Длинная Серебряная Ложка - Страница 18

Габор Добош стоял за стойкой и, вооружившись клещами, выпрямлял ржавые гвозди, которыми была утыкана увесистая дубина, применявшаяся в трактире с той же целью, с какой в Св. Кунигунде использовали лауданум. Дубина представляла из себя разновидность колыбельной. Очень мощной колыбельной. Такой, от которой поутру просыпаешься с дикой головной болью. Впрочем, завсегдатаи «Свиньи» и так просыпались с головной болью, так не все ли равно, что стало ее причиной – излишек сливовицы или превентивный удар по затылку. Хотя нрав у хозяина был крутой, популярность трактира от этого лишь росла. Стараниями Габора в «Свинье и Бисере» не происходило никаких бесчинств (выбитые зубы и проломленные носы не считались бесчинством, а скорее издержками производства). Жены не боялись отпускать туда мужей. Старушки приносили туда свое вязание. Между столами сновали маленькие дети.

Дубина была не единственным оружием в трактире. Возле полки, уставленной пузатыми бутылками, висел зазубренный меч, доставшийся Габору от какого-то деда с бесконечным числом «пра.» Меч еще ни разу не снимали со стены, но одного многозначительного взгляда на него хватало, чтобы утихомирить самую буйную попойку.

У стойки англичанин застыл как вкопанный, размышляя над дальнейшей стратегией. Пожалуй, следовало занять трактирщика непринужденной беседой, а потом как бы невзначай расспросить про Берту Штайнберг. Проблема заключалась в том, что Уолтер терпеть не мог легкие светские разговоры с самого детства, а если точнее – с шести лет.

(Именно столько ему было, когда матушка позвала его в гостиную, чтобы детский лепет умягчил сердце леди Милдред – богатой меценатки, из которой миссис Стивенс надеялась вытрясти вспомоществование своему благотворительному клубу. Кажется, в тот раз дамы снаряжали миссионера в джунгли к пигмеям или покупали пособия по этикету для алеутских девочек. За накрытым столом сидела сдобная леди Милдред, которая тут же вцепилась Уолтеру в щеку и с упорством завзятого вивисектора начала превращать мальчика в бульдога. Когда Уолтеру удалось вырваться, миссис Стивенс велела ему рассказать «одну из тех чудесных сказок, которые он услышал от нянюшки Пегги». Сказано – сделано.

– … Фея спросила женщину, «Каким глазом ты видишь меня, правым или левым?»

– Ах, он любит фей! Какой у вас чувствительный мальчик, миссис Стивенс!

– … «Правым,» ответила женщина, потому что именно до этого глаза она дотронулась пальцем, смоченным в волшебном эликсире.

– Ах, волшебство, волшебство! Прелесть что за ребенок!

– Тогда фея кааак ткнет палкой ей в глаз – рррраз! – он и вытек!.. Еще кусочек кекса, леди Милдред? Мэм?

В тот день ему достался весь кекс, но его уже никогда не приглашали развлекать гостей, а вскоре и вовсе сбыли в школу с глаз долой.)

– Ого, да у нас первый посетитель! Ранехонько пожаловали, сударь, – и трактирщик почтительно поклонился гостю. Его отношение к неведомой Англии значительно потеплело. Страна, чьи граждане заявляются в кабак рано поутру и которая при этом продолжает функционировать, достойна уважения.

Юноша откашлялся.

– Чудесная погода стоит, вы не находите? Очень… погожая. И ветерок такой приятный, такой… юго-западный, – трактирщик насупился. – Как проходит сенокос? Хорошо ли уродились фрукты? – трактирщик потянулся к дубине. – Все ли благополучно в вашем заведении? Надеюсь, оно приносит доход.

– Не жалуемся. Если вы насчет налогов, так они давно уплочены.

На всякий случай Габор подхватил дубину, а Бригитта выпрямилась и уперла руки в бока.

– Где Берта Штайнберг? – сдался Уолтер. – Знаете?

– Как не знать, – расслабился трактирщик. – Гостит у тетки в Гамбурге.

– Герр Леонард, поди, всей деревне уши прожужжал, что она туда поехала за обновкой. Будто мало ей! Никогда ведь одно платье два раза не наденет. Но оно и понятно. Наверняка в ее платьях сразу заводятся микробы! – служанка доверительно подмигнула Уолтеру. – Они там по всему дому расплодились. Просто спасу нет. Куда герр Леонард не сунется со своим микро-как-его-там, так всюду их находит. Сдается мне, что он их на себе таскает. Вроде благородный господин, а вшей энтих вывести не может!

Уолтер достал любимый блокнот и приготовился записывать показания.

– Опишите мне фроляйн Штайнберг. Какого цвета у нее волосы?

– Кто ж их разберет? Она все время шляпки носит.

– Глаза?

– Полно, сударь, станем мы ей в глаза-то заглядывать! – Габор развел руками. – Мы свое место знаем. Негоже таращится на такую даму.

– Высока ли ростом?

– Да не то чтобы и высока, но и не слишком низкая.

– Если сравнивать с фроляйн Гизелой, она была бы выше или ниже?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Никто из наших не видывал, чтоб они с ее милостью рядышком стояли. Люто друг друга ненавидят. Как говорится, две кошки в одном мешке не улежатся.

– Она красива?

– Виконтесса, что ли?

– Да нет же! – сомневаться в красоте Гизелы мог лишь отъявленный кощун, – Берта Штайнберг.

– Не очень, – честно признался трактирщик.

Уолтер имел некоторое представление о местных эстетических стандартах. «Некрасивая девушка» – растяжимое понятие, куда входило все от «страшнее эпидемии оспы» до «слишком хрупкая, чтобы поднять теленка одной рукой.»

– Но на что ей красота, с такими-то деньжищами? – бросила Бригитта, возвращаясь к работе. – Небось, и так замуж позовут.

… Или уже позвали? А это мысль! Веревочная лестница, спущенная с балкона, побег в темноте, тайное венчание в маленькой часовне…

– Было ли у нее романтическое увлечение? – пробормотал Уолтер, конфузясь задавать такой приватный вопрос.

– Чиво?

– Она влюблялась в кого-нибудь?

– Ась?

– Парень, говорю, у нее был?

– Женихалась, что ли, с кем на стороне? – Габор еще раз снизил стилистическую планку. – О том мне неведомо.

– А может и было чего, но мы все пропустили! – опять встряла служанка. – Она часто гуляет одна-одинешенька, может, на свиданки к кому бегает.

– Где она любит гулять?

– Да все больше вокруг замка, то в лес сунется, то по горам лазает. Нехорошо это, все ж она не из простых. Дама должна в гостиной сидеть и носу наружу не казать, а ей все неймется, – тут хозяин строго взглянул на девушку, и она поспешила сменить тему. – Зато какие у нее платья, любо-дорого смотреть! И атласы, и бархаты! А на одном платье такой длинный шлейф, что она как пройдет по улице, после уже и подметать не нужно!

Уолтер вспомнил простое платье Гизелы и ему стало обидно. Вот кому пошли бы модные наряды. Ее стройное тело было создано для шуршащих шелков, маленькие изящные ступни – для атласных туфелек.

– Почему ваш граф не покупает дочери обновки? Боится ее разбаловать?

– Купила бы собака печень, да купить нечем, – хмыкнул Габор. – Граф наш, почитай, совсем разорился. У него давно уже на такое баловство денег нет. Нешто б мы ему не помогли! Так нет ведь, он гордый, чужого не возьмет! А когда вы расспрашивали про нашего графа, я потому и озлился да остальным запретил болтать, что подумал, будто вы из его кредиторов. Мол, пришли добро описывать. Таким мы не помощники.

– Отчего все так пекутся о графе? – спросил Уолтер, раздосадованный. – Вас не смущает, что он кровопийца?

– Все господа – кровопийцы, – заметил политически подкованный трактирщик.

– И герр Штайнберг тоже?

– А уж он и вовсе настоящий упырь! – зло выкрикнула Бригитта, но тут же шлепнула себя по губам.

Произошло неожиданное – Габор бросился к двери и захлопнул ее, а затем, привалившись к стене, вытер лоб.

– Сегодня безветренный день? – прошептала служанка сипло, словно у нее в горле пересохло.

– Твое счастье.

– Ветра точно нет?

– Точно, точно. Но в другой раз, девка, поостерегись, что говоришь!

Уолтер крутил головой, силясь понять смысл этой метеорологической беседы.

– Ох, как же я это, – не могла успокоиться Бригитта, – у меня братья работают в его разделочном цехе. Коли герр Штайнберг узнает, что я про него языком мелю, ведь прогонит обоих. Он, конечно, все жилы из работников тянет, но лучшей работы тут не сыскать.