Динка (ил. А.Ермолаева) - Страница 135

— Долгогривую девицу… — насмешливо тянул Вася, постукивая пальцами по столу. — Эх и драл бы я тебя с утра до вечера за все эти выдумки! — добродушно сказал он, вставая. — Пойдем, Леонид!

Вася, топая мокрыми ботинками, вбежал в коридор.

— Ох и ливень! Я весь промок до нитки. У вас все дома?

— Старшие дома, а Динки нет, — спокойно ответил Леня.

— Как нет? На дворе черт знает что делается! Надо бежать за ней, а то простудится!

— Не простудится! — засмеялся Леня. — Она сейчас на седьмом небе! Небось сняла свои башмаки и вот шлепает по лужам! И даже не чихнет ни разу!

Как бы в подтверждение его слов на лестницу вбежала Динка… Волосы ее расплелись и висели мокрыми прядями на груди и на спине, с платья текли ручьи; она держала в руках туфли и, шлепая босиком, оставляла на полу целые лужи.

— Я русалка! Я русалка! — дурачилась она. — Лень! Дай мне из кухни большую деревянную ложку, я пущу ее по ручью. Принеси скорей, а то Маруся будет ругаться!

Леня побежал за ложкой, но Вася остановил его:

— Ты с ума сошел! Уложи ее в кровать, она же вся мокрая, простудится! Но Динка все-таки схватила ложку и убежала.

— Ничего мне не сделается! Сами смотрите не простудитесь! — крикнула она, исчезая за дверью.

И ей действительно ничего не сделалось, зато промокший насквозь Вася серьезно заболел.

На другой день он не пришел на урок, а после обеда явился молодой рабочий, близкий друг Васи, который жил с ним в одной комнате.

— Я Иван, — просто сказал он, — товарищ Василия. Он просил передать на завтра уроки и сказать, что малость приболел, жар у него, всю ночь горел… Иван застенчиво улыбнулся: — Хозяйка ругается — боится, ну как помрет. Человек он безродный, кому хоронить…

Вечером Леня с Мариной перевезли Васю к себе. Мышка уступила свою комнату. У Васи оказалось воспаление легких. Он лежал в спокойной беленькой комнатке, около него по очереди сменялись все «арсенята», и Васе казалось, что никогда еще в его жизни не было таких теплых счастливых дней.

Васина болезнь ввела в дом Арсеньевых нового знакомого. Иван приходил запросто навестить товарища; держался он непринужденно, и только иногда в разговоре смущенная улыбка выдавала его застенчивость. Мышка и Динка встречали Ивана радостными возгласами:

— Здравствуйте, здравствуйте! Васе сегодня лучше! Как-то пригласив Ивана пить чай, Марина узнала от него; что после смерти отца Иван остался с матерью и старшим братом Николаем. Жили они тогда в Петербурге. Николай, как и отец, работал на Путиловском заводе. Похоронив отца, мать уехала с Иваном к своей родне в Киев; Николай не захотел бросить свой завод и остался в Петербурге. В Киев Иван встретился с Васей.

— Он у нас угол снимал, грамоте меня учил, а потом, как мать умерла, мы с ним поселились вдвоем у хозяйки, там и живем. Летом думаю съездить к брату, может, на Путиловский завод устроюсь. Брат зовет, — степенно, не спеша рассказывал Иван.

Марина жадно расспрашивала про настроение рабочих, вспоминала девятьсот пятый год, свою воскресную школу, спрашивала про рабочие кружки… Много ли собирается народу?

— Да, собирается народ охотно, только ведь сами знаете, слежка за: нашим братом… Но все же умудряемся. Вон Василий иногда брошюрку какую почитает… А то один раз Николай на отпуск приехал, много чего интересного порассказал…

Подружились. Марина обещала обязательно побывать в кружке… После разговора с Иваном она ожила и вскоре писала брату письмо:

«Наконец-то я опять вхожу в русло; все время чувствовала себя оторванной от главного дела, но сейчас уже готовлюсь к докладу, подробнее при встрече… Скоро ли ты вырвешься к нам? Динка уже отпущена на каникулы; Алина и Мышка готовятся к экзаменам… Хотя бы все эти волнения были уже позади…»

Обрадовав Марину своим появлением в их семье, Иван был и невольной причиной небольшой размолвки между Мариной и Васей.

Однажды Марина сказала:

— Вася! Почему вы никогда не говорили, что у вас есть такой друг? Сколько времени мы уже знакомы, и вы ни разу не привели к нам Ивана.

Вася не умел кривить душой. Облокотясь на подушку, он сморщил давно не бритое, колючее, как у ежа, лицо и, нахмурившись, сказал:

— Если хотите правду, то вначале ваша семья не производила на меня солидного впечатления.

— Несолидное впечатление? — удивленно переспросила Марина. — Что это значит?

— Ну, как бы вам объяснить? Какая-то интеллигентская расхлябанность, эдакая барская благотворительность по отношению к Леониду… Марина вспыхнула:

— Барская благотворительность?

— Погодите, погодите! Это же было вначале. Сейчас я уже во всем разобрался… И я сам завидую Леониду. Но вы спрашиваете, и я отвечаю. Для меня идеал — это простая, честная рабочая семья. Я и детей своих воспитывал бы гораздо проще. А ваши девчонки ревучие, нервные…

— Ревучие, нервные… — с горечью повторила Марина. — Что ж делать, Вася… У них было тяжелое детство.

Марина повернулась и хотела уйти, но Вася не дал ей уйти.

— Марина Леонидовна! Простите меня, окаянного… Я ж вас всех люблю! Примите меня в вашу семью хоть каким-нибудь сводным братом; я теперь без вашей семьи еще больше сирота, чем был…

— Мы вас уже приняли, Вася, но еще не раз мы поспорим и поругаемся с вами… Надо глубже смотреть на вещи, — грустно сказала Марина.

— Всё! Всё! — кричал Вася. — Я сам себе не прощу, что так думал!..

— Вот что значит поверхностно судить о людях, — каялся потом Вася, рассказывая Лёне об этом разговоре. — И как я мог так думать? Ведь Марина Леонидовна отдала революции все, что имела: и лучшие молодые годы, и любимого мужа, и себя, и своих детей… А я еще смел упрекать ее, что они нервные… мучился Вася.

В столовой звенели чашки. Динка села на кровать и прислушалась. Мышка и Алина поспешно допивали чай, они торопились в гимназию. Для них наступили страдные дни перед экзаменами.

«А мне уже не надо в гимназию!» — с торжеством подумала Динка и, вспомнив мамин «подарок», набросила платье и побежала в столовую. Алина и Мышка уже ушли. Леня занижался в своей комнате, Марина убирала со стола.

— Умойся, Диночка, и вымой чашки! Я очень тороплюсь, — сказала она, вешая на спинку стула чайное полотенце.

— Я сейчас… Подожди одну минутку, мамочка! Ты ведь еще не сказала, где мне можно гулять.

— Ой, Динка! Ну что же ты в последнюю минуту? Я могу опоздать на службу!

— Ну, мамочка, у меня весь день пропадет! — взмолилась Динка. — Ты только назови улицы… Ну, что тебе стоит! — Ну хорошо! Мы уже с тобой говорили… Я разрешаю тебе гулять по Владимирской до сквера и по Кузнечной на бульваре. И всё! Всё! Всё, Дина!

Мать решительно вышла из комнаты, но Динка побежала за ней:

— Мамочка, а по Бибиковскому бульвару… Там же самое интересное, там памятник…

— Ну, Дина, — натягивая пальто и наскоро припудривая перед зеркалом нос, говорила Марина. — Если ты начнешь обходить все памятники… — Да не все, а только на Бибиковском…

— Ну хорошо… Только не вздумай самовольно расширять зону своих прогулок, — торопливо спускаясь с лестницы, сказала Марина.

— Нет, нет, мамочка, я не вздумаю… А что это такое — зона? — перегнувшись с площадки лестницы, спросила Динка.

— Некогда, некогда… Потом объясню, — махнула рукой Марина.

Дверь хлопнула. Динка, подскакивая на одной ножке, побежала одеваться. Настроение у нее было светлое, праздничное. Еще бы! Наверно, в первый раз в жизни она шла гулять не тайком, не украдкой, а с полного разрешения мамы. Динка присела перед комодом и, переворошив нижний ящик, вытащила платья сестер. Ей хотелось надеть что-нибудь посолиднее и подлиннее. Мышка была выше ростом, но она все еще носила платья до колен, поэтому Динка вырядилась в голубенькое, с оборочками платье Алины. Посмотрев на себя в зеркало, она осталась очень довольна. Платье доходило ей почти до щиколоток, а пышные оборки расширяли его книзу, как колокол… На самом дне ящика Динка обнаружила старенький, расшитый стеклярусом ридикюльчик. Это была одна из тех никому не нужных вещей, которые почему-то никогда не теряются и преданно следуют за хозяевами, куда бы они ни переехали.