Диктатор - Страница 29
Это была кульминация речи Гамова. При обращении к женщинам в его голосе вновь зазвенела страсть – Гамов убеждал не аргументами, а тоном. Оглядываясь назад, я вижу, что тому феномену, который назвали «дьявольской магией Гамова», положила начало эта первая речь к народу: женщин он завоевал сразу, хотя грозил жестокими наказаниями, а в женских сердцах обычно легче возбуждать сострадание, а не ненависть.
После этого, уже спокойней – не трибун, а верховный администратор, – он рассказал, как будет организовано правительство. Ядро составят его друзья, участники переворота и те, кому он абсолютно доверяет. Пока их будет десять человек – невыборных и несменяемых. Что до обычных министров, которые появятся впоследствии, то они образуют второй правительственный слой – выборный, сменяемый и подконтрольный.
Затем он объявил состав Ядра.
1. Алексей Гамов – диктатор.
2. Андрей Семипалов – заместитель диктатора, военный министр.
3. Готлиб Бар – министр организации.
4. Джон Вудворт – министр внешних сношений.
5. Альберт Пеано – главнокомандующий.
6. Казимир Штупа – министр погоды.
7. Павел Прищепа – министр государственной охраны.
8. Аркадий Гонсалес – министр Террора.
9. Николай Пустовойт – министр Милосердия.
10. Омар Исиро – министр информации.
Стереоэкраны погасли.
– Поздравляю тебя с назначением в заместители диктатора, – сказала Елена много равнодушней, чем мне бы хотелось.
Я не скрыл, что уязвлен.
– Тебе не нравится, что я заместитель диктатора? А разве есть в правительстве пост выше этого? После Гамова, разумеется.
Она не хотела обижать меня. Но была в ней черта, отличавшая ее от других женщин: неспособность к неправде. Я часто жалел, что природа не подарила ей хотя бы немного скрытности.
– Вот именно, Андрей: после диктатора. Не сердись, но я тебя так давно знаю… Ты будешь только при нем, а не сам по себе. Это правительство… Всегда ли сумеешь быть верным помощником Гамова?
– Надеюсь, что всегда. Выше помощников мы не годимся. Он каждого из нас превосходит.
Стереоэкран снова засветился. Диктор извещал, что метеопередышка окончилась. С запада запущен транспорт боевых туч. Наши станции форсируют метеоотпор. Ожидаются большой ветер и обильные ливни. Жителям рекомендуется без крайней необходимости наружу не выходить. При затоплении нижних этажей вызывать военизированную метеопомощь.
Я распахнул окно. Звезды светили мирно, и малейший ветерок не шевелил ветки деревьев. В городе стояла та затаенная, нервная тишина, какую даже военные метеорологи называют зловещей. На западе вдруг вспыхнули полосы огня. Одна зарница догоняла другую. Оттуда наваливался дикий циклон.
– Закрой окно, я боюсь, – попросила Елена.
Она подошла ко мне, я обнял ее. Я тоже боялся. Но не циклона, а будущего. Будущее было непредсказуемым.
Циклон бушевал больше недели. Переулки превратились в горные ручьи, а проспекты – в реки. Но военные метеорологи остановили ошалелый ураган на подходе к степям, где зрел урожай. С десяток куболиг воды залил наши западные земли, целые области на время превратились в болота. Зато противник прекратил наступление: потоп мешал его армиям еще больше, чем нашей обороне. Неистовство их метеонатиска было выгодно нам и еще по одной причине: Павел Прищепа сообщил, что больше двух третей сгущенной воды, накопленной их промышленностью, уже израсходованы в метеовойне. До зимы нового наступления можно было не опасаться.
Конец потопа ознаменовался дискуссией на тему: а что будет завтра? Гамов созвал совещание Ядра для решения всего нерешенного.
Я вышел из своей канцелярии, чтобы поразмять ноги, и встретился с Готлибом Баром, в недавнем прошлом знатоком литературы и философствующим ерником, а ныне министром организации.
– Приветствую и поздравляю от имени и по поручению, – выспренно обратился ко мне Готлиб.
Мне захотелось подшутить над ним.
– По обыкновению – врете. Приветствуете – ладно. А поздравлять не с чем и не от кого. Разве что от своего имени – то есть с «ничем» и от «никого», ибо кто вы?
Он не разрешал себе попусту обижаться. Он взял меня под руку. В городе было мрачно и холодно, как осенью. Ободранные бурей деревья уныло покачивали голыми ветвями. Готлиб восторженно сообщил:
– Открыли новый универсам. Товаров – ужас! Хитрюга Маруцзян таил на своих складах невероятные богатства. Идем смотреть, как реализуются запасы. Пока только для рабочих оборонных заводов за сверхплановую продукцию. К сожалению, нам с вами эти богатства недоступны. – Он вздохнул: членам правительства новая валюта не выдавалась.
– Скоро выпустите золото и латы?
– Уже отливаем монеты, печатаем банкноты.
На Готлиба Бара замыкалась промышленность, торговля и финансы. «Ведаю двадцатью четырьмя министерствами», – хвастался он. К удивлению – и не только моему, – этот любитель искусства быстро освоил новые функции.
Универсам состоял из двух отделов. В первом, темноватом зальчике, отоваривались карточки. Здесь было мало товаров: хлеб, крупа, дешевые консервы, – и много покупателей, сбившихся в извилистую очередь. Во втором отделе – двух хорошо освещенных залах – на полках теснилась давно забытая снедь: копченые колбасы, сыры, масло, икра, балыки, мед, мороженое мясо, мука и сахар, птица и фрукты – и тысячи, тысячи банок консервов. У любого разумного человека невольно возникала мысль: а какого черта запасались деликатесами? Сало, мясо и сухари в армии куда нужней, чем икра и балыки!
Посетителей в валютных залах было еще больше, чем в пайковом. Но ни к одному прилавку не выстраивались очереди. Я спросил пожилого рабочего, зачем он сюда пришел – покупать или смотреть? Он показал справку, что наработал сверх нормы на сорок лат – бумажка, достаточная для закупки полной сумки продовольствия.
– Подожду до выдачи золота, – сказал он. – Еда – что? Прожевал – и кончено! А золото пригодится и после войны. Кое-что истрачу. Жену порадую. Да и внук – орел! Без подарка не приду.
Другой посетитель огрызнулся:
– Купил, купил! Чего спрашиваешь? Жрать хочется, а не бумажки мусолить! Все истратил, а еще наработаю – снова истрачу!
Он сердито глядел на купленные пакетики с продовольствием – похоже, втайне страдал, что пришлось расставаться с драгоценной справкой о перевыполнении нормы, не дождавшись момента, когда можно будет превратить ее в золото. Все совершалось так, как предсказывал Гамов.
– Палка о двух концах, Готлиб, – сказал я. – Один конец – пряник, а другой – кнут. Вы мне показали все роскошества пряника, теперь я…
– Продемонстрируете кнут?
Мы свернули с проспекта в переулочек. Я подвел Бара к трехэтажному дому. На вбитом в стену металлическом кронштейне висел мужчина лет сорока пяти, в парадном мундире подполковника, увешанном орденами. Бескровное усатое лицо, даже опухшее от удушья, хранило печать недавней красоты. Это был Жан Карманюк, начальник районной полиции, многократно награжденный прошлым правительством за усердие, примерный семьянин и общественник, отец трех мальчиков. На дощечке, болтавшейся на правой ноге повешенного, кратко перечислялись его преступления: брал взятки с грабителей, в покаянном листе признался лишь в незначительных проступках, а после повторного утверждения в должности за крупную мзду инсценировал побег двух бандитов. Родители и жена Карманюка высланы на север, имущество конфисковано, дети отданы в военную школу.
– Не кнут, а дубина! – сказал Бар. – Кто определил наказание? Суд?
– У нас Священный Террор! Приговор выносят чиновники Гонсалеса. Кстати, в этом случае он сам его подписал – все-таки первая виселица для важного полицейского. Повесили со всеми орденами – чтобы показать, что прежние награды не оправдывают новой вины.
– Без суда? Без апелляции? Без протеста?
– Почему без протеста? Министр Милосердия, наш общий друг Николай Пустовойт, протестовал. Указывал на награды подполковника, на его невинных детей – им теперь ох как несладко… Но высшая инстанция утвердила приговор.