Дикие рассказы - Страница 36

Был как-то у меня случай: всадил один медведю нож в горло да так, что поролон наружу вылез, и я потом с ног сбился, пока нашел, чем залатать.

Раз турок пришел — повар из «Балкантуриста». Хотел он на одной жениться, а та не соглашалась. Так он решил для нее сняться, авось передумает, как увидит, что он такого страшного медведя одолел. Через две недели приходит мой турок, издалека вижу— улыбается во весь рот:

— Век за тебя молиться буду! Благодаря тебя женился! Возьми рубашку в подарок!

Раз шоферик пришел молоденький, глаза раскосые:

— Второй образец выбираю!

Второй так второй, поставил я медведя, пододвинул к нему. Он как схватит его, как заорет — вопит и душит, вопит и бьет, повалил медведя и начал с ним по земле кататься, еле я его оттащил.

— Ты что, — говорю, — спятил? Или дурь на тебя нашла? Поролон весь измял, о чем ты думаешь?

— Думаю, — говорит, — о начальнике! Легче мне стало, на тебе два лева, не надо мне твоей фотографии!

Вот какие перекосы, и внутренние, и наружные, выправляла иной раз моя поролоновая Катенька (окрестил я своего медведя, а вернее, медведицу Катень-кой). Тут-то я понял, что у человека всякие изгибы бывают, но одна — не знаю, как это назвать, — кривизна ли, прямизна ли, но есть, пожалуй, у всех: каждый других перефорсить хочет, покрасоваться — вот, мол, я какой! По этой самой причине клиентов у меня набралось порядком. Фотоателье довольно, и я доволен, и клиенты довольны, и не пришлось бы ни плакаться, ни по судам таскаться, если б не вздумалось мне в одно распрекрасное воскресенье поехать с Катень-кой к своим бывшим сослуживцам в заповедник. Зачем, спросишь? Да так, приспичит иной раз наведаться на старое место. Дело человеческое!

Почем было знать, что это дело человеческое мне боком выйдет? Так вот, скатал я в заповедник. Повидался с сослуживцами, сфотографировал ихних детей и жен, завхоз зажарил серну, ели мы, пили холодное пиво — ящик, два ли, не могу тебе сказать, головы у нас малость затуманились. Вдруг кто-то, уж не помню кто, предложил:

— Давайте, — говорит, — шутку сыграем! Гога пошел кормушки осматривать, скоро вернется, поставим медведя на повороте у моста, посмотрим, что он делать будет.

Гога хвалился, что повстречал медведя и медведь от него удрал.

Пошли мы. Поставили Катеньку на повороте и ждем. Слышим шаги — идет. Идет себе человек спокойненько, срывает листья с бука, жует их и сплевывает, плюет и срывает, занят делом и вперед не смотрит. Подошел он к медведю, хочешь не хочешь, а увидишь. Застыл на месте, потом руками взмахнул, словно взлететь собрался, подскочил и одним махом — в реку. И завопил тут так истошно, откуда только голос взялся, что мы чуть не умерли со смеху.

Подхватил я медведя, и пошли мы обратно. Подходит ко мне старший зверовод и шепчет на ухо:

— Представляешь, какую штуку можно устроить с медведем против браконьеров, а то мы, — говорит, — не знаем, куда от них деваться. Приезжают ночью зайцев, серн бить на газиках, «волгах», даже на грузовиках, ни остановить их, ни догнать. Пробовали мь) замаскированные барьеры ставить — разломали. Давай, — говорит, — испробуем медведя!

— Давай! — говорю.

Стемнело, идем мы, медведя ставим на повороте, медведь на задних лапах, ощерился, зашли мы за кусты и ждем… Прошел час, прошло два — никого.

— Пойдем, — говорю, — сегодня, наверно, браконьеры не приедут!

— Не может, — говорит, — быть! Подождем еще!

И верно, около пол-одиннадцатого слышим — гудит мотор. Фары осветили кусты и свернули… Номер снят — ясно! Едут медленно, окно спущено и двустволка высовывается. Свернула машина, фары опять блеснули на повороте, и вдруг «волга» как задрожит, как даст газ, шины только держись! Чуть-чуть в овраг не свалилась! Загудела, зашумела и исчезла. Мой зверовод прямо-таки запрыгал от радости. Хвалил меня, возносил до небес, под конец руку хотел мне поцеловать.

— Ты гений! — говорит. — Благодарю тебя от имени охотничьего хозяйства!

Только через воскресенье, смотрю, опять ко мне приходит. Уже туда, где я фотографировал курортников. Худущий, глаза ввалились, как с креста снятый.

— Опять браконьеры? — спрашиваю.

— Нет, — говорит, — не браконьеры. Браконьеры вывелись, а пришел я из-за того браконьера, что мне жизнь разбил. Все тебе расскажу, только обещай, — говорит, — что из того, о чем мы толковать будем, ни словечка никто не узнает, иначе мне конец.

— Рассказывай, — говорю, — не скажу!

— Видел ты мою жену?

— Видел. Ладная женщина, тихая.

— Эта, — говорит, — тихая женщина знаешь, какие рога мне наставила? Оленьи — мелочь перед ними! Влюбилась в дегустатора из винных погребов, и каждый вечер он приезжает на мотоцикле, когда меня нет дома, и наставляют они мне рог за рогом! Я человек подневольный, служба у меня караульная, ночная, дома не могу сидеть, они и делают что хотят. И ты подумай, что за паскудная вещь — душа человеческая: мне б ее возненавидеть, эту потаскуху, так нет же, я ее еще больше люблю! И потому ничего ей не говорю. Скажу, она может бросить меня и уйти, а я этого не переживу. Думал подстеречь ее любовника, огреть по голове поленом, но он, мерзавец, хулиган этакий, носит при себе нож складной, возьмет и пришьет меня ни за что, ни про- что. Некому ни сказать, ни пожаловаться. Христом богом тебя прошу, припугни ты его медведем. Он, — говорит, — на мотоцикле приезжает часов в девять, поставим медведя у карьера, где дорога сворачивает к дому, и все тут! Дела-то всего на полтора часа!

— Медведь у меня не пугало… Я им на хлеб зарабатываю. Не пойдет это!

У него на глазах слезы.

— У меня, — говорит, — жизнь пропадает, а ты о хлебе думаешь? Раз так, прощай! Будешь собирать мои косточки, потому что я, ass говорит, — домой не вернусь, а кинусь со скалы вниз головой.

Задумался я: «Ах ты черт, вдруг и впрямь кинется?»

Сел на мотоцикл и нагнал его.

— Ладно, жди меня у карьера, как стемнеет, приеду!

Прикрыл я медведя простыней, взгромоздил на мотоцикл и поехал. Страдалец мой уже дожидается. Пока ждал, выбрал место у шоссе под дикой грушей, продумал до тонкостей, как засаду устроить.

— Подлец-то он подлец, — говорит, — ¦ да не дурак, надо, чтоб медведь шевелился, вставал на задние лапы. Иначе он догадается, что медведь не живой!

Вынул он веревку, привязал медведя за шею, перекинул веревку через ветки груши, дернул за нее — медведь разом встал на задние лапы. Прорепетировали Д4Ы несколько раз — здорово! Веревку в листве не видать, видна одна груша у дороги, а под грушей — зверь, зубы оскалил и глаза кровью налитые.

Что у любовников хорошо, так это то, что они всегда точные. Чуть стемнело, сумерки, не сумерки, слышим, мотор тарахтит. Мой страдалец сам не свой:

— Он!

И едва сказал «он», как мотоцикл выскочил из-за поворота и нацелился фарами точно на медведя. Медведь — на задние лапы, а мотоцикл взревел как ужаленный, газанул назад, шлем на мотоциклисте, как живой, заплясал, и не успели мы оглянуться, как след простыл и мотоцикла и мотоциклиста

— Иди теперь к жене, а я поеду домой, завтра мне целую группу курортников снимать.

Посадил я свою Катеньку на мотоцикл и покатил. Темно. «Людей, — думаю, — по дороге вряд ли встречу, не буду я ее простыней прикрывать». Как назло повстречался грузовик, да не один, а три. Знаешь, как грузовики нахально прут по середке, но на этот раз они так свернули, что все три — кувырк в кювет. Посмеялся я от души, не думал не гадал, что от этого смеха придется мне заплакать. Что бы сделал нормальный человек после такого приключения? Молчал бы, не распускал язык, чтоб ни гу-гу! Но я уж тебе

Узелок этот, скажу я тебе, давно завязался. Мне тогда и четырнадцати не сравнялось, и не было у меня ни отца, ни матери. Отца моего забодала соседская корова, а мать померла от испанки. Рос я с дедом и бабкой, а у бабки правая рука отнялась, некому стало домашнюю работу делать, и дед начал прикидывать, не пора ли меня женить. Меня не спрашивали. В ту пору тех, кто женился, не спрашивали, старики сами все улаживали. Услышал я только раз, как они говорили с бабкой.