Длинная Серебряная Ложка - Страница 1

Золотые монеты не высятся над столом привычными столбиками, но свалены грудой, словно владелец и не считал их вовсе, а отмерил на глаз – сотней дублонов больше, сотней меньше, какая разница. Словно это вообще не деньги, а мраморные шарики или прочая дребедень. Когда они отражают отблески камина, кажется что на скатерти тлеет гора углей. Быть может, поэтому мужчина, который так и мусолит деньги взглядом, до сих пор не посмел к ним прикоснуться. На нем сюртук из дешевого сукна, выдающий в своем владельце мелкого клерка, но несвежий, наспех завязанный шейный платок, подбородок, уже неделю алчущий встречи с бритвой, и всклокоченные волосы выступают в качестве молчаливых обвинителей. То ли из-за все того же камина, то ли из-за многодневного недосыпа, глаза у мужчины нездорово-красные. Хотя их оттенок и в сравнение не идет с цветом глаз того, кто сидит напротив, лениво развалившись в кресле с высокой резной спинкой. У нашего нового персонажа в глазах холодное мерцание древних, медленно умирающих звезд.

Некоторое время мужчины сидят молча. Похоже, что они ждут, у кого раньше сдадут нервы. На самом же деле, в силу сословных различий один не имеет права заговорить, не будучи спрошенным. А второй, чуть прикрыв глаза, наслаждается ароматом, который перебивает как запах сосновых дров, потрескивающих в камине, так и амбре, исходящее от грязной одежды этого крайне невезучего клерка. Но уже через несколько минут аромат начинает раздражать. Все равно что нюхать жаркое, не имея возможности его попробовать. Хотя возможность-то у него как раз имеется, да только блюдо еще не готово. Кроме того, в отличии от жаркого, которого сколько положи в горшок, столько и вынешь, люди умеют размножаться. Отлично. У него хватит терпения.

– Полно вам кокетничать, будто монашке в винной лавке. Ну же, берите. Все ваше, – и заимодавец небрежным жестом отталкивает монеты. Длинные, слегка загнутые ногти оставляют бороздки на бархатной скатерти. Не поднимая глаз, клерк сгребает монеты и рассовывает их по карманам, то и дело роняя и ныряя за ними под стол.

– Я верну, сударь, все верну! – бормочет он. – Назначьте любой процент – сто, двести, да сколько вашей душе угодно!

– Моей душе давно уже ничего неугодно, – подавив зевок, отвечает его собеседник. – Впрочем, пока я еще обладал этой, в сущности, бесполезной материей, и тогда цифры не больно-то меня волновали.

– Но в таком случае…

– Любезный, вы ведь знаете о моей природе, – он растягивает губы в улыбке, лишь на мгновение, но мужчина успевает заметить все, что требовалось.

– … суеверие… не существует, – можно разобрать в его слабых протестах.

– Конечно, нас не существует. И вообще ничего сейчас не происходит, – ободряет клерка его галлюцинация, у которой он только что занял крупную сумму наличными. – Просто думайте, что вы попали в сказку. А в сказках, как известно, мешок золота – это просто символ перемены в обстоятельствах, а не энное количество франков и су. Точно так же кредиторы в сказках не докучают должникам векселями. Примените фольклорную логику, друг мой, тогда и поймете, как со мной расплатиться. Вернее, кем.

Но наша история начинается совсем не так.

– А нет ли в ваших краях, к примеру, замка? – непринужденно осведомился молодой человек, сидевший за столиком в трактире «Свинья и Бисер,» расположенном посредине карпатской деревушки.

Юноша прозывался Уолтер Плезант Стивенс, имел двадцать три года от роду, и был уроженцем городка Элмтон, что в графстве Дербишир, Англия. Нельзя сказать, что он был нехорош собой, хотя и красавцем его тоже назвать было нельзя. Светлые, слегка рыжеватые волосы, серые глаза, и узкое, чуть вытянутое лицо не придавали ему никакой примечательности. Как говаривал его старший брат Сесил, с такой внешностью удобно воровать кошельки, ну или устраиваться букмекером на скачках, а потом смываться с деньгами – все равно никто не опознает.

Искоса Уолтер взглянул в окно на упомянутое им строение, маячившее вдали. Замок, возвышавшийся над поросшей елями скалой, виднелся так четко, словно был выгравирован на закатном небе. Если поднапрячь зрение, разглядишь и флюгер на шпиле одной из башен. Вероятно, трактир специально был построен так, чтобы постояльцы могли любоваться сим живописным видом, достойным кисти Каспара Давида Фридриха, художника эпохи романтизма.

Последовала реакция, с которой сталкивается любой, кто вздумает запеть «Интернационал» вместо Te Deum[1] во время крестного хода. Шокированное молчание, изрядно разбавленное неприязнью. Впрочем, остальные гости, коих в помещении насчитывалось около дюжины, тут же вернулись к своим прежним занятиям с удвоенным энтузиазмом – кто тянул мутную брагу из кружки, кто сражался с монументальной котлетой, а некий весельчак решил разрядить атмосферу песенкой. Но звуки ее увязли в густой тишине. Огладив бороду нервным движением, Габор Добош, хозяин сего славного заведения, расхохотался – чересчур высоко, словно пришел в театр поглазеть на крайне бездарный водевиль, но раз уж деньги за билет заплачены, нужно доказать себе и окружающим, что все идет как надо.

– Замок? Да помилуйте, в наших краях испокон веков не бывало замков. Или господин имеет в виду замОк? Есть у нас такой, на амбарной двери весит. Не угодно ли посмотреть?

Любопытный гость едва сдержался, чтобы в отчаянии не заломить руки. Определенно, носителей языка, что вворачивают в разговор каламбуры, нужно штрафовать. Немецкая грамматика и без того доставляла ему немало хлопот. Ну, чего хорошего ждать от языка, который безжалостно разделяет глагол на две части, оставляю одну в начале предложения, другую же засовывая в самый конец, так что бедняжки печально переглядываются друг с другом через безумное количество текста? От языка, который обозначает девушек местоимением «оно»? Уже за одно это суфражистки[2] должны жечь немецкие словари!

– Спасибо, что повторили со мной омонимы. Но прежде чем мы дойдем до страдательного залога прошедшего времени – бррр! – спрошу еще раз, – юноша многозначительно потыкал пальцем в окно. – Вот этот замок – что вы имеете про него рассказать?

Хозяин пожал плечами и начал протирать засаленным фартуком чистую пивную кружку, доводя ее до общепринятой нормы.

– Замок как замок, мне не мешает. Даже наоборот – там с одной стороны крепостная стена обветшала, видать, раствор поискрошился. Очень удобно вытаскивать кирпичи. В прошлом месяце мы таким манером сарай подновили. Так что нам от него прямая выгода, не жалуемся.

– Ну, а его обитатели? – гость попытался перевести эти приземленные разглагольствования в другое, более метафизическое русло. Про сараи он и в Элмтоне наслушался. Более того, сараи – это единственное, о чем он слышал в Элмтоне. – Не ходят ли про них какие-нибудь мрачные слухи?

– Ах, вот оно что вам нужно. Кабы не ходили, вы, небось, сюда и не приехали бы из такого-то далека. Кстати, сами откуда будете?

– Из Англии.

Трактирщик неодобрительно хмыкнул в сивые усы. Однажды он краем глаза видел карту Европы – зеленщик завернул в нее шпинат – и был осведомлен о месторасположении туманного Альбиона. Где-то глубоко на западе. За последние полвека Габор отлучался из деревни всего-то пару раз и по сей день пребывал в уверенности, что родной край – это колыбель цивилизации, а по остальной Европе еще бродят люди с песьими головами. О такой глухомани как Британия и думать страшно. Наверняка англичане до сих пор занимаются собирательством на торфяниках и ютятся в кромлехах.