Диктатор - Страница 24

– Начните с ваших побед, полковник. Это будет приятно и для вас, и для нас.

Павел Прищепа вытащил из портфеля что-то вроде большого блокнота. Через его плечо я увидел, что это приборчик, похожий на тот, что он давал мне. Только на том были две цифры, а здесь – около сотни. Павел ткнул в одну из них – и по внутренней стороне крышки побежали светящиеся слова. Он коснулся другой – надпись сменилась. Я шепотом спросил:

– Все идет по плану?

Павел ответил тоже шепотом:

– Вокзал в наших руках, стереостанция тоже. К казармам войск безопасности подкатили грузовики с тяжелыми резонаторами.

– Телефоны и электростанция, Павел?

– Пока нет. Но по твоей диспозиции мы захватываем их после стерео и казарм. Время еще есть.

Гамов в это время показывал, что не собирается плясать под музыку главы правительства, а намерен исполнить собственный танец.

– О наших победах говорить не буду: они известны сегодня всей стране! И к тому же они гораздо меньше, чем могли бы быть. И произошло это потому, что мы не получили поддержки от нашей армии. Нас бросили на произвол судьбы. Совершена государственная измена: хорошо оснащенную дивизию сознательно отдали на уничтожение.

– Да что вы говорите? – вскипел маршал, вскакивая. – Кто вы такой, что осмеливаетесь бросать мне в лицо чудовищные обвинения?

– Я командир корпуса, объединившего две дивизии, преданные верховным командованием, и собственной кровью, собственным мужеством проложившие себе обратную дорогу на родину.

– Самозванец вы, а не командир! Сами себя назначили! Никогда вам не бывать ни генералом, ни комкором!

Что разговор с руководством непокорного корпуса будет несладким, Маруцзян догадывался. Но что Гамов сразу начнет с обвинений, а маршал безобразно взорвется, судя по всему, не подозревал. И сразу показал, что в свое время недаром обогнал в беге к власти своих противников и столько лет прочно держал ее в руках. Он прикрикнул на Комлина:

– Прекратите, маршал! Запрещаю вам говорить без моего разрешения! – И почти вежливо обратился к Гамову: – Очень серьезные обвинения, полковник. Но есть ли у вас столь же серьезные основания для них? На любой войне бывают успехи и неудачи. Но разве допустимо все неудачи приписывать предательству и изменам? Тогда почему ваш сосед, генерал Коркин, которого мы разжаловали, сдал свою дивизию в позорный плен, а вы в условиях еще тяжелей, чем у него, одерживали одну победу за другой?

Он, конечно, умел спорить, глава нашего правительства. И на мгновение в этом осунувшемся старике возродился прежний лидер, мастерски высмеивавший своих противников, ставивший перед ними вопросы, на которые имелись лишь желаемые ему ответы. И сейчас он верил, что легко опровергнет любые обвинения Гамова, а потом накажет полковника за то, что тот осмелился необоснованно обвинять.

Гамов не успел ему ответить – в зал вошел начальник охраны правительства, низенький полковник в очках. Морохов, так его звали, – мы часто видели его на стерео во время дворцовых банкетов. Маршал раздраженно прикрикнул на него:

– Я не вызывал тебя! Уходи, заседаем.

Но Морохов игнорировал окрик.

– Маршал, у нас авария. Вся связь отключена!

– Отключена? – удивился Маруцзян. – Почему отключена?

– Что-то случилось на центральной станции. Все каналы на город перестали работать.

– Тогда что стоишь? – Маршал, несмотря на запрет Маруцзяна, все больше свирепел. – Иди и налаживай связь! Даю полчаса на исправление – и ни минутой больше.

Морохов исчез. Гамов продолжал прерванную речь:

– Вы требуете обоснованных обвинений? Обвинения будут убедительные. Изменник и предатель Мордасов…

На этот раз не выдержал сам Маруцзян:

– Полковник, выбирайте выражения! Вы не сплетничаете о знакомых в домашнем кругу, а докладываете правительству. Мы еще расследуем ваше обращение с нашим посланцем. За многие поспешные и преступные действия придется нести суровую ответственность.

Гамовым овладел так хорошо мне знакомый приступ бешенства. Я встревожился, не сорвется ли он раньше времени. Но он сдержался – только глаза его зловеще засверкали и в голосе зазвенело железо.

– Вы совершенно правы, уважаемый председатель Совета Министров, за преступные действия надо нести суровую ответственность. И я уверен, что все виновные ее не избегут. Я долго подбирал слова, которые точнее всего характеризуют Мордасова. И остановился на самых объективных: предатель и изменник! – Гамов резко повысил голос, перекрывая поднявшийся в зале гул. – Да, предатель и изменник! Но не он один, а все те, кто его выдвигал и поддерживал. Это доказывает документ, очутившийся в наших руках. – Он поднял вынутую из кармана бумагу. Все в зале, кроме нас пятерых, сидевших отдельно, – мы знали, о чем он будет говорить, – уставились на нее как завороженные. – Сейчас я оглашу его, но предупреждаю: моему чтению попытаются помешать скрытые предатели, также находящиеся в этом зале. Любую такую попытку со стороны любого человека буду расценивать как самообвинение, как признание в соучастии в измене и предательстве.

Он обводил присутствующих злыми глазами. В зале каменело глухое молчание. Даже маршал не осмелился ничего сказать.

– Продолжаю. Мордасов прилетел в расположение корпуса, чтобы отобрать у солдат тысячекратно заслуженные ими крохотные денежные награды. Для чего? Чтобы деньги усилили оборону родины, так он сказал. Ради усиления обороны родины он примирялся с тем, что перед решающими схватками боевой дух солдат сильно упадет. Он готов был пожертвовать нашим корпусом ради более высоких целей. Каковы же эти высокие цели? Вот они, в этой бумаге! Отобранные им деньги предназначались для раздачи высшим сановникам государства. Маршалу Комлину выделялось два миллиона калонов, главе правительства…

Маршал вскочил и заорал:

– Стража! Стража!

В зал проскользнул Морохов, ожидавший за дверью.

– Полицию безопасности! – ревел маршал, грозно топорща седые усы и бешено вращая глазами. – В тюрьму молодчиков, всех в тюрьму!

– С полицией безопасности нет связи, – ответил Морохов. – Связь наладить не удалось.

– Как не удалось наладить? Я же дал указание, чтоб наладили! Как же не удалось, если я дал указание, чтоб удалось?! – бушевал маршал. – Вы получили мое указание? Отвечайте!

Даже у таких дисциплинированных и верных служак, как Морохов, временами отказывали нервы.

– Отвечаю. Получил очень ценное указание. Но ни один телефонный аппарат на него не отреагировал, маршал.

Маруцзян не отрывал колючих глаз от Гамова, спокойно стоявшего с бумагой в руке. Артур Маруцзян был слишком опытным политиком и достаточно умным человеком – он понимал, что только сумасшедшие могут просто прийти на заседание правительства и бросить руководству страны обвинение в измене. В грозном хладнокровии Гамова таилось нечто большее, чем дурной характер нескольких чересчур возомнивших о себе командиров. Уверен, что в мозгу Маруцзяна проносились тысячи тревожных картин: возмущение в армии, восстание народа… Но за окнами не слышалось ни криков толпы, ни грохота электроорудий, ни визга резонаторов. Обрыв связи с городом мог возникнуть в результате обычной аварии. Маруцзян всю свою жизнь отвечал на любой удар еще более жестоким ударом. Гамова надо было любыми средствами заставить молчать. Маруцзян приказал:

– Полковник Морохов, вызовите внутреннюю охрану. Всех свободных солдат срочно сюда – с оружием!

– Внутренняя связь дворца тоже не работает, – ответил Морохов.

Маруцзян побелел, у него перехватило дыхание. Внутренняя связь во дворце была автономна. Никакая катастрофа в городе не могла вызвать аварию во дворце. Маруцзян бросил быстрый взгляд на маршала. Маршал ничего не понимал. Он с недоумением оглядывался, пожимая узкими плечами с роскошными погонами, и горестно бормотал:

– Как же не получилось, если я дал указание, чтоб получилось?

Маруцзян распорядился:

– Полковник, пройдите сами по залам дворца и соберите всех, кто попадется. Срочно, полковник, срочно!