Диккенс и Теккерей - Страница 13
Вполне естественно, что этот человек, пусть и пройдоха, пройдя через горнило войны, оказался способен на гневные суждения о её ужасах, которые разделяет автор. Этой теме в романе отведено немало страниц.
В дальнейшем она будет занимать в творчестве Теккерея весьма заметное место. И это тоже делает его книги насущными сегодня.
В 1846—1847 гг. Теккерей опубликовал «Книгу снобов, написанную одним из них». Сноб — неологизм Теккерея, придуманный им ещё в студенческие годы: тогда он издавал с друзьями рукописный журнал под этим названием. Этимология слова восходит к пометке «s.nob.», которую делали переписчики населения против фамилий неименитых граждан и которая значила по-латыни «sine nobilitate», т.е. «без дворянства», а точнее — «без благородства».
Полное название книги редко приводится, но оно очень важно: высмеивая снобизм, Теккерей смеётся и над самим собой. Г. К. Честертон заметил, что «Книгу снобов» мог бы написать и Диккенс, но только Теккерей мог сделать столь важную приписку к её заглавию.
Книга представляет собою серию эссе, высмеивающих людей, «смотрящих вверх с обожанием и вниз с презрением». Подобных людей, кичливых и лицемерных, Теккерей, разумеется, находит во всех слоях общества.
Эта книга подготовила появление самого популярного произведения Теккерея — «Ярмарки тщеславия» (1848). Название этого романа Теккерей заимствовал из популярной книги проведшего много лет в тюрьме проповедника-баптиста Джона Беньяна (1628—1688) «Путь паломника», где дан аллегорический образ базара житейской суеты.
Обычно говорят, что Теккерей назвал «Ярмарку тщеславия» романом без героя, подчеркивая, что на торжище мирской суеты все одинаково плохи в своем корыстолюбии и алчности: Надо, однако, отметить, что при этом все персонажи романа неповторимы в своей индивидуальности. Ведь ещё в XIX в. критик Элизабет Ригби (1809—1893) писала: «Каждый актер на многолюдной сцене „Ярмарки тщеславия“ являет собой тот или иной тип прихотливого смешения человеческих свойств, которые невозможно ни целиком оправдать, ни безоговорочно осудить». Поэтому совершенно права Е. Гениева, считая, что подзаголовок «Ярмарки», скорее, отстаивает право автора «изображать людей, а не героев».
Неторопливо прослеживает Теккерей хронику жизни выпускниц одного пансиона Бекки Шарп и Эмили Седли.
Дочь художника и балерины Бекки становится гувернанткой в доме аристократа, члена парламента сэра Питера Кроули. Бекки — авантюристка чуть ли не с детства, которое она провела в мастерской отца. Ей поведением правит только расчет. Руководствуясь им, она льстит и лжёт, суёт нос в чужие письма и лицемерит. Она стремится очаровать сына сэра Пита, Родона, потому что знает о завещанном ему теткой наследстве. С той же целью она очаровывает и самое тётушку Кроули. Но только потому, что не знает о том, что Кроули-старший сам сделает ей предложение руки и сердца. Картежника и повесу Родона она вовсе не любит. Она равнодушна даже к собственному сыну. Отсылая его в пансион, она промокает неискренние слезы. От души плачет Бекки только тогда, когда становится ясно, что она просчиталась в выборе мужа или в своём расчете на благосклонность распутного лорда Стайна.
И всё же Теккерей изобразил её по-настоящему обаятельной и признавался, что Бекки ему «очень нравится. Иной раз я думаю, что разделяю кое-какие её вкусы. Мне нравится то, что называют „богемой“, и все люди, ведущие такой образ жизни. Они более естественны, не связаны пустыми условностями. Вот и Бекки, по моему ощущению, предпочла их богемную жизнь высшему свету, в котором ей довелось вращаться. В конце книги она утрачивает своё положение в обществе и живёт в среде богемы, в среде людей, обитающих в мансардах. Мне нравится эта часть романа...»
Уильям Фрэйзер вспоминал: «В Париже Теккерей сказал мне, что слышал от лучших французских литературоведов, будто для Франции характер Бекки так обычен, что там не вызвал бы никакой сенсации».
Да и англичанка Э. Ригби восклицала: «Нет, Бекки, наши сердца не сострадают тебе и не вопиют против тебя. Ты поразительно умна, и талантлива, и находчива, а мастерские художников в Сохо — отнюдь не лучшие детские с точки зрения нравственного воспитания; и ты вышла замуж ещё в нежные годы за шалопая и игрока, и с тех пор должна была жить, полагаясь только на свою хитрость и изворотливость, что не слишком способствует нравственному развитию...»
Да что там! Если бы сегодня кому-нибудь у нас в России пришло в голову провести что-то вроде социологического опроса, много ли респондентов дали бы Бекки отрицательную оценку? Думается, её изобретательная изворотливость вызвала бы, скорее, восхищение подавляющей массы читателей. Хоть это и не может радовать...
Журналисты — современники Теккерея, между прочим, намекали на то, что Бекки Шарп — это Каррер Белл. Под этим мужским псевдонимом печаталась Шарлотта Бронте. Отношения Теккерея и Бронте, надо сказать, были довольно сложными. Шарлотта была без ума от автора «Ярмарки тщеславия». Но всё хотела видеть в нём моралиста и пламенного пророка, писателя-миссионера (a writer with a mission). А Теккерей был прост в общении, любил отпускать разные шуточки, в том числе — довольно циничные. Попытки Бронте «наставить его на путь истинный» раздражали Теккерея. Хотя тот факт, что второе издание «Джейн Эйр» было посвящено ему, в какой-то степени польстил «первому социальному преобразователю современности», как назвала Шарлотта своего кумира.
Эмили, дочь коммерсанта, в известном смысле противопоставлена Бекки, она «была тиха, добродушна и не слишком красива, а потому производила самое выгодное впечатление». Некоторые данные указывают на то, что в ней много от любимой жены писателя и Джейн Октавии Брукфилд (1821—1896), женщины, в которую он был пылко влюблён. Эмили добродетельна, но ограниченна и, к тому же, не менее эгоистична, чем все остальные персонажи романа.
Большинство современников увидели в авторе «Ярмарки» лишь циника. Форстер считал, что «книга перенасыщена миазмами людского безумия и зла», а Дж. Г. Льюис писал: «Сколь мало достойного любви в его лучшем произведении, „Ярмарке тщеславия“. Люди там мошенники, негодяи либо лицемеры. Отцовские чувства испытывают только болван и шулер Родон Кроули и старик Осборн. Сделано это чудесно, правдиво и взволнованно, но с какой иронией выбраны как единственные носители таких чувств грубый мужлан и этот злющий старый хрыч!.. Теккерей смеётся над всеми без разбора: в его беспристрастности есть что-то пугающее».
Между тем, в этой-то неоднозначности изображаемых писателем характеров и проявился их непривычный в начале викторианской эпохи реализм!
Наиболее благородная личность в романе — Уильям Доббин. Прототипом ему послужил ближайший друг Теккерея, поэт Эдуард Фицджералд (1809—1883). Доббин бескорыстно любит Эмили, он человечен. И лишь после долгих колебаний, и только желая хоть немного успокоить безутешную вдову Джорджа Осборна, рассказывает он ей, как тот на каком-то балу передал её подруге Бекки любовную записку.
С подлинно взволнованным сочувствием описывает Теккерей тревоги Эмили об ушедшем на войну супруге: «Сколько часов провела она в безмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникёры, которые дают блестящие описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом. Это слишком низменная сторона пышного зрелища, — и вы не услышите ни плача вдов, ни рыдания матерей среди криков и ликования громкого победного хора. А между тем, когда они не плакали — смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули в оглушительном громе победы?»
Как видим, мудрый философ-гуманист, Теккерей продолжает в этом романе начатую в «Барри Линдоне» антивоенную тему, поднимаясь до высот поистине патетических. Вот как комментирует он битву при Ватерлоо, принесшую победу англичанам, но отнявшую у Эмили ее мужа: «Все мы читали о том, что произошло за этот день. Рассказ этот постоянно на устах у каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во время знаменательной битвы, никогда не устаём слушать и повторять историю нашей славной победы. Память о ней до сих пор жжёт сердце миллионам соотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпели поражение. Они только и ждут, как бы отомстить за унижение своей родины. И если новая война окончится для них победой и они в свою очередь возликуют, а нам достанется проклятое наследие ненависти и злобы, то не будет конца тому, что зовётся славой и позором, не будет конца резне — удачной то для одной, то для другой стороны — между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы и англичане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуя самим дьяволом написанному кодексу чести».