Для фортепиано соло. Новеллы - Страница 97

Она рассмеялась и, продолжая мило подшучивать надо мной, согласилась.

Он прервал свой рассказ в тот момент, когда из сумрака аллеи навстречу нам вышла прелестная молодая женщина с пелериной на плечах.

— Познакомьтесь с моей женой, — сказал он.

Бертран Шмит разбирал свою почту. Рядом стояла его жена Изабель и с интересом наблюдала за выражением лица мужа — то беспокойным, то улыбчивым, в зависимости от почерка на конверте.

— Надо же! — удивился Бертран… Письмо из Пон-де-л’Эр… Я давно ничего не получал оттуда…

Он взглянул на подпись.

— Жермен Герен?.. Ах да… мать Денизы Хольман… Что ей понадобилось?

В письме мадам Герен извещала о смерти своей матери, баронессы Д’Окенвилль, скончавшейся в Руане в доме по улице Дамьетт на восьмидесятом году жизни: «…я хотела лично сообщить вам эту печальную новость, поскольку вы дружили с моей дорогой дочерью и хорошо знали мою бедную матушку. Я вспоминаю то время, когда Дениза приводила вас в гости на улицу Дамьетт, и матушка так радовалась, слушая, как вы, ребятишки, болтаете о том о сем. Дениза уже тогда была замечательной девочкой, да и вы… Не сочтите за комплимент, но вы непременно должны знать, как моя бедная матушка любила вас… Сейчас в моей душе огромная пустота. Каждую неделю я почти тридцать лет подряд ездила в Руан, чтобы повидать ее. Несмотря на свой преклонный возраст, она была мне мудрой советчицей. Не знаю, пережила бы я это горе, если бы не поддержка моих детей и Жоржа, который, как всегда, был очень внимателен… Если когда-нибудь вам доведется быть в Нормандии и вас не пугает болтовня старой женщины, заезжайте ко мне; я буду рада показать вам несколько вещиц моей бедной матушки…»

— Вы ее хорошо знали, — спросила Изабель, — эту мадам Д’Окенвилль?

— Почти не знал… Только помню, что в Руане я пару раз приходил с Денизой в этот старый обветшалый дом…

— Почему же ее дочь пишет вам такое прочувствованное письмо?

— Чтобы ее пожалели, — ответил Бертран. — Она из тех людей, которые в любом горе найдут повод напомнить о себе… Это тем более забавно, что пока ее «бедная матушка» была жива, она обращалась с ней очень сурово.

— Почему сурово, Бертран?

— Д’Окенвилли были разорены, зато сама Геренша дважды очень выгодно выходила замуж и в результате оказалась владелицей большого состояния… Деньги на проживание она выдавала своей матери скупо, в обрез, а взамен подвергала ее постоянным унижениям… Это было отвратительно…

Подумав минуту, он добавил:

— И не только унижениям… но и вынуждала ей потворствовать.

— Что вы имеете в виду?

— Это давняя история… Мадам Герен первым браком была замужем за одним бедным малым по имени Эрпен, отцом Денизы… Она ему изменяла — сначала с одним офицером, потом — с самим Гереном, тогда еще холостяком… Но чтобы скрывать свои свидания, ей необходимо было алиби… «Бедную матушку» как следует вымуштровали, заставив покрывать адюльтеры своей дочери… Не могу поклясться, что она не принимала ее любовников в своем доме. В бедной матушке была склонность к сводничеству.

— Склонность к сводничеству свойственна почти всем женщинам, — задумчиво ответила Изабель.

— В случае с мадам Д’Окенвилль, — возразил Бертран, — это пособничество вполне объяснимо… В молодости она «легко задирала юбку», как говорили тогда в тех краях… Мой отец, человек весьма строгих нравов, отзывался о ней с величайшим презрением… Хотя едва ли она это заслужила… Она попросту была глуповата.

— Вы должны написать несколько слов соболезнования, Бертран.

— Вы думаете?.. И что же мне написать?.. Признаться, меня мало все это волнует.

— Да, я прекрасно понимаю, но правила приличия обязывают…

Бертран вздохнул, сел за письменный стол и взял лист бумаги.

«Дорогой друг, — писал он, — ваше письмо глубоко тронуло меня. Как это благородно с вашей стороны, будучи в глубоком горе, вспомнить обо мне и лично сообщить эту печальную новость. Да, я с грустью вспоминаю эти, увы, слишком редкие визиты на улицу Дамьетт. Красота этих мест, мягкость и живость характера вашей бедной матушки, ее благосклонность к ребенку, которым я тогда был, все это осталось в моей памяти волшебными картинами детства, которые мне никогда не забыть. Что же касается вас, я знаю, как искренне вы были преданы вашей матери, и теперь только любовь вашего мужа и дочерей сможет примирить вас с утратой. Если когда-нибудь мне представится случай побывать в Пон-де-л’Эр, я непременно навещу вас, и мы побеседуем о былых временах. Примите, дорогой друг, мои уверения в почтении и искренней симпатии…»

Он протянул листок Изабель.

— Прочтите это, — сказал он, — думаю, получилось забавно.

Изабель быстро пробежала текст глазами, затем с серьезным и удовлетворенным видом вернула письмо Бертрану.

— Это именно то, что требуется, — подтвердила она.

— Это началось два года назад, — рассказывала она, — во время моей болезни. Я обратила внимание на одну странную вещь: по ночам мне постоянно снился один и тот же сон. Я гуляла по совершенно незнакомой местности; тропинка, петлявшая по полям, приводила меня к видневшейся издалека липовой роще, правильным кольцом окружавшей приземистый белый домик. И лишь расположенная левее дома лужайка, окаймленная стройными тополями, привносила в эту идиллическую декорацию элемент асимметрии.

Даже во сне я испытывала странное влечение к этому дому. Не имея сил (как, впрочем, и желания) сопротивляться, я направлялась к нему. Путь преграждал шлагбаум белого цвета, миновав который я попадала на тенистую аллею; меж деревьев были заботливо разбиты клумбы, где пламенели яркие весенние цветы: незабудки, примулы и анемоны. Я хотела собрать букет, но стоило мне их сорвать, как цветы тотчас же увядали.

Дом был сложен из белого камня и сверху покрыт яркой черепицей. Небольшое крыльцо вело к массивной дубовой двери. Я очень хотела попасть внутрь: звонила в колокольчик, кричала, звала хозяев — но мне никто не отвечал. В конце концов, глубоко огорченная, я просыпалась.

Мой сон повторялся на протяжении долгих месяцев, при этом настолько подробно и отчетливо, что в результате я пришла к выводу: вероятно, когда-то давно, в раннем детстве, мне уже приходилось видеть этот сад и этот дом. Но каждый раз, просыпаясь, я не могла вспомнить, когда и где я их видела. И это желание — во что бы то ни стало вспомнить — сделалось моей навязчивой идеей. В конце концов я приобрела небольшой подержанный автомобиль и стала колесить по дорогам Франции в поисках вожделенного дома.

Не стоит подробно останавливаться на моих путешествиях. Я объехала Нормандию, Турень,[43] долину Луары — но ничего не обнаружила, что, впрочем, меня не удивило. В октябре я прекратила поиски и возвратилась в Париж, но всю зиму грезила о низеньком белом домике и с наступлением весны продолжила свои изыскания в окрестностях города. Как-то раз во время одной из таких прогулок неподалеку от Иль-Эдема я вдруг почувствовала внутренний толчок — приятное волнение, которое возникает, когда спустя долгое время попадаешь в те места, где раньше была счастлива.

И хотя я прежде никогда тут не бывала, но сразу вспомнила эти места: пирамидальные вершины тополей возвышались над липовой рощей, за молодыми кронами которой угадывались очертания некоего строения. И я поняла, что наконец-то обнаружила дом моих сновидений.

Неподалеку, как я и предполагала, путь мой пересекала другая дорога, свернув на которую я вскоре подъехала к белому шлагбауму. Дальше начиналась уже знакомая аллея, по которой я так часто гуляла во сне: те же клумбы из незабудок, примул и анемон. Выйдя из машины, я прошла по аллее и попала на лужайку, откуда открылся вид на дом из белого камня с крыльцом и светлой дубовой дверью.