делалась новгородская «большая политика».

Правящая элита боярской республики имела свои объединения, в основе которых лежали семейно-родственные отношения, территориальные деления (Новгород разделялся на пять «концов») или приходы церквей. Эти объединения поддерживали политические и экономические связи с теми или иными княжескими линиями. В политической жизни Новгорода царила воинственная «многопартийность». Борьба боярских «партий» (кланов) проявлялась и в изгнании одного князя и призвании другого. Победа в политическом соревновании влекла за собой и получение определенных экономических преференций. Власть в Новгороде, как и везде, шла рука об руку с богатством. Это придавало политической борьбе особую остроту. Для достижения своих целей новгородские «отцы города» использовали весь арсенал средств, известных еще с античных времен: обман, подкуп, шантаж, демагогию, политическое убийство и т. д.

Во второй половине XIV века внешняя политика Новгорода существенно упростилась. На смену прежней «многопартийности» пришла «двухпартийная» система. В ее основе лежало сотрудничество с двумя политическими силами — великим князем Владимирским и великим князем Литовским. Первый из них автоматически признавался новгородским князем и либо сам, либо через своих порученцев (младших братьев, доверенных лиц) исполнял традиционные княжеские функции в Новгороде. Превращение великого княжества Владимирского в «вотчину» московских Даниловичей не оставляло новгородцам никакого выбора в этом вопросе. Дискуссия могла идти по частным (хотя и достаточно важным) вопросам: о размере вознаграждения, сроках его выплаты, платежах с восточных владений Новгорода, взносах ордынского «черного бора» и т. д.

За спиной Москвы вставала грозная тень Орды. Новгород никогда не подвергался ордынскому погрому. В принципе никто, включая и самих татар, не был заинтересован в том, чтобы «резать курицу, приносящую золотые яйца». Однако перипетии московско-ордынских отношений нередко заставляли Даниловичей оказывать силовое давление на Новгород, требуя срочной выплаты долгов, предоставление кредита или иных услуг, преимущественно финансового характера. Владимирский трон оплачивался новгородским серебром.

Древние римляне, кроме всего прочего, славились своей способностью отчеканивать мысли в звонкие афоризмы. Некоторые из этих афоризмов стали универсальной мудростью всех времен и народов. Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира, готовься к войне. Этот тезис стал краеугольным камнем политической доктрины Великого Новгорода. Новгородцы не любили воевать, но постоянно готовились к войне: искали союзников, обновляли стены и башни, ковали мечи. И, может быть, именно поэтому Новгород по большей части жил в мире. Мелкие пограничные стычки с ливонскими рыцарями и шведами носили характер военно-спортивных мероприятий, необходимых для воспитания юношей и развлечения стариков.

Как уже говорилось, Новгород никогда не испытывал нашествия татарских полчищ. Об этом здесь знали только по рассказам «низовских» купцов и князей-наемников. Небывалое бедствие Северо-Восточной Руси — нашествие Тохтамыша — вызвало у новгородского летописца лишь легкий вздох христианского сочувствия. Кратко сообщив о разорении Московского княжества, он отмечает отъезд из Москвы Дмитрия Московского и других знатных лиц:

«Князь же великый, видя многое множество безбожных татар, и не ста противу им, и поиха на Кострому и с княгинею и с детми, а князь Володимер на Волок, а мати его и княгине в Торжок, а митрополит во Тферь, а владыка коломеньскый Герасим в Новъгород» (18, 378).

Летописец не ищет религиозного или политического оправдания поведению Дмитрия Московского, называя далеко не героическую причину его отъезда: многочисленность неприятеля.

Само нашествие Тохтамыша новгородский летописец объясняет Божьим гневом, нарушением заповедей. Следуя общему правилу, он ищет аналогии данному событию в библейских текстах и по памяти и с большими отклонениями от оригинала пересказывает то место из книги Левит, где говорится о благополучии соблюдающих заповеди и бедствиях для тех, кто их нарушает (Лев. 26, 3—17). В рассуждение вплетается устойчивое словосочетание «страх и ужас» из книги пророка Иеремии (Иер. 15, 8).