Динка (ил. А.Ермолаева) - Страница 31
«Терпи, брат Ленька! — крепко прижав мальчика к своей груди, утешал Николай. — Весной увезу тебя от хозяина… К матери своей увезу… Хорошая она у меня… Как в раю будешь жить!»
С рождества к Николаю зачастили товарищи, потом сам он начал надолго уходить из дому.
Ленька, глядя в темноту открытыми глазами, допоздна ждал его возвращения и, стараясь не разбудить хозяина, выбегал на цыпочках в коридор. Николай совал ему в руки кусок колбасы или какое-нибудь лакомство, бегло обнимал его и проходил к себе. Ленька прислушивался к каждому шороху, доносившемуся из комнаты его друга, и удивлялся, что тот не спит… Один раз у Николая засиделся какой-то товарищ, и оба они не ложились спать до утра.
Однажды, проснувшись ночью, Ленька заметил, что Гордея Лукича нет на кровати. Куда и зачем уходил хозяин, он не знал. Но на другой день к Николаю нагрянула полиция. Ленька с ужасом смотрел, как в комнате его друга переворачивали матрас, подушку, книги, поднимали половицы… Потом в руках у жандармского офицера вдруг оказались пачки свеженапечатянных бумажек. Ленька с ужасом услышал, что бумажки эти запрещенные и называются они прокламациями.
Николая увели. Он шел бледный, но спокойный и, проходя мимо Леньки, тихо шепнул ему:
«Не горюй… Мы еще увидимся…»
С тех пор он исчез. От дворника этого дома Ленька узнал, что Николай в тюрьме… Однажды, убежав от хозяина, он целый день тоскливо бродил вокруг темно-красной кирпичной стены, за которой стояла городская тюрьма. За железными решетками были видны бледные лица арестантов, но Николая между ними не было. Ленька подходил к тяжелым запертым воротам тюрьмы, но часовой сердито гнал его прочь.
Наступала уже весна, шли частые дожди, но земля была промерзлой, и кое-где во рву лежали грязные бугорки снега…
Голодный и промокший до нитки, мальчик с трудом дотащился домой и потом был отвезен в городскую больницу с жестоким воспалением легких.
В тяжелые бредовые дни он видел перед собой лицо своего потерянного друга и слышал его слова:
«Не горюй… Мы еще увидимся…»
Хозяин, не надеясь на выздоровление Леньки, махнул на него рукой; Леньку выписали из больницы прямо на улицу, хотя все знали, что он сирота и дома у него нет.
Шатаясь на слабых ногах, Ленька шел по мостовой, держа в руках узелок с гостинцами, которые ему дали на дорогу больные из той палаты, где он лежал.
Весеннее солнце уже обогрело землю, молодая трава густо зеленела по обочинам улиц. Гордей Лукич, получив заказ на перевозку товаров, готовил баржу к отплытию и решил справиться о Леньке.
Не дойдя двух кварталов до больницы, он увидел двигающуюся ему навстречу худенькую фигурку мальчика…
И Ленька снова попал на баржу. О Николае ОН больше никогда не слыхал. Встреча с большим и настоящим другом осталась в его памяти как случайный, вспыхнувший и погасший огонек на пути.
Глава двадцать третья
МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Голова Динки еще лежала на подушке, но в ней уже беспокойно копошились три главные мысля. Одна, радостная и спокойная, была о Леньке. Простил ее Ленька… Хорошо бы повидать его и сказать ему все-таки, что — тогда, на берегу, она подвела его под кулак нечаянно…
Другая мысль, не дававшая Динке покоя, была о «тайном и важном поручении», которое Костя обещал дать Алине. Динка во что бы то ни стало решила выведать эту тайну. Конечно, не у Алины…
И третья мысль, заставившая девочку вскочить с постели, была о художнике в белом халате. Этот художник, наверное, уже пришел и ждет ее. Как она могла забыть! Ведь он сказал, что она «прелесть». Никто так не говорил, а он сказал! Надо скорей идти!
Динка осторожно подходит к двери и, приоткрыв ее, изучающе вглядывается в лицо спящей Кати. Спит Катя… Алина тоже, верно, спит.
«Сейчас я ка-ак разоденусь! Ка-ак расфуфырюсь! А художник скажет: «Вот ты какая прелесть! Я и не знал!» — улыбаясь, думает Динка, лихорадочно роясь в шкафу, где висят праздничные платья.
— Алинино… Мамино… Мышкино… — шепотом перечисляет она. — А вот мое!
Это платье сшили ей к пасхе, оно белое, батистовое и все в пышных оборках. Динка тянет с вешалки платье, чуть не уронив на себя весь шкаф. Потом хватает гребень и, зажмурившись, дерет спутавшиеся за ночь волосы. Она дерет их так, что даже приседает на пол, но ей необходимо заплести косы. Хотя бы две небольшие коски по бокам… Потом она роется в Мышкиной коробке с лентами… Если бы эти противные волосы примазать Лининым маслом или хотя бы рыбьим жиром… Но рыбий жир плохо пахнет. Может, художник не любит этого запаха? Но Динке некогда задумываться об этом, она очень спешит.
Мягко шурша, набегают на берег волны. Солнце золотит песок, с пристани доносится глухой шум. Баржа кажется меньше и уютнее, издали она похожа на большую, разбухшую на воде лодку.
Позднее придут на берег дачники, но сейчас здесь никого нет. Только одна Динка стоит на берегу и ждет человека в белом халате. А может, это не Динка, а какая-то другая, аккуратненькая девочка в нарядном белом платьице с пышными оборками… Голова ее блестит от сливочного масла, по бокам торчат две коротенькие толстые коски с голубыми бантами на концах. Правда, над лбом и сзади осталась еще целая куча волос, но девочка думает, что это не так уж видно. Не будет же ее рисовать художник сзади! Перед уходом Динка взглянула на себя в зеркало и удивилась. Лицо вытянулось, притянутые на висках волосы придали ему какое-то заячье выражение, губа важно выступила вперед, и щеки не кажутся уже такими круглыми и красными, как всегда. Динка осталась очень довольна собой…
— Прелесть! — шепотом повторила она, радуясь, что приготовила художнику такой сюрприз. Ведь он видел ее вихрастую, растрепанную, в рваном платье.
Динка давно уже на берегу. Она то прохаживается мелкими шажками по песочку, как совсем приличная девочка, то, вспомнив, что обещала художнику висеть, поспешно бросается к обрыву. Ухватившись одной рукой за толстый корень, она нащупывает ногами глиняный выступ и, повиснув в воздухе, смотрит вдаль… Потом опять сходит на берег… «Это ничего, что художника нет так долго, — думает Динка. — Взрослые любят опаздывать. Зато как удивится он, увидев такую хорошую девочку!» Динка самодовольно улыбается и осторожно трогает пышные банты в своих косках.
Жена художника вынула тогда десять копеек, но Динка не взяла — брать от чужих денег задаром нельзя, но если ей придется висеть на обрыве до самого обеда, то она возьмет. Потому что, пока он будет рисовать, она должна болтаться в воздухе, как в цирке. А в цирке платят за это деньги — значит, возьмет и она.
Динка, облизываясь, вспоминает мороженое в костяном стаканчике с костяной ложечкой, черные витые рожки с семечками, которые нельзя разгрызть… Еще бы она купила толстую длинную конфету, обернутую бумажной ленточкой. Это для Марьяшки — пусть она сидит над своей кастрюлей и сосет конфету. Еще она дала бы целых три копейки Леньке. «Возьми, Ленька, — сказала бы она, — мне так хочется что-нибудь дать тебе, что у меня просто чешутся руки и сосет под ложечкой».
Динка вспоминает о Леньке и решает прогуляться по берегу к барже… Если художник придет, она быстро вернется.
Девочка нерешительно оглядывается назад. Далеко на берегу появляются две фигуры. Они! Динка быстро забывает свои мечты, стремительно карабкается на обрыв и повисает в воздухе.
Фигуры двигаются медленно-медленно… Но ведь Динке нужны еще цветы. Как это она забыла! Ведь художник сказал, что будет рисовать ее с кувшинками. Она срывает кувшинки и снова повисает в воздухе с робкой выжидающей улыбкой. По две фигуры на берегу вдруг поворачивают назад. Может, они забыли это место? Динка спрыгивает на берег и, спотыкаясь, бежит за ними.
— Сюда! Сюда! — кричит она, размахивая руками. Но это так далеко, что голос ее замирает, ноги останавливаются.
Нет, это не они! Это просто дачники. Художник ничего не забыл, он обязательно придет и нарисует ее на большом белом полотне.