Дмитрий Донской - Страница 111

Сам по себе отъезд правящего князя из города, которому угрожает осада многочисленного неприятеля, был вполне обычным делом (283, 52). (Некоторые исследователи видят в этом даже своего рода военно-тактический прием (283, 55).) Так, перед подходом войск Батыя Юрий Всеволодович уехал из Владимира, Василько Константинович — из Ростова, а Даниил Галицкий — из Киева. Этих князей нельзя заподозрить в банальной трусости. Скорее такое поведение объяснялось личностным характером средневековых войн. Один правитель шел войной на другого «за свою обиду» или «за свою честь». Отсутствие в городе главного «обидчика» облегчало заключение мира. Примечательно, что, рассказывая о больших войнах, средневековые писатели особое внимание уделяли судьбе побежденного правителя.

В ситуации 1382 года эта вечная схема имела некоторую специфику. «Царь» Тохтамыш пришел наказать своего провинившегося «служебника» и данника — князя Дмитрия Московского. Разумеется, Мамай был врагом Тохтамыша, а потому тот вовсе не думал мстить русским за «обиду» бекляри-бека. Но, выйдя на битву против Мамая, московский князь посягнул на верховную власть Орды (265, 145). Уверения московских послов о том, что князь Дмитрий поднял мятеж не против Орды как властной системы, а против узурпатора ханской власти бекляри-бека Мамая, вероятно, вызывали у Тохтамыша кривую усмешку…

(В своих исторических размышлениях Л. Н. Гумилев коснулся и событий 1382 года. Причиной нашествия Тохтамыша — в его изображении — оказались клевета и провокация. «Стремясь поссорить Дмитрия Донского с ханом Тохтамышем, Борис (Константинович. — Н. Б.) с племянниками состряпали хитрый донос о том, что Москва и Рязань хотят перейти на сторону Литвы — главного противника татар. Тохтамыш поверил доносу: сибиряку и в голову не пришло, что его обманывают. И дело было не только в наивности человека, незнакомого с ложью. Перед нами результат изменения уровня пассионарности в самой Орде, ибо лучшая ее часть, наиболее интеллектуальная и опытная, погибла во время „Великой замятни“, истребленная теми же татарами-сибиряками, и подать хану дельный совет было просто некому» (141, 165). Весь этот словесный ковер соткан из пестрых нитей достоверного, возможного, вероятного и невероятного. Причем последние явно преобладают.)

Итак, Тохтамыш шел войной на Дмитрия Московского и тех, кто посмеет стать на сторону русского князя. При таком подходе отсутствие Дмитрия в Москве увеличивало шансы на мирный исход дела. Москвичи могли отсидеться в крепости и откупиться от татар, заплатив выкуп. Именно так, например, уладится дело во время нашествия на Москву правителя Орды Едигея зимой 1408 года.

Узнав о приближении Тохтамыша, Дмитрий Московский пытался собрать общерусское войско. Потерпев неудачу из-за эгоизма князей, а может быть, и общей слабости боевых сил Руси после Куликовской битвы, он уехал из Москвы в Кострому. Кострома была наилучшим местом не только из соображений безопасности, но также для тактического выжидания. Ее окружали владения ярославских и ростовских князей — участников Куликовской битвы и давних союзников Москвы. Им не приходилось ждать пощады от Тохтамыша.

Безусловно, Дмитрий надеялся на то, что хан не станет тратить время на долгую осаду московской крепости. Этого не позволяла сама природа многотысячного конного войска, подобно саранче пожирающего всё на своем пути. Орда не могла долго стоять на месте. А взять белокаменную Москву с налету, «изгоном», не удалось даже военному гению Ольгерду.

Обдумывая ситуацию, Дмитрий, казалось бы, учел всё. И выбрал тактику отхода и выжидания. Но всегда найдутся вещи, не поддающиеся учету. Они-то зачастую и решают исход войны.

В этой связи можно упомянуть еще об одной реконструкции событий 1382 года, предложенной современным исследователем. «Поведение Дмитрия Донского и Владимира Андреевича с трудом поддается объяснению. По меньшей мере, один из них мог бы возглавить оборону столицы. Очевидно, братья рассчитывали на более долгую осаду Москвы и создание угроз сразу с двух флангов орде Тохтамыша. Слишком быстрая развязка нарушила эти планы» (233, 98).

Тохтамыш многому научился у Тимура. В частности, он знал, какое огромное значение для успеха кампании имеют внезапность нападения и быстрота передвижения. Перед выступлением в поход на Русь он приказал схватить и перебить всех находившихся в Орде и Волжской Болгарии русских купцов, которые могли бы послать в Москву скорую весть о начале похода. Их товары были разграблены, а корабли использованы для переправы ханских войск через Волгу.

Выступив в поход, Тохтамыш стремительно шел к Москве, не отвлекаясь на второстепенные цели.

Автор «Повести о нашествии Тохтамыша» при всем трагизме своего рассказа не упускает случая сказать комплимент московским князьям. В частности, он замечает, что, несмотря на все усилия Тохтамыша скрыть от русских свои намерения, ему это не удалось. «Но обаче (однако. — Н. Б.) суть неции доброхоты на пределех ордынскых на то устроени, поборници суще земли Рустеи» (25, 192). От них-то в Москве заранее узнали о выступлении Тохтамыша. Но и этот выигрыш времени не смог спасти положение.

Словно черная туча, орда Тохтамыша надвигалась на Русь. Сильнейшие русские князья спешили выразить свою покорность новому «царю». От своих осведомителей Тохтамыш, конечно, знал настроения и союзнические отношения русских князей. Дмитрий Константинович Суздальский — союзник Дмитрия Ивановича по «переяславской коалиции», виновник избиения ордынских послов в Нижнем Новгороде в 1375 году и, наконец, тесть московского князя — имел все основания опасаться возмездия. Понимая это, суздальский князь в знак полной покорности послал к Тохтамышу своих сыновей Василия и Семена. Олег Рязанский — вечный хитрец и двурушник — не только поспешил поклониться Тохтамышу, но и показал ему броды на Оке. Михаил Тверской затаив дыхание следил за развитием событий и, кажется, готов был предложить Тохтамышу свою помощь в разгроме Москвы.

Единственным из сильных князей, сохранившим верность Дмитрию, был его двоюродный брат Владимир Серпуховской. Впрочем, его действия можно понимать по-разному. Подобно Дмитрию, он покинул свою удельную столицу и ушел с дружиной на север, в район Волока Ламского. Эта позиция, безусловно, явилась результатом тщательного обдумывания и имела многоцелевой характер. На первом месте стоял вопрос личной безопасности. Как верному сподвижнику Дмитрия и герою Куликова поля, Владимиру не приходилось ожидать пощады от Тохтамыша. Из Волока Ламского Владимир в случае татарской погони мог через Зубцов и Ржев уйти в Литву.

Но дело было не только в личной безопасности. Встав с полками у самой южной границы Тверского княжества, Владимир явно посылал Михаилу Тверскому некий вызов, содержание которого историки понимают по-разному. Одни полагают, что Владимир, исполняя указание Дмитрия Ивановича, своим маневром предостерегал давнего врага Москвы от соединения с Тохтамышем. По мнению других, Владимир, напротив, считал московского кузена «политическим трупом» и спешил навстречу тверскому князю. Первое мнение подтверждается последовавшими за этим эпизодом многими годами союзнических и добрых отношений между братьями, которые, впрочем, не исключали и ссор.

Заметим, что согласно общепринятой военной практике русские князья нередко занимали позицию где-нибудь неподалеку от города, осажденного неприятелем. Оттуда они нападали на врага одновременно с горожанами, делавшими вылазку из крепости. Этот двойной удар — во фронт и в тыл — часто заставал неприятеля врасплох и приносил успех осажденным. Возможно, нечто подобное предполагали совершить Дмитрий Московский и Владимир Серпуховской по договоренности с осажденными москвичами. Расстояние от Москвы до Волока Ламского конное войско могло преодолеть за два дня.

Как бы там ни было, но отъезд Владимира из Серпухова имел для города те же последствия, что и отъезд Дмитрия — для Москвы. Тохтамыш «преже всех взя град Серпохов и огнем пожже» (25, 190). Вероятно, тогда же сгорел и новый Троицкий собор.