Диктатор - Страница 19

– Двести тысяч? – ужаснулись мы все разом.

– Двести! – с воодушевлением повторил Мордасов. – Всех усилий теперь только и хватает, чтобы хоть временно сохранять стабильность фронта!

– Временно? – переспросил Гамов. – Вы, кажется, предвещаете нам поражение, генерал Мордасов?

– Не генерал, нет, только государственный советник, – быстро откликнулся Мордасов. – А раз не военный, то не вправе высказывать категорические суждения о стратегии. Поймите меня правильно… Если бы не ваши великолепные боевые успехи… Они как маяк в ночи, как звездочка в густых тучах! Десяток бы таких частей, как ваша дивизия, таких командиров… У кого бы тогда могла прозвучать пессимистическая нотка, кто бы тогда осмелился?

Мы молчали, подавленные. Что могли значить наши крохотные удачи перед трагедией на фронте? Снова заговорил Гамов:

– Ну, хорошо – хорошего на фронте нет. А в тылу? Настроение народа?

Мордасов описывал тыловые трудности так же бодро и красноречиво, как и военные неудачи.

– Нелегко в тылу – вот точная формула. А конкретно две вещи. Первая – снабжение. Все забрали в резерв, армейские склады пока полны. Союзники тоже требуют: то дай, другое, без этого не поддержат. А кортезы перехватывают циклоны, их метеогенераторные станции куда мощней наших… Хлеба пожгло, овощи не уродились. Настроение – соответствующее. Да ведь трудно не только со снабжением. В конце концов – война, все подтягиваем животы. Внутренний враг оживился!

– Измена? Восстания?

– Не измена, нет. И о восстаниях не слышал. Хулиганство! Бандитизм! Все границы перешли… Молодежь дезертирует. Прячутся, заработков нет – сколачиваются в шайки, достают оружие. Даже поезда, если с продовольствием, без сильной охраны на линии не выпускаем. Ночью в Адане в одиночку на улицу выйти – самоубийство! Разденут, изобьют, а сопротивляешься – прикончат.

– Куда же смотрит полиция? – вдруг закричал Гонсалес. – Хватать и расстреливать подлецов!

– Хватаем и расстреливаем. А толку? Одного расстреляем, двое добавляются. Пока нет победы на фронте, бандитизма не одолеть.

– А победа на фронте не светит, судя по вашим словам, – хмуро сказал Гамов. – Теперь вопрос: зачем вы прилетели к нам?

– Как зачем? Передать, что командование восхищено вашими военными удачами, услышать ваш ответ.

– Восхищение вы уже передали. Наш ответ естествен: благодарны за добрые слова. Но для хороших слов хватило бы и радио, а послали водолет. Итак, ваше особое задание, Мордасов?

Мордасов, по всему, не ожидал, что Гамов так властно и открыто потребует расшифровки визита. Он еще колебался, изложить ли суть дела без обиняков или идти к ней извилистой тропкой. Строгий взгляд Гамова отсек все боковые ходы.

– Видите ли, друзья… Буду откровенен, мой девиз – только правда. В общем, восхищенное вами командование кое в чем и не согласно… Не все ваши поступки находят одобрение.

– Не мямлите, Мордасов! Прямо и точно: чего вам надо? Забрать деньги, которые мы еще не успели раздать?

– Да, в общем – это… Но не только остаток… Командование недовольно, что разбазарили государственную казну. Приказано изъять у солдат все, что им незаконно выдано.

Гамов недобро улыбнулся:

– Вы уверены, что можно отобрать у солдат их награды? Подскажите: как это сделать?

– Вам видней. Не имею права вмешиваться в ваши распоряжения, Гамов, хотя замечу в скобках, что вы еще не утверждены в должности командира корпуса и ваши приказы… ну, не совсем законны, чтобы вас не обижать. Но если вы вернете неправильные выплаты… Короче, можете тогда рассчитывать…

Гамовым овладел один из тех приступов ярости, с которыми он временами не мог справиться. Он подошел к Мордасову вплотную, вперил в него бешеные глаза. Я испугался, что Гамов влепит эмиссару пощечину, но от пощечины Гамов удержался.

– Ты, пивная бочка на склеротических ногах! – прошипел он. – Расстраиваешься, что всем приходится затягивать потуже пояса, а твой живот не ужмет даже стальной обруч. Да ты разбойник хуже тех, что бесчинствуют на ночных улицах!

Мордасов выкарабкался из кресла и отскочил в сторону. Он был возмущен и испуган – уж не знаю, что больше.

– Ответьте мне на один вопрос, Мордасов, только честно! – приказал Гамов, с усилием подавляя гнев. – Нам предстоит прорываться сквозь вражеское окружение, будут тяжелейшие бои. Согласны ли вы, что изъятие наград и отказ от дальнейших выдач сильно ослабит боевой дух корпуса? Да не дергайтесь, я задаю элементарный вопрос.

– Допускаю, что в смысле появления некоторого недовольства… – пробормотал Мордасов.

– Вот-вот, появится недовольство… И оно ослабит боевой дух и уменьшит наши шансы победить в бою и вырваться к своим, так? Отвечайте, Мордасов!

Показное спокойствие Гамова после вспышки ярости обмануло Мордасова. Он вдруг перешел на крик:

– Да что вы пристаете? Боевой дух, прорыв из окружения!.. Есть законные и незаконные методы ведения войны. Не требуйте привилегий, которых лишены все армии мира! Солдат сражается во имя любви к родине, а не ради разбойничьей наживы. Воюйте как все!

– То есть погибайте в неравном бою, попадайте в плен, ждите в отчаянную минуту помощи, которая не придет. Ваша позиция ясна, Мордасов. Ее точное название – предательство!

– Вы не смеете, полковник Гамов!..

– Смею! Последний вопрос – и бог вас упаси ответить лживо. Кто требует отвоеванные нами деньги? На какие нужды?

– На государственные нужды, вот на что!

– А разве спасение целого корпуса, разгром противника не является важнейшей государственной задачей?

– Не путайте божий дар с яичницей! Незаконное обогащение солдат – и высшие цели страны! Маршал Комлин приказал мне: умри, но без денег не возвращайся!

– Сам маршал?.. Дилемма ясна: вы либо умираете, либо возвращаетесь с деньгами. Ваш ответ меня удовлетворяет.

– А меня нет! – вдруг вмешался в спор Пеано. Он стал страшен, убрав с лица неизменную улыбку, – впервые он выглядел воистину тем, кем был, а не кем пытался казаться. – Я скажу, на что пойдут отобранные у нас деньги. Они давно уже списаны в государственный убыток. И сейчас, бесконтрольные, умножат богатство достойных людей. У жены маршала великолепный набор изумрудов, она говорит, что если его немного пополнить, то будет лучшая в мире коллекция. А моя дорогая тетка, жена моего дорогого…

– Не смейте! – закричал Мордасов. – Я не позволю!.. Нет, тысячекратно прав ваш дядя – ах, как он вас знает! Он предупреждал…

– Предупреждал? Очень интересно! А о чем?

– О вас! О вашей злобе! О вашей непокорности! О вашем двоедушии! «Альберт ненадежен, помните об этом, и, если он попробует сопротивляться, арестуйте его и доставьте ко мне» – вот так он высказался о вас. И если вы произнесете еще хоть одно слово, я вас арестую, Пеано!

– Одно слово, два слова, три слова! – издевательски пропел Пеано на какой-то знакомый мотив. – Сколько еще надо слов, глупец?

– Под стражу его, полковник! – Мордасов простер руку к Пеано. – Я приказываю именем маршала.

– С выполнением приказа подождем, – холодно ответил Гамов. – Надо раньше разделаться с мучительной дилеммой: деньги или ваша жизнь.

– Никакой дилеммы! Мой водолет готов принять все, что осталось нерозданным. Я сегодня же привезу деньги маршалу. Остальные вы отберете у солдат и доставите сами.

– Вы не поняли, Мордасов. Денег вы не получите.

До Мордасова не доходил смысл происходящего.

– Вы шутите? Как вас понимать?

– Очень просто. Дилемму: ваша смерть или ограбление солдат я решаю в пользу вашей смерти. Приговариваю вас к казни за предательство армии. Гонсалес, отведите осужденного на расстрел.

Мордасов только сейчас понял, какую крутую кашу заварил. Гонсалес, вытащив импульсатор, пошел на него. Мордасов завизжал и выхватил ручной резонатор. Если два одинаково быстрых противника вооружены по-разному (у одного – резонатор, а у другого – импульсатор), исход предсказуем: резонатор способен поражать мучительной вибрацией сразу многих, импульсатор убивает одного, зато наповал – без судорог и боли. К тому же Гонсалес, тощий и высокий, был проворней коротенького, кругленького Мордасова. В комнате сверкнула синяя молния, наискосок перечеркнувшая государственного советника. Мордасов зашатался и стал падать, уже мертвый.