Диктатор - Страница 25

– Слушаюсь! – Полковник повернулся к двери.

Но еще до того, как он вышел, в зале появился вооруженный отряд. Впереди вышагивал Варелла, среди других я увидел сержанта Серова и Сербина. Отряд прошел к столу правительства, за каждым министром встал солдат с ручным резонатором, а за спинами Маруцзяна и маршала – по двое. Все совершалось в мертвом молчании зала. Маршал, справившись с ошеломлением, вскочил и заорал на Вареллу, остановившегося за его спиной:

– Кто такие? По какому праву? Вон отсюда! Под арест! Я маршал, и я приказываю!..

Варелла правой рукой прижал к груди маршала резонатор, а левой сорвал один за другим оба пышных погона.

– Ты уже не маршал, а старый дурак! Садись и молчи! Не то одно нажатие кнопки – и будешь крутиться на полу.

Маршал хорошо знал, как действуют резонаторы. Он опустился на стул и обхватил голову руками. Плечи его, освобожденные от эмблемы высокой власти, судорожно тряслись. Старый воин молчаливыми слезами оплакивал свое унижение. Гамов спокойно спросил:

– Маруцзян, вам ясна ситуация?

Главе правительства понадобилась почти минута, чтобы справиться со вдруг отказавшим голосом. Выдержки и собственного достоинства у него было гораздо больше, чем у маршала. Он ответил Гамову таким же спокойным голосом:

– Устроили путч! А что дальше, разрешите узнать?

– Дальше вы откажетесь от поста главы государства. И не просто откажетесь, а передадите его мне.

– Что будет потом? Отправите меня под суд, как это делают узурпаторы с побежденными противниками? Предъявите обвинения в измене и прочих грехах, которые с усердием высосете из пальца?

– Что будет с вами, зависит от вас, Маруцзян. Если без лишнего шума откажетесь от власти, обещаю суда над вами не устраивать.

Маруцзян обвел глазами зал. Все безмолвно сидели на своих местах. Он обернулся на двух солдат, каменно возвышавшихся за его спиной. На его скуластом лице обрисовалась злая улыбка.

– Нет, полковник Гамов, не доставлю я вам такой радости – легкой передачи власти. Захватывайте ее насильно, а меня отдавайте под суд. На суде я скажу все, что знаю о вас сейчас и еще к тому времени узнаю. Посмотрим, удастся ли вам на открытом процессе обосновать свои идиотские измышления.

Пеано, сидевший рядом со мной, встал и пошел к столу правительства, вынимая из кармана самое страшное оружие ближнего боя – точно такой же импульсатор, как и тот, из которого Гонсалес располосовал Мордасова. Снова страшно побелев, Маруцзян непроизвольно приподнялся. Пеано остановился перед Маруцзяном.

– Дядюшка, вы меня знаете, и я вас знаю. Вы соображаете очень быстро, и поэтому я даю вам ровно одну минуту, чтобы принять все условия полковника. Если на исходе этой минуты мы не услышим ваше громкое «да», я развалю вас на четыре куска. И сделаю это с удовольствием, можете мне поверить.

– Негодяй, ах какой негодяй! – прошипел Маруцзян. – Ты все это подстроил, я знаю! Какой же я дурак, что отправил тебя на фронт, а не засадил в тюрьму, как надо было.

– Полминуты прошло, – зловеще предупредил Пеано и стал поднимать импульсатор. – Считаю медленно. Один, два, три…

– Да, да, да! – истерически закричал Маруцзян. – На все – да! На все ваши проклятые условия – да! Опусти импульсатор, Альберт!

Пеано спрятал импульсатор и не спеша пошел на свое место.

– Теперь остается зачитать перед стереокамерой отречение от власти, – сказал Гамов.

В глазах Маруцзяна засветилась надежда. Он всегда умел ловко находить неожиданные ходы в сложных ситуациях. Не подарит ли ему судьба и сейчас такую спасительную возможность?

– Мне нужно время обдумать текст отречения…

– Отречение уже написано. Вудворт, дайте бумагу.

Вудворт вышел из-за второго стола, где сидел, и вручил главе правительства текст. Ненависть исказила маловыразительное лицо Маруцзяна. Впрочем, она почти сразу сменилась хорошо разыгранной скорбью.

– И вы, Джон, – сказал он горько. – Так умри же, Артур Маруцзян, величайший из лидеров славной партии максималистов!

– Никто не требует вашей смерти, – заметил Гамов. – Отречение от власти еще не смерть.

– Говорю фигурально! – огрызнулся Маруцзян. – Я так полагался на его верность, столько добра ему делал. А он предает меня!

– Не предаю, а перехожу к тем, кто может стать спасителем нашей страны, которую вы довели до упадка и опустошения, – чопорно ответил Вудворт.

Маруцзян зло махнул рукой и погрузился в текст.

– Сильно, сильно! – заметил он. – Но раз уж я сказал «да»… Теперь немного отдохнем и поедем на стерео.

– Стереооператоры уже здесь, – сказал Вудворт.

Если бы глазами можно было жечь, то от взгляда, какой метнул в Вудворта Маруцзян, тот вспыхнул бы, как щепка, вымоченная в бензине.

Стереооператоры вкатили в зал аппаратуру. Маруцзян встал перед камерой. Пеано негромко сказал:

– И пожалуйста, дядюшка, никаких иронических или трагических интонаций, неадекватных тексту ухмылок и прочего, в чем вы так искусны. Не осложняйте свое дальнейшее существование, дядя!

Маруцзян не удостоил племянника ни репликой, ни взглядом.

Он и без указаний со стороны понимал, что не стоит осложнять свое существование. И внятным, спокойным голосом известил страну, что ради активизации военных действий, ради наведения порядка в тылу, ради повышения жизненного уровня населения он решил сложить со своих усталых плеч верховную власть и вручить ее более молодому, более энергичному, более удачливому вождю. Отныне главой правительства он объявляет беспартийного полковника Алексея Гамова.

Стереооператоры перевели камеру с Маруцзяна на Гамова.

Если кто-нибудь из нас и ожидал, что Гамов произнесет первую их тех ярких речей, какими он впоследствии часто покорял слушателей, то он ошибся. Гамов сухо и кратко информировал страну, что власть принял, что немедленно начнет изучать обстановку и после этого объявит состав своего правительства и программу действий.

Я приказал увести Маруцзяна и его министров. Когда мимо меня проплелся – его поддерживал под руку все тот же Варелла – пошатывающийся маршал, я услышал его горестное бормотание:

– Я же дал указание, чтобы получилось… Почему не получилось?..

Мне показалось, что маршал совсем спятил со своего не очень обширного умишка. Будущее показало, что я ошибся.

Ко мне подошел Гамов. Он вовсе не выглядел радостным. Мне казалось, что после удачного захвата власти новые правители должны демонстрировать если не ликование, то удовлетворение. Возможно, впрочем, что Гамов уже думал о трудном будущем.

– Эс швиндельт, – сказал он непонятно и пояснил: – Голова кружится! Такой скачок в неизвестное! – Он протянул мне руку. – Спасибо, Семипалов! Не знаю, что вышло бы из нашего заговора, если бы не вы.

Я принял благодарность как должное. Захват власти был разыгран по моему сценарию.

Правительства еще не было, а правительственная работа шла. В захваченном нами дворце толпились вызванные. К группке, которая составила правительственное ядро, присоединялись новые люди – мы становились из головы телом, на теле удлинялись и крепли руки, руки охватывали всю страну.

– Гамов, – сказал я однажды вечером, когда в нашей комнате осталась лишь «шестерка узурпаторов», как назвал нас Маруцзян, уходя под арест. – Гамов, я устал командовать людьми без ясной программы действий. Мы не карета «скорой помощи», чтобы судорожно кидаться на затычку всяких щелей и провалов, а пока только это и делаем. Хочу определить саму философию нашей власти.

Гамов ответил:

– Философия появится только из анализа дел, а дела лишь разворачиваются, цели еще призрачны. Лучше обсудим программу практических действий.

– Хорошо, пусть будет программа.

Я распахнул окно.

В комнату ворвался ветер, гардины затрепыхались, закачалась люстра. Темное небо рассекла молния с сотнями отростков, почти синяя от сгущения электричества. Над столицей разыгрывалась битва стихий. Она началась неделю назад, когда стерео разнесло по всей планете известие о смене правительства, и с того дня не прекращалась. Кортезы и родеры бросили на нас миллиарды чудов воды – испытывали на стойкость новое правительство. Улицы столицы превращались в бушующие реки, подвалы затапливались. Лишь сегодня военным метеорологам удалось отбить ошалелые дожди на сотню лиг от Адана, но туч они не отогнали – над столицей гремела сухая буря.