Диктатор - Страница 2
— Славное имя! — воскликнул Михаил.
Его тон был неприятен Андрею. Он ничего не ответил и лишь нахмурил взлохмаченные широкие брови.
— Простите, а ваше имя, если это, разумеется, не составляет военной тайны? — с подчеркнутой учтивостью обратился к Ларисе Михаил.
— Самое обыкновенное — Лариса,— с вызовом ответила она, глядя на него снизу,— Впрочем, не представляю, какое это имеет для вас значение?
— Величайшее,— широко улыбнулся он и вызвал у Андрея еще большую неприязнь к себе.— И что же вы нашли интересного в этой чертовой воронке? — уже с легкой иронией продолжал Михаил.— Вокруг такая изумительная природа!
— Позвольте нам самим судить об этом…— начал было Андрей, но собеседник слегка дотронулся рукой до его плеча, прервав на полуслове.
— Я согласна со своим мужем! — вдруг выпалила Лариса.
«Мужем»! Она сказала «мужем»! — Радость закипела в душе Андрея.— Она впервые назвала меня так!»
— А вы помните, у Флобера,— Михаил словно не замечал их дерзости,— полюбив, женщина способна на величайший героизм. А вы, оказывается, такая трусиха!
— А что же вы оборвали мысль Флобера? — тоном учительницы, отчитывающей неуспевающего ученика, задорно спросила Лариса.
— Неужели?
— А он ведь сказал: и на величайший героизм, и на величайшую подлость.
— Верно! — обрадованно воскликнул Михаил.— Но Бог с ним, с Флобером. Главное, я очень рад нашему знакомству и полагаю, что нам для беседы пора найти более подходящее место. А как здесь очутился этот «Ундервуд»? Кстати, мне очень нужна машинистка.
Щеки Ларисы стали пунцовыми от стыда. Может, он видел, как она сломя голову и не помня себя мчалась по шпалам, пытаясь спастись от артиллерийского обстрела?
— Вы опоздали,— надменно сказала она,— Я работаю делопроизводителем у самого товарища Гая!
— Неужели у самого товарища Гая? — не скрывая насмешки, переспросил он.— Тогда, конечно, моя карта бита. Но что же мы стоим? Позвольте мне помочь вам,— и он, протянув Ларисе руки, легко вызволил ее из воронки и опустил на траву. Андрей подхватил машинку.
У станции они увидели идущего им навстречу Гая в разметавшейся по ветру бурке. Приблизившись к Михаилу, тот вскинул длинную узкую ладонь к фуражке и четко пролаял:
— Товарищ командарм! Железная дивизия…
— Хорошо, товарищ Гай,— прервал его командарм.
— Мы влипли,— шепнула Лариса Андрею.— Это, кажется, сам Тухачевский.
— Ну и что? — похолодев от неприятного озноба, Андрей все же пытался остаться в глазах Ларисы человеком, который в личных делах независим даже от Всевышнего.
— Извините, пожалуйста,— обратился к ним Тухачевский.— Сейчас мы с товарищем Гаем обсудим дела, а к пятнадцати ноль-ноль милости прошу в мой салон-вагон. Очень прошу.
Андрей догадался, что эти слова предназначались в большей степени Ларисе. Ему не хотелось принимать приглашение командарма, но он сказал:
— Такие вопросы решает моя жена.
— И это разумно,— одобрил Тухачевский,— Но позволять своей жене во всем командовать собой мне представляется делом весьма опрометчивым.
— Постараюсь избежать этого, товарищ командарм,— холодно, но вежливо произнес Андрей.
Гай подозвал ординарца и, приказав ему унести «Ундервуд» на место, игриво, с ноткой укоризны обратился к Ларисе:
— Лариса Степановна, а вы у нас прямо чемпионка по бегу!
— Но только на короткие дистанции! — усмехнулась Лариса, пытаясь дерзостью спрятать от Гая свой стыд.
— Спасибо, сберегли машинку — что бы мы без нее делали? Без вас и Симбирск не возьмешь!
— А что вам стоит отбить у беляков новую?
— Прекрасный совет! — просиял белозубой улыбкой Гай.— С вами не соскучишься!
— И с вами тоже, товарищ комдив.
— Не возражаете, если я прерву эту слегка затянувшуюся дуэль? — улыбаясь, спросил Тухачевский. И напомнил: — Так мы ждем вас. Салон-вагон в тупике на третьем пути. Вам покажут.
И, сопровождаемый Гаем, он уверенным шагом направился к зданию станции…
Ровно в три часа дня Андрей и Лариса подошли к салон-вагону. Часовой с мрачным видом, будто опасных лазутчиков, долго расспрашивал их: кто они, откуда и с какой целью пришли к командарму. Наконец, не отважившись пустить их в вагон, вызвал начальника караула. И тут в открытом окне вагона они увидели веселое лицо Тухачевского.
— Пропустить! — коротко приказал он.
Они поднялись в вагон. Их поразила роскошная обстановка салона, какую они уже давно, с тех пор как ушли на войну, не встречали. Посреди стоял роскошный массивный стол с гнутыми ножками, окруженный тяжелыми, красного дерева, креслами с резными львами на подлокотниках, поодаль — круглый столик, отделанный мозаикой из перламутра. Позднее Лариса узнала от Гая, что этот салон-вагон принадлежал какому-то крупному железнодорожному чиновнику, сбежавшему к бельм.
Стол был покрыт домотканой скатертью с русской вышивкой. И на нем бутылки с коньяком, водкой и крымскими винами, тарелки с жареными курами, салом, домашними колбасами и ветчиной, солеными грибками, квашеной капустой и прочей деревенской снедью. Дополняли живописное богатство три огромных полосатых астраханских арбуза, доставленные сюда, видимо, прямо с бахчи. В креслах уже сидели начальник штаба дивизии, латыш Вилумсон, своим адским спокойствием и хладнокровием как бы уравновешивающий бешеный темперамент Гая, командиры бригад, знакомые Ларисе.
— Прошу к нашему шалашу! — приветливо воскликнул Тухачевский.— Полюбуйтесь, как умеет шикануть наш храбрейший из храбрейших товарищ Гай! Но ему прощается — он умеет и пировать и воевать, а это уже талант!
— Благодарю за высокую оценку! — расцвел Гай: всяческую похвалу в свой адрес он прямо-таки обожал.— И, с вашего разрешения, товарищ командарм, хочу произнести первый тост.
— Это право тамады,— сказал Тухачевский.
— Я прошу всех поднять бокалы за командарма Тухачевского! — торжественно провозгласил Гай, сияя горячими глазами.— За молодого Бонапарта Гражданской войны! Пусть Симбирск будет его Тулоном! За маршальскую звезду Михаила Николаевича!
— А ведь среди нас есть дама,— укоризненно сказал Тухачевский, прервав цветистый тост Гая.— И значит, первый тост за нее!
— С вашего благословения, товарищ командарм, я немедленно объединяю оба эти тоста в один!
— Такой опытный тамада,— и такой, извините, афронт,— не уступал Тухачевский. — Первый тост — за нашу Афродиту! За вас, Лариса Степановна! Позвольте, товарищ Гай, к вашему слишком уж преувеличенному суждению о моей персоне сделать маленький комментарий. Если бы не этот народ,— он показал барски мягкой ладонью в раскрытое окно вагона, где как раз невдалеке нестройно, гремя прикладами винтовок и котелками, вышагивал отряд красноармейцев,— если бы не этот народ, никакой самый гениальный полководец, будь он тысячу раз Бонапарт, не одержит победы. Они,— Тухачевский еще раз простер руку к окну,— побеждают ненавистью к тем, кто столетиями держал их в рабстве.
«В том числе и твои предки,— подумал Андрей не без злорадства,— При царе был бы, наверное, генералом, а сейчас, гляди, и впрямь добудет маршала».
Что и говорить, Андрей остро, мученически завидовал Тухачевскому. Завидовал его мужской красоте, его сумасшедшей карьере, его умению быть мягким, учтивым, удивительно воспитанным, а когда касалось дела или личных интересов — настойчивым, упрямым, жестким и даже жестоким.
Андрей никак не мог постигнуть этого чуда: двадцатипятилетний человек, имеющий за плечами лишь военное училище, а следовательно, способный отвечать максимум за батальон, теперь командует армией в двенадцать тысяч бойцов на фронте в четыреста, а то и все пятьсот километров, и кажется, неплохо справляется! Несмотря на то что армия слабо вооружена: всего полсотни орудий, полторы сотни пулеметов, три бронепоезда «домашней» конструкции, два десятка патронов бойцу на день… И при таком скудном пайке этот баловень судьбы еще умудряется побеждать!
И как согласовать этот пир с тем, что уже на рассвете дивизии предстояло идти в наступление? И с недавно замолкшими залпами артиллерийского обстрела станции, вызвавшего немалую панику в дивизии, гордо именовавшей себя Железной? И с теми проклятьями роскоши и богатству, произносимыми на митингах этими же самыми людьми, которые сейчас много пьют, сладко едят и вряд ли помнят о красноармейцах, о том, что они завтра пойдут на пушки и пулеметы противника и походные кухни будут кормить их жидкой похлебкой и гороховой кашей?