Диктатор - Страница 16

Дорога во вражеский тыл была свободна. К полночи полк уже был в десяти лигах от Барты, сделали первый привал. Позади грохотали орудия электробарьера, им отвечала подоспевшая вражеская артиллерия.

К рассвету полк осилил полдороги. Я колебался: объявить ли дневку, или продолжать поход. Нигде не было и следов противника. Зато мы заметили три водолета, пролетевших в стороне и, по всему, не подозревавших о нашем существовании.

Я засмотрелся на красиво плывущие в воздухе машины. Мы знали, что Кортезия приступила к массовому их производству, и у нас готовились их выпускать, но над полями сражения они пока появлялись редко.

Я вызвал Павла по врученному мне приборчику. Голос Прищепы звучал так чисто, словно он стоял рядом. Я сказал, что если продолжить поход без остановки, то к вечеру подойдем к дороге, по которой конвоируют пленных. Но я боюсь открыто двигаться при свете дня.

– Можешь идти спокойно, – сказал Павел. – В окрестности твоего полка население давно эвакуировано, а вражеских частей и в помине нет.

– Где ты находишься?

– На рассвете форсировал Барту. К шоссе подойду завтра.

– Гамов переправился?

– Он ведет бой уже с трех сторон. Он не торопится прорываться, чтобы дать возможность нам укрепиться. Когда Гамов решит, что пора действовать, он легко опрокинет противника впереди и еще легче оторвется от тех, кто наседает на флангах. Между прочим, охрана пленных не догадывается, что мы готовимся блокировать их колонны. Они шествуют неторопливо, с песнями и музыкой.

– Меня тревожит беспечность родеров.

– Радуйся их беспечности!

Я дал команду двигаться и днем.

К ночи мы подошли к шоссе, где шла пленная дивизия. Солдаты валились с ног. Я снова связался с Павлом. Он считал, что до следующего полудня встречи не ожидать: первая колонна на расстоянии дневного перехода от меня. Гамов начинает переправу, сказал Павел. Вражеская оборона на Барте сметена, на флангах идут бои. Противник еще не верит, что мы идем в его тыл, а не на восток, к своим. И укрепляет свою оборону не там, где мы реально прорываемся. Неподвижный до того четвертый корпус патинов отодвигается, освобождая родерам территорию с востока, чтобы те смогли нас окружить.

– Пока все идет на пользу нашему плану, – закончил Павел.

Я разрешил солдатам глубокий ночной отдых. Сам я спал плохо. Сон прерывался трубными сигналами тревоги. Я вскакивал, готовый скомандовать атаку, но сигналы грохотали лишь в моем мозгу. На заре я проверил, как расположился полк.

Позиция была удачная. Дорога петляла по холмистой местности. Среди возвышенностей теснилась покинутая жителями деревенька – в ней я расположил часть солдат, остальные заняли холмы вдоль дороги – любая колонна на ней попадала под наш обстрел. Была одна проблема, я все ломал над ней голову: если бы конвой, впав в панику, смешался с пленными, пришлось бы прекратить обстрел, чтобы не погубить своих. Оставалась рукопашная, но бросаться с ручными резонаторами или лучевыми импульсаторами на врага, вооруженного таким же оружием, по-моему, не столько образец геройства, сколько акт отчаяния. Я решил, что рукопашной не допущу, но не представлял, чем смогу ее заменить.

Родеры не торопились. Прошло утро, миновал полдень – они не появлялись. Разведка показывала, что они двигаются тремя колоннами, в каждой несколько тысяч пленных и несколько сотен конвоя. Только к вечеру показалась их передовая группа – впрочем, сначала мы услышали гул машин и военную музыку и только потом увидели родеров. Расположение было таким, на какое мы рассчитывали: сильный отряд впереди, за ним пленные с конвоирами по бокам, за ними – снова сильный отряд. Если бы наши противники подозревали, что на них могут напасть, они построились бы иначе. При таком расположении можно было применить и орудия. Но орудий у нас не было: артиллерия осталась у Гамова.

И когда передовые машины углубились в приготовленную им ловушку, мы ударили из ручного оружия. Ошеломленные, родеры вначале пытались прорваться мимо бьющих с обеих сторон резонаторов и импульсаторов. Но впереди был завал, устроенный нами еще вчера. Родеры, запоздало исправляя свою оплошность, отступили, сгустили колонну пленных в толпу, а передовой отряд навязал нам бой по уставу. Темнеющий воздух озарили синие молнии импульсаторов. Соскочив с машин, родеры ползком пробирались между холмами, заходя во фланг и пытаясь вытащить нас из укрытий и заставить принять открытый бой. В одном месте им это удалось. Группка наших солдат, выскочив наружу, ринулась на наседавших врагов. Я послал им приказ немедленно уходить в укрытие, но в горячке боя они не послушались.

Впрочем, родеры благоразумно отошли, обстреливая наших издали.

Когда стемнело, бой прекратился. Я обошел наши позиции: ни с одной нас не сбросили. Я связался с Павлом. Он уже перекрыл неприятелю обратную дорогу, но в бой пока не вступал – не с кем было.

– Если родеры не появятся утром, пойду на сближение с тобой, – сказал Павел. – Все же самое умное для них – повернуть назад. А не повернут, нажму на них с тыла.

Для врага это действительно было самым умным – броситься назад, под укрытие основных сил. Слабый полк Павла не выдержал бы концентрированного удара всего конвоя. Павел повторил, что возвращения родеров не ожидает: они настолько уверились в своем превосходстве, что ищут не самых умных, а самых скорых решений.

– Завтра родеры всей массой обрушатся на тебя, Андрей! Гамов форсировал Барту, но с тяжелым вооружением движется медленно. От твоей стойкости зависит спасение пленных.

Павел не хуже меня понимал, что любая стойкость имеет пределы. Я прикидывал, удастся ли неприятелю за ночь подтянуть к нашим позициям основные силы. Во вражеских колоннах слышался шум машин, разведка фиксировала передвижение людей. С рассветом надо было ожидать жестокого удара.

Удар был не только жестоким, но и очень продуманным. Родеры действовали в лучших своих боевых традициях, отнюдь не утраченных за тридцать лет разоружения после последней войны. Они и не думали наваливаться на нашу оборону, заставляя нас беспорядочно сражаться по всей линии. Они обрушивались десятикратным превосходством на крайние точки сопротивления и, подавив их, продвигались дальше. Они умели сражаться, эти молодые потомки воинственных отцов, некогда наводивших страх на весь мир, – они не просто дрались, демонстрируя бесстрашие, а разыгрывали бой, как шахматную партию. У нас не хватало сил противостоять такому умению. Разумеется, я мог поднять свой полк на открытый бой и на какой-то срок отогнать врага. Но конечный результат мог быть только один: наше поражение. И мы это понимали, и враг это понимал.

И, сдавая одну позицию за другой, я прикидывал, сможем ли продержаться до темноты. Некогда колдун-военачальник остановил на часок солнце, чтобы одержать победу при свете. Я отдал бы половину жизни, чтобы заполучить в свой полк колдуна, способного ускорить величавое шествие солнца по небосклону. Но солнце не торопилось: подошло к полудню, прошло сквозь него – а ожесточенный бой все не стихал. И тут мы услышали далекую трескотню резонаторов, над лесом позади нас взлетели синие искорки импульсов.

– Напал на вражеский арьергард, – сообщил Павел. – Огрызаются свирепо, но мы их тесним. Надеюсь, это облегчит твое положение.

Облегчение состояло лишь в том, что дрогнувшие было мои солдаты несколько воспряли духом. Но командование родеров и не подумало перемещать хотя бы толику своих сил к арьергарду. Оно с тем же упорством разметывало преградившие дорогу заслоны. Но если и раньше мы сопротивлялись ожесточенно, то сейчас сопротивление было больше чем ожесточенным – яростным. Продвижение врага замедлилось. Я периодически смотрел на небо: появилась надежда, что до захода мы продержимся.

А когда солнце стало склоняться к земле, над холмами пронесся тяжкий грохот. Большие электроорудия начали свою партию. Полки Гамова подошли в район сражения. Всего полчаса понадобилось командованию родеров, чтобы понять, что дальнейшее сопротивление равнозначно полной гибели. Громкоговорители разнесли приказ: всем солдатам и офицерам сдавать оружие.