Дикость. О! Дикая природа! Берегись! - Страница 16

Обоим политикам придется вскорости перенести свои задницы, с помощью которых они обычно должным образом выполняют свою работу, на лесную поляну, чтобы обсудить с миллиардером последние детали своего будущего. В лесу их никто не услышит, через эти зеленые окошечки ничего наружу не проникнет. Они здесь без свидетелей, но их слова постоянно свидетельствуют об их дурных намерениях, которые они с помощью королевских миллионов хотят немедленно претворить в жизнь. Кроме того, загрунтованные и заминированные гигантскими для любого человека суммами, будут подняты и окончательно благополучно решены вопросы розничной торговли и ее несправедливого законодательного регулирования (раннее вечернее закрытие магазинов — идеал домоседа! Отменить!). Покупатель — король. Оба политика, столь грубо третируемые общественностью (назавтра в газетах появится информация даже о цвете их галстуков, но ни слова — о цвете полученных ими купюр), от радости чуть не по земле готовы кататься, а также обниматься, готовы подтянуть природу к глазам и прижать ее к себе: значит, и из нее можно извлекать прибыль! (Скоро они смогут завести чудо-катера и загородные дома за счет высокой стоимости охраны природы и промышленности!) Скоро они гусиным шагом, значительно раньше срока предварительной договоренности, отправятся к указанному им месту встречи, где они в указанное время вольют в себя красное питье вампиров, а вскоре после этого отдадут указания своим подчиненным. В конце концов, существует прямое телефонное сообщение между этим замком и внешним миром, почему бы и нет? С присущей им предупредительностью они спорят теперь о материальной проспекции этой проблемы: кто сколько и кого еще мы должны оклеветать? Тайные деньги злорадно дожидаются в своей священной обители. Все давно привыкли к тому, что люди за них проламывают друг другу череп. Оба бравых охотника возьмут с собой по ружью, чтобы с помощью этого мужского атрибута замаскироваться под мужчин. Словно отправляются на обычные поточные мероприятия! Но для охоты, как известно любому ребенку, теперь уже поздновато. Оружие придает политикам и их любимому занятию безобидный оттенок добродетельности и молодости, в их любимой цветовой гамме (красной), которого не могут добиться нормализованные сограждане, даже если на каждом шагу будут разбрасывать вокруг себя стреляные гильзы. К сожалению, по крайней мере жене всё видно, все его подлые дела написаны у него на лбу.

Поскольку публичная часть оказалась исчерпана, то есть публика смолкла, соответствующие лица (они хотят соответствовать той картинке, которую безнадежные с бьющимся сердцем вырезают из журналов и прибивают гвоздями к бледным стенам своих мансард) обращаются к своим особенным любовным отношениям и необходимым для этого спортивным снарядам: руки предпринимательши, как на шарнирах, подскакивают и вытягиваются вперед. Она зажимает лесоруба в тиски, словно никогда больше не собирается его отпускать. Капли пота дымятся у нее на верхней губе. Она думает, что такой лесной человек функционирует как автомат, в который бросают монетки (словно он запрограммирован на определенное время): быстро, просто и не пересчитывая после того, как дело сделано, все свои перышки. Потом кто-нибудь может на джипе спустить его вниз. Награда будет бренчать у него в кармане. Ему нужны только выдержка и сдержанность. Вид спокойно возвышающихся перед ней горных вершин, неколебимо стоящих на своих привычных местах, где их всегда можно обнаружить, успокаивает ее и позволяет заглянуть внутрь себя, в пропасть своего живота. Лесоруб смущенно жмется к стене. Удивительно прекрасное должно сейчас произойти: он так хочет наконец-то, наконец-то оказаться у себя дома (то есть у кого-то другого, кто движим силой капитала)! Мысленно и словесно он отправляется на поиски денег и счастья, этих акул его родины. Его рука, рука бессильного мужчины, легче пылинки, покоится на плече предпринимательши — привет! Рука наливается тяжестью, давит на плечо. Она поспешно прижимается к ней щекой, и так они замирают, являя собой недвижную картину. Тон создает музыку (неважно что, важно — как), лесоруб задает почти церковный мотив. Лопатки у женщины сжимаются коротко и как будто по ошибке, словно ей холодно, и потом снова расслабляются. Смелость города берет, кратко говорит книга Эриха словами, которые идут не из его сердца, но какая трагедия сокрыта в них, пусть маленькая! Женщина начинает невольно что-то шептать, хотя это совершенно не нужно. Эриху нужна свобода действий, но ведь сам-то он совсем не свободен. Он вот-вот упадет, как подрубленное дерево. Такие женщины, как на рекламном плакате, быстро могут сбить с толку, это миражи, созданные промышленностью, то есть стараниями людей. Оба, вместе со своими печальными фигурами, бросились друг к другу, потоки кожи ниспадают с них как в преисподней (нет, лучше: как в симфонии!), — цирковая палатка, у которой внезапно сломалась опорная мачта. Менеджерша отворяет ближайшую к ней дверь, своего рода шлюз. Посыльные в униформе сжимаются в кучу, буквально выворачиваясь наизнанку, и исчезают, становясь невидимыми. Прекрасно вышколенные, высоко ценя свое ежемесячное жалованье, они, размягчившись, словно лужа рвоты, набрасывают непроницаемый полог полного молчания на эту грандиозную делегацию из двух персон. Команда посыльных бежит с сумками, чемоданами, ружьями, стараясь укрыться от чужих взоров где попало, только чтобы никто их не видел. Они тут же удалятся в комнаты для слуг, пока их не вызовут с помощью колокольчика. Головы оленей смотрят со всех стен. Киноактриса тоже улыбается, прикрывшись сумочкой, и отправляется немного прилечь. Прочие же гости, наоборот, вместе со своими закадычными друзьями — учеными, промышленниками, деятелями культуры — отправились на прогулку. Замок замер. За каждой дверью — убранная комната, скошенный луг. Сегодня дичь еще будут подкармливать и обихаживать, а завтра грянут винтовочки. Слабейшие, как водится, падут первыми, за ними и сейчас больше не ухаживают. Хозяину охоты достанутся лучшие, самые выгодные выстрелы, и уж люди знают, что делать, если он, не дай бог, промахнется. А гостям позволено будет убивать только ту дичь, которую он им по доброте своей оставит.

Лесоруб в своей обертке из рвотного сукна наконец-то умолкает. Перед собой он видит живую картину, настоящее Евангелие, словно из красивого журнальчика. По подъездным дорогам маршем идет государственная полиция, насмехаясь над разнообразными причудами миллион раз миллионера; чаевые уже ожидают их с нетерпением, отмеренные в промилле алкоголя, точно так же, как их состояния — всего лишь какая-то несчастная промилле от состояния короля универмагов. Лес! Мой милый лес! Палая листва в лесу! Предпринимательша хочет одного — быть колымагой, погружающейся в топкую грязь действительности, то есть ощутить самой макушкой власть чувств. И немедленно! Давать объяснения для нее — мука. Разве этот проинструктированный не знает, что у нас сегодня в эротической программе? Уже много лет ее территория раскрывается только для абсолютно чуждого, но, надо надеяться, обладающего ориентацией на местности. Для такого, что она лишь кратко, но сердечно приветствует. А потом все это вновь исчезает. В противоположность надежному домашнему животному (а также домашней хозяйке) она доверяет только тому, кого не знает и с кем не должна знакомиться. И наоборот, кто не знает ее из СМИ? Этот образ, который, подобно солнцу, восходит над растительностью (точно так же, как и уверенность, что такие всегда побеждают!). В жизни она этому лесорубу даже службу в рядах своих телохранителей не доверила бы. Но теперь она страстно желает доверить ему себя, при условии, что потом его, вместе с его вознаграждением, удастся сбыть вниз, в долину. Сегодня же! Она никак дождаться не может. Его милое имя она знать не хочет, опасаясь чувства, что она его уже где-то слышала, боясь повтора слышанного. Эта безумная пустая суматоха! Игра в вопросы без ответов, лучше вообще не спрашивать. Что же это такое, этот скошенный лужок (она видит его насквозь) начинает что-то такое придумывать, мол, он потерял жену и сколько-то там детей, их украл какой-то человек, который состоит на лесной службе, боже мой, где ему найти замену, в такие-то времена? Он разучился в минуты отчаяния взывать к Божьей Матери, даже Папа Римский так делает, а он нет, но тут возникло это волшебное видение, прямо перед ним! Как ее полная противоположность, дьявол в женском образе, но точно он этого не знает. Лишь немногие предприниматели имеют основательные причины (рационализаторские!) отказаться от пота своих подчиненных, а эта съемщица огромного дома скорее сбивает сама себя с толку, но себе не покоряется, короче — она крепость, которая хочет, чтобы ее покорили. Словно капли дождя текут от страха по ее телу, небрежно срывает она с себя одежду. Скорее, скорее. Пока не поздно. У вальщика и загонщика чувство такое, будто разверзлась перед ним земля: неужели цветные картинки в книжке могут быть такие живые! Только сначала он должен быть уверен, что все бюрократические процедуры соблюдены, этот карманный калькулятор, маленький да удаленький! Так что за этим последует? Конечно, его и потом, после этого, будут рады видеть (так ему и надо!), поэтому хочет отсосать побольше водички в свой бассейн. Много! Еще больше! Женщина рассеянно называет какую-то примерную сумму, словно молнией раскалывая небосвод, то есть уровень ее слуги (уровень его сознания). А слуга уже ничего в этот день не понимает. Он хочет, чтобы ему разрешили остаться при этой женщине, но хочет получить гарантии еще до того, как окажет ей свою крохотную услугу. Есть опасность, что награду свою он получит следующей ночью, а она будет уже далеко. Лесоруб упорно рассматривает себя, как место, откуда происходят чувства. Он именует их цифрами в порядке поступления, не зная их настоящих названий. Потому-то оно чувством и называется, что оно для тех, кто совсем не хочет или не может ничего слышать. Его жена, его родные детки! Их у него забрали, они словно в воздухе растаяли! Но он, ясное дело, не против зачать снова, чтоб хотя бы разок свидетельство жизни его самого было! Он не боится этой женщины, убеждает он себя. На практике же происходит следующее: она уже стягивает с плеч блузку и на своем далеком от него, бешеном языке желания требует чего-то такого, что совершенно сбивает его, до сих пор одетого, с толку. Она насмехается над ним, чего он ждет, все уже и так разогрето донельзя. Не надо ради нее ничего особенного придумывать, но все должно происходить быстро, чтобы они, скрученные воедино, как мятый носовой платок, превратились здесь, в этом гнездышке, в одну целую фигуру. И тогда, после этого, она сможет наконец-то помыться и оденется во все новое, как она привыкла: все старое выбросит, и вот тогда можно будет идти охотиться на диких зверей. Орлиное гнездо охотничьего замка смотрит своими бойницами в долину, фигуры охранников из государственного, межгосударственного и частного ведомств шныряют по тропинкам, собаки идут рядом. О, если бы в дичь было так же легко попасть, как в эти светящиеся зеленоватым, тяжеловатым светом окна! Лесоруб не более чем стружка в этом изысканно отшлифованном здании, он по непонятной причине опасается, что его уничтожат. Как, за что ему цепляться? Разве это не точно такая же женщина, как многие другие? Что она от него хочет? Чего она вообще хочет? Хочет быть всемогущей? Быть репродукцией телесного цвета, изображающей праздничную крепость по имени телевидение? Он смотрит на кое-как раскинувшуюся на полу женщину. Она вся в нетерпении, это заметно, эта мастерица своего дела, но сегодня надо заниматься особенным делом: личным. Скоро лесоруб будет отложен в сторону. Пенистые шапки ее нижнего белья топорщатся на ковре. Сейчас ей придется закурить сигарету, потому что этот лесоруб до сих пор не делает никаких попыток превратиться в такую лечебницу, куда она могла бы отправиться, чтобы ее там пощадили, как дичь в загоне для молодняка. Ведь его-то самого тоже никогда не щадили, как красноречиво говорит ей его судьба. Сейчас он доскажет ей всю свою жизнь до конца. Пусть повесит куртку на этот крюк, или нет, ей все равно. Если лес умирает, то умирает и человек, и их не жалко, считает женщина. После нас хоть потоп, потому что гнилые корни не могут больше удерживать воду. Эти обитатели родины, которые здесь живут, скажем, этот слуга — ведь этот лесоруб всего лишь ее слуга, как уже давно невольно обещает его имя, — предпочли бы прикрепить к своим телам кольца и петли: им только нужно узнать, где их место, там и надо их привязать покрепче. Земельные угодья их родины им не принадлежат, они принадлежат собственникам, которые награждают их шнапсом, шоколадом и печеньем за работу по переноске и загонке: оленя нужно спустить вниз, но им самим подниматься запрещено. А вот и мясо из пушки: раньше они и сами бывали пушечным мясом!