Дитя Одина - Страница 3

Еще Эйрик велел сыну поставить перед конунгом Олавом щекотливый вопрос об объявлении Эйрика вне закона. Эйрик был объявлен вне закона в Исландии — следствие некоей давней распри, еще той поры, когда был он склонен улаживать споры точеным лезвием — и вот, надеялся он, что благосклонность конунга заставит некоторых обиженных исландцев подумать дважды, есть ли смысл и дольше длить эту кровную вражду. А для облегчения дела Эйрик придумал — по его соображению, то был искусный ход — привлечь конунга надлежащим подарком, настоящим гренландским полярным медведем для королевского зверинца.

То был несчастный полу дохлый от голода медвежонок, обнаруженный по весне кем-то из людей Эйрика на тающей льдине. Льдину, верно, оторвало от ледника теченьем и унесло в открытое море так далеко, что и полярному медведю не под силу было доплыть до берега. Звереныш, когда его нашли, был настолько слаб, что вовсе не сопротивлялся, и охотники — они искали китов — заловили его в сеть и принесли домой. Эйрик понял, на что может сгодиться найденыш, и шесть месяцев спустя несчастного зверя снова опутали сетью и погрузили на посольский корабль Лейва. К тому времени, когда корабельщики увидали Берсей, белый медведь был едва жив, и все думали, что он сдохнет. Скверным состоянием зверя Лейв прекрасно воспользовался как причиной для зимовки на Берсее — медведю, мол, надо оправиться и откормиться на свежей сельди. Впрочем, это же служило поводом и для недобрых шуток, мол, медведь и моя мать Торгунна схожи не только нравом и походкой, но также и ненасытностью.

В апреле задул попутный и, по всей видимости, устойчивый западный ветер. Лейв со своими людьми поспешно нагрузил корабль, поблагодарил ярла за гостеприимство и был готов отплыть в Норвегию. Вот тогда-то Торгунна отвела Лейва в сторону и спросила, не хочет ли он взять ее с собой. Эта мысль пришлась ему не по душе, ведь он запамятовал сообщить Торгунне, что у него уже есть жена в Гренландии и едва ли ей придется по нраву такой заморский товар.

— В таком случае, выбирать не приходится, — сказала Торгунна. — У меня будет от тебя ребенок. И это будет мальчик.

Лейв удивился, отчего Торгунна так уверена, что родится мальчик, а она продолжала:

— При первой нее возможности отошлю его к тебе.

По словам Лейва, который передал мне этот разговор, когда мне шел одиннадцатый год и я жил с ним в Гренландии, моя мать, говоря, что отошлет меня, выказала не больше чувств, чем если бы речь шла о новой рубахе, которую она сошьет для Лейва и отправит ему, когда та будет готова. Но потом она смягчилась и добавила:

— В конце концов, коль будет такая возможность, я, пожалуй, приеду в Гренландию сама и найду тебя.

В этом деле мой отец повел себя действительно очень достойно. Вечером перед отплытием он подарил своей грозной любовнице прекрасный непромокаемый гренландский плащ, сколько-то денег, тонкий браслет из почти чистого золота и пояс с пластинами из моржовой кости. Этот богатый дар стал еще одной соринкой в глазу у тех старых ведьм, которые говорили, что Торгунну оставили в трудном положении и так ей и надо. Как бы там ни было, Лейв продолжил свое прерванное плавание, благополучно добрался до Норвегии и произвел там прекрасное впечатление. Конунг Олав приветливо принял его, любезно выслушал то, что тот имел сказать, и оставил почти на все лето околачиваться при своем дворе, отпустив обратно в Гренландию только когда задули попутные ветры ранней осени. Что же до бедолаги полярного медведя, то первое любопытство скоро улеглось. Поначалу им восторгались и с ним нянчились, а потом отослали на королевскую псарню и преспокойно о нем забыли. Вскоре после этого он заразился от собак чумкой и умер.

Я пришел в этот мир примерно в то же время, когда полярный медведь покинул его. Позже шаман лесного народа в Пермии, в полярной зоне, сказал мне, что дух умирающего медведя, преодолев расстояние, переселился в меня в момент моего рождения. Конечно, в это я не очень-то поверил, но шаман, твердя, что так оно и есть, относился ко мне с уважением, если не со страхом, ибо пермцы почитают медведя наисильнейшим среди духов. Что бы там ни говорили о переселении душ, но я родился без особого труда и волнений в летний день того года, который нынешние мои сотоварищи, с благочестивым видом сидящие за моей спиной, называют годом девятьсот девяносто девятым от рождества Господа нашего.

Она нарекла меня Торгильсом, обычным среди северного народа именем, от имени любимого их рыжеволосого бога. От него же происходят не меньше четырех десятков других мужских имен — от простого Тора до Торстейна и Торвальда, и вдвое меньшее число женских, включая имя моей матери, Торгунна. Может быть, Торгильсом звали ее отца, не знаю. Хотя позже, пытаясь понять, почему она не дала мне ирландское имя, тем самым почтив род своей матери, я сообразил: она предвидела, что детство я проведу среди домочадцев моего отца. Живи я с ирландским именем среди норвежцев, это дало бы им повод полагать, что я из рода рабов. Ибо в Исландии, да и всюду у нас, ирландское имя вроде Кормака или Ниалла означает, что человек происходит от ирландцев, взятых в плен во времена набегов.

Нарекая меня норвежским именем, Торгунна по установленному обряду окропила меня водой. Мои братья во Христе, сидящие здесь, в скриптории, немало удивились бы, узнав, что в крещении младенца водой нет ничего нового. Язычники-северяне, нарекая ребенка, совершают то лее. И хотел бы я спросить у моих соседей-начетчиков, обретает ли невинное дитя спасение после точно такого же обряда, но по языческому обычаю.

Как раз в год моего рождения на Альтинге — общей сходке исландцев — было решено принять христианство, и решение это привело к великому среди них несогласию, о чем я поведаю в свое время. Итак, родившись на сломе тысячелетий, когда Белый Христос неумолимым приливом нахлынул в мир, я получил имя языческое. И точно так же, как Кнут, король Англии, у которого я ходил в учениках придворного поэта, я быстро понял, что прилив этот остановить невозможно, но решил, что постараюсь не захлебнуться в нем.

Моя мать не собиралась держать меня при себе ни дня дольше необходимого. Даже имея на руках плачущего младенца, она по-прежнему твердо держалась своих намерений. Деньги, полученные от Лейва, давали возможность нанять кормилицу, и не прошло и трех месяцев от моего рождения, как она начала изыскивать возможности покинуть Берсей и двинуться дальше, в Исландию.

Торговое судно, на котором она туда прибыла в начале зимы, бросило якорь у Снефеллснесса, длинного мыса на западном берегу. Поскольку почти все корабельщики родом были с Оркнейских островов или ирландцы и среди исландцев родни не имели, то и не знали, где лучше стать на стоянку. Потому они решили ждать на якоре, пока весть об их прибытии не разойдется по хуторам этого края, а потом уж перейти в самую подходящую гавань и начать торговлю. В Исландии ценится привозная роскошь. На всем огромном острове нет ни единого города, ни даже приличного размера деревни, нет и настоящего рынка. Народ там пасет свои стада и располагает усадьбы по самому краю этой каменистой земли там, где имеются пастбища. Летом отгоняют скот в глубь страны, на высокогорные луга, а зимой приводят обратно в хлева и кормят сеном. Сами они едят пищу грубую — кислое молоко и творог с мясом, или рыбу, или дичь, когда удается ее добыть. Незамысловата их жизнь. Носят они простую домотканую одежду, и притом, будучи превосходными мастерами, не имеют, из чего мастерить. На острове нет леса, и корабли они получают из Норвегии уже готовыми. Неудивительно, что исландцы всегда не прочь примкнуть к викингам и грабежом добыть предметы роскоши, которых нет у них дома. К тому же набеги дают выход присущей исландцам драчливости, а иначе она, драчливость, обращается на них самих и приводит к ужасным распрям и кровной мести, чего не удалось избежать и мне.

Здесь, пожалуй, постараюсь изъяснить несведущим чужакам, что значит «викинг». Слышал я, к примеру, что так именуют всякого, кто приходит из «виков» — сиречь заливов, бухт и фьордов северной страны, особенно Норвегии. Это неверно. Северный народ называет викингом человека, который выходит в море, чтобы сразиться или совершить набег — либо как воин в походе, либо как простой разбойник. Потерпевшие от таких набегов нередко переводят слово «викинг» словом «пират», и то правда, что некоторые из нас с этим согласны. Но для большинства набег — благое дело. В глазах большинства викинги — смелые воины, которые взыскуют удачи, ловят случай на море и надеются возвратиться с большой добычей и славой, добытой храбростью и отвагой.