Диктатор - Страница 14

– Гамов, у меня есть план спасения, – сказал я. – Идемте в штаб.

В штабе я попросил у Пеано карту с последними данными и доложил свой план. Какая сложилась обстановка? С востока – четвертый корпус патинов, с юга – дивизии Родера, на севере родеры поспешно уводят пленных «крылышек». Эта эвакуация создает непредвиденные возможности. Посмотрите на дороги севернее нас. Они идут в обход наших позиций на Барте. В определенный момент колонны пленных будут проходить всего в полусотне километров от нас. Почему бы нам не рвануться наперерез и не освободить своих? Конечно, к тому времени родеры займут позиции на противоположном берегу Барты, но вряд ли большими силами. Дороги на север, на юг и на восток если и не вовсе закрыты, то чрезвычайно опасны. А на запад прорваться легче. Конечно, прорыв на запад равносилен тому, чтобы поглубже засунуть голову в пасть врага. Но сейчас там движутся разоруженные «Крылья». Освободив их, мы удвоим свои силы. Став корпусом из дивизии, мы повернем обратно и пробьем себе выход на восток, к своим армиям.

Гамов воскликнул:

– Великолепный план! Я – за!

Пеано, Гонсалес, Павел Прищепа и другие офицеры тоже высказались за операцию. Но генерал задумался.

– Генерал, неужели вы против? – удивился Гамов.

Генерал медленно проговорил:

– Против не я, а маршал Комлин. Он предписывает нам насмерть стоять на нашей позиции.

– Генерал, снова спрашиваю: вы против?

Прищепа грустно улыбнулся.

– Трудный вопрос вы задаете, Гамов, своему дисциплинированному начальнику. Я всю жизнь приучал себя исполнять приказы. Вот мой ответ: я за прорыв на запад. Капитан, – обратился он к сыну, – успех операции зависит от вашей разведки. Если вы ошибетесь, неверно определив скорость движения колонны пленных и степень их концентрации, поход дивизии будет равносилен удару кулаком в воздух.

– Можете положиться на разведку, генерал, – сказал Павел.

– Пойду отдохнуть. – Генерал выглядел измученным. Мы догадывались, что причина не в слабости после ранения, а в том, что обстоятельства заставили его идти против приказа командования. – А вы подработайте операцию.

– Предлагаю отложить детальную разработку до получения данных об эвакуации пленных, – сказал Гамов после ухода генерала. – Есть другой срочный вопрос – захваченные деньги. Солдат волнует судьба бумажек.

– Вы обещали им, что награждение будет продолжено, – напомнил я.

– Но вы на это согласны? Нужна точность.

Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что мне безразлично, как распорядятся калонами. Всей душой я восставал против того, чтобы разбрасывать деньги, принадлежащие всей стране, а не одной нашей дивизии. Но отмена обещаний Гамова вызвала бы возмущение среди солдат и перед рискованным походом в тыл врага уменьшила бы нашу боеготовность.

– Снимаю возражения, – сказал я.

– Тогда разработаем ценник, – сказал Гамов. – Я раздавал деньги по наитию. Теперь надо установить, чего объективно стоит каждый успех в бою. А завтра развесим список денежных выплат во всех полках, чтобы каждый знал, на что рассчитывать.

– Прейскурант на героизм, – невесело пошутил я. Это была моя последняя попытка поиронизировать над включением банковских кредиток в штатное вооружение дивизии.

– Меня ценники не интересуют, пойду организовывать разведку, – объявил Павел.

Вместе с ним ушли в свои подразделения и другие офицеры. Остались Гамов, Пеано, Гонсалес и я. Гамов вписывал в лист бумаги наименование подвига и объявлял цену. Он уже заранее продумал каждую цифру. Мы сразу согласились, что за трофейную машину, уничтоженную или сильно поврежденную, надо платить в два раза меньше, чем за целую или требующую небольшого ремонта. То же и для всех видов ручного и стационарного вооружения. Но когда перешли к живой силе, разволновался Аркадий Гонсалес. Я уже говорил, что этот долговязый майор, наш второй оператор, добросовестно работал с картами, но был непостижимо равнодушен к сути своих разработок. Он признавался, что ненавидит войну. Такое отношение к своей службе – а его службой было планирование военных операций – не могло способствовать ее успеху. Между тем у нас не было нареканий на уровень его боевых планов. Но если можно было не высказывать своего мнения на советах, он неизменно молчал. А сейчас разбушевался.

– Вы предлагаете платить за убитого врага в пять раз меньше, чем за пленного? Никогда не соглашусь! – кричал он. – Убитый больше не встанет. Его смерть – облегчение для нас. Древние говорили: убитый враг хорошо пахнет. А пленный? Это же обуза! Корми, лечи, охраняй… И он потенциально опасен, потому что может вырваться и опять пойти против нас. А вы хотите платить за потенциального убийцу наших солдат впятеро больше, чем за того, кто уже не причинит нам никакого вреда? Это же абсурд!

Гамов возразил:

– Враги такие же люди, как и мы. Большинство из них насильно погнали воевать, они не ответственны за войну, хоть и страшны для нас, когда воюют. Я повышаю плату солдату, берущему врага в плен, за то, что он сохранил человеческую жизнь. Вывел из строя врага, но спас человека. Гонсалес, вы часто говорите, что ненавидите все формы войны. Убийство войны не ликвидирует: за убитого будут мстить. За пленного не мстят. Наоборот: за то, что сохраните ему жизнь, вам будут благодарны. Если враг знает, что мы только убиваем, он и в безвыходной ситуации станет отчаянно сопротивляться, неся нам смерть. А если узнает, что нашим солдатам за сохранение жизни мы платим больше, чем за убийство, то разве тогда ему, попавшему в трудное положение, не захочется самому пойти к нам с поднятыми руками, чтобы разделаться с опостылевшей войной? Это же логика, Гонсалес! Не только простая человеческая, но и военная! Как же вы этого не понимаете?

Мы с Пеано поддержали Гамова. Гамов прочел вслух прейскурант на подвиги.

– Вот и перешли к неклассическим методам войны, – сказал я. И на этот раз не иронизировал.

– Это только начало нашей войны против войны, – отозвался Гамов.

Все мы – и я, и Пеано, и Гонсалес, а до нас еще Павел Прищепа – уже искренно поддерживали то новое, что вносил Гамов в методы войны. Он мог уже и тогда назвать нас своими учениками.

Но ни один из нас и отдаленно не догадывался, до каких границ продумал он эти «неклассические методы», какие исполинские цели перед собой поставил и с какой опаляющей энергией будет их добиваться.

Трудно передать возбуждение, охватившее всю дивизию, когда расклеили «Ценник на подвиги».

И первым, кто заволновался, был наш старый генерал Леонид Прищепа. Он ждал, что наутро мы представим ему диспозицию похода на север, в тыл противника. А ему положили на стол роспись выплат за воинские успехи. Он промолчал, когда Гамов роздал солдатам малую толику захваченных денег: чего на войне не бывает, опытный военный умеет на многое закрывать глаза. Но превратить маленькое вынужденное исключение в новый метод ведения войны? Скрепить этот неслыханный способ своей подписью? Вы белены объелись? Да никогда, говорю вам!