Дипонегоро - Страница 39

И все же Дипонегоро писал. Работал урывками, тайно. Рядом не было услужливого Кноерле, и приходилось прибегать к разным уловкам, чтобы раздобыть лишний лист чистой бумаги. Арабская вязь, яванское письмо… Только глубоко заинтересованный человек мог взять на себя труд разобраться в том, что таят убористо исписанные страницы. И Дипонегоро верил: такой человек найдется. Если его нет сейчас, он обязательно родится потом, когда замрет в бездне времен гул сегодняшних событий. То, что свершилось, уже нельзя вытравить из памяти людей. Подвиг миллионов яванцев будет жить всегда.

Десятки, сотни страниц… Чадно горит кокосовое масло в лампе. А за морем, на Суматре, все еще бушует война. Там Сентот, Бонджол… Там из ткани кровавых событий продолжает твориться история народа. И то, что на первый взгляд кажется случайным, частным, подчинено общему ходу истории.

Генерал-губернатор либерал Боуд продержался всего три года. Он не мог подавить восстания на Суматре, он слишком мало выжал золота из обнищавшей, вымершей от голода Явы. Король выставил его за дверь. Место Боуда занял Эренс. «Головорез Эренс», как называли его даже в Гааге, стянул войска со всего Малайского архипелага и послал их на Суматру. Голландцам удалось захватить центр повстанческого движения — кампонг Бонджол. 28 октября 1837 года был окружен штаб вахабитов в Пелупухе. Имам Бонджол и Сентот оказались в плену.

Имама Бонджола отправили в Батавию, затем на Амбоину. Но и на Амбоине, находясь в тюрьме, неукротимый Бонджол сумел установить связь с внешним миром и стать во главе нового крестьянского восстания. Перепуганное начальство тайком вывезло Бонджола с Амбоины и отправило его на Целебес, в форт Манадо. Тут-то впервые и встретились Бонджол и Киай Моджо. Сентота засадили в неприступную крепость в Бенгкулене на Суматре.

Героя не отважились перевозить в другое место: он мог сбежать.

Голландское командование решило, что с восстанием покончено. Но оптимизм оказался преждевременным: у вахабитов появились новые руководители, такие же отважные и деятельные, как Бонджол и Сентот. И снова голландцев загоняли в болота, топили в реках, выбрасывали в море, угоняли в горы. Обескровленные голландские полки покидали Суматру. На смену им приходили другие, свежие, но их ждала та же участь. Много, много десятилетий длилось восстание «Пидари». Оно было подавлено лишь в начале двадцатого века.

Постепенно Дипонегоро стал легендой, знаменем.

Когда в 1840–1841 годах в Бантаме и в других районах Явы, уже при новом генерал-губернаторе Меркусе, произошли крупные волнения, распространился слух, что Дипонегоро на свободе и ведет в бой крестьянские отряды. Появились красно-белые флаги. В одной провинции якобы действовал Сентот, в другой — Киай Моджо. Даже в смерть генералиссимуса Беи не верили. А старый Мангкубуми в это время вновь сел на коня и повел крестьян на штурм голландского форта.

Грозная тень Дипонегоро врывалась по ночам в роскошный дворец в Бейтензорге, и очередной генерал-губернатор (а их сменилось за последние двадцать пять лет немало) терял сон и трясущейся рукой хватался за пистолет.

А в форте Роттердам в Макассаре царил тюремный покой. Вечно торчали по всем углам часовые, похожие друг на друга, как стволы деревьев. Этих людей почему-то называли «веселягами». Может быть, потому, что они всегда были пьяны.

Сменялись поколения тюремщиков, приезжали и уезжали офицеры. Но каждый знал: здесь томится и будет томиться под неусыпным надзором до конца своих дней страшный Дипонегоро… Без суда и следствия, без разбирательства, тайком от всех увезли его сюда. И чем скорее он умрет, тем лучше… для Голландии.

Но Дипонегоро жил. Он познал радость творчества. Уже семьсот страниц были исписаны его рукой.

Это только казалось, что жизнь в форте Роттердам остановилась. И здесь были и радостные и печальные события. У Дипонегоро и Ратнацингсих рождались новые дети. Здесь умерла мать пахлавана. Дочь Раден Айю Густи вышла замуж за Мертонегоро, которого сослали сюда же. У пахлавана появились внуки.

Комендант форта майор-от-инфантерии Шмитц в минуты хорошего расположения духа шутил:

— Скоро тут образуется новое Государство Свободы, и нам опять придется воевать.

Пытался ли Дипонегоро за долгие годы изгнания выбраться на волю? Да. С приходом к власти каждого нового генерал-губернатора он посылал в Богор возмущенные письма, требовал разбирательства, наконец суда. Он обвинял голландские власти и короля Вильгельма в бесчестии, в нарушении всяческих правил и законов. И каждый раз из Богора поступал ответ: «Отказать!»

Только в 1848 году, когда под влиянием революционного движения, потрясшего всю Европу, в Голландии была изменена конституция и право отвечать за колонии передали Генеральным Штатам, новый генерал-губернатор Рохуссен, пожелавший проявить свой либерализм, написал на жалобе Дипонегоро: «Можно вернуть пангерану крис, который якобы достался ему по наследству».

— Он очень добр, ваш великий господин губернатор, — сказал Шмитцу пахлаван. — Я передам этот крис своим потомкам, и пусть он снова обагрится вашей нечистой кровью…

В 1850 году в форт Роттердам дошло известие о смерти Мангкубуми. Старый принц до конца своих дней остался верен народу. Умер он в возрасте 90 лет. Прошло четверть века с того злополучного дня, когда вождь великой Яванской войны Дипонегоро был обманным путем взят в плен. Четверть века надежд и холодного разочарования. Высоки каменные стены, надежна стража. Со скрежетом поднимается опускается мост, ведущий из неволи…

Семидесятилетний Дипонегоро чувствовал, как постепенно силы оставляют его. Давали о себе знать и старые раны. Сперва разболелась рука. Затем появилась острая боль в коленях. И только глаза по-прежнему видели остро, как в дни молодости.

В этот год пахлаван узнал о кончине сразу двух своих былых соратников — Киая Моджо и Сентота. Весть окончательно сразила его. Так и не увидев больше свободы, умер Сентот… Голландцы не знают милосердия к своим врагам.

…Он лежал на циновке в углу двора и с безучастным выражением лица наблюдал за тем, как вышагивают солдаты. Это была привычная картина. Здесь пахло лошадиным потом, кожаными ремнями и ромом. Прибыла группа молодых «веселяг». Майор Шмитц придирчиво осматривал новичков. Он был педантичным и сухим в обращении с людьми, этот майор-от-инфантерии. Он ненавидел солдат, подчиненных офицеров, ассистент-резидента Макассара Лиона, генерал-губернатора, весь свет и свою проклятую жизнь.

Единственный человек, к которому комендант испытывал почтение с примесью почти суеверного страха, был Дипонегоро. Ведь этот принц всего каких-нибудь двадцать пять — тридцать лет назад держал в страхе не только генерал-губернаторов, но и самого короля!..

И когда пахлаван слабым голосом позвал коменданта, тот сразу же поспешил к постели умирающего.

— Я хочу… к морю… один, без стражи, — проговорил Дипонегоро.

Просьба была столь необычной, что майор растерялся. Затем громовым голосом приказал:

— Опустить мост! Никакого сопровождения…

И вот Дипонегоро медленно поднялся, сделал два неуверенных шага. Ратнанингсих поддерживала его. Воля и на этот раз победила: завидев раскрытые ворота, пахлаван ускорил шаг. Миновал кордегардию. Через мост он уже почти бежал.

Полоснуло по глазам от нестерпимого блеска. Трещали под босыми ногами сухие пальмовые листья. Море и опущенные почти к темно-синим волнам квадратные паруса, разукрашенные праздничными малиновыми и золотыми узорами ладьи — прау…

Свобода, свобода!.. Там, на юго-западе, за фиолетовой дымкой — Ява…

Он поднял руки, сцепил их над головой и рухнул на песок.

Лекарь, поспешивший из форта на зов Ратнанингсих, подошел к распростертому телу, попытался нащупать пульс.

— Он мертв…

Дипонегоро похоронили в кампонге Малайя рядом с могилой сына.

10 января специально созданная комиссия составила протокол-свидетельство о смерти: